"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Валя (Эпопея "Преображение России" - 1)" - читать интересную книгу автора

(и гореть тут нечему было: камень, черепица) - зато была древняя башня
круглой формы с обрушенными краями. В башню эту кто-то давно влепил штук
пять круглых ядер: у городка была история. Две-три тысячи лет назад тут жили
эллины; может быть, аргонавты заходили в это лукоморье, - дожидались
попутных ветров. Теперь здешние греки торговали бакалеей и кефалью, а те
греки, которые приезжали сюда из Трапезунда с партиями рабочих-турок, были
по каменной части. Как всюду, где жарко солнце и плещет морской прибой,
набилось и сюда много разноплеменного народа, и вдоль берега и по долинам
двух речушек, пересыхающих летом, белели дачи среди непременных
виноградников и томящихся на каленой земле садов. Конечно, сады эти
сторожили вдоль оград кипарисы. Попадались и совершенно одинокие дачки среди
дубового леска или небольшими группами здесь и там, и местный пристав, у
которого на учете числились все эти внезапно вырастающие человечьи гнезда,
посылал урядника определить урочище, на котором построились, чтобы знать,
куда и кому доставлять окладные листы. Названия урочищ были Хурда-Тарлы,
Баар-Дере, Кара-Балчик, - и их мало кто знал, и если случалось приезжим
разыскивать какую-нибудь новую дачу, то на набережной у пристани, где стояло
несколько извозчиков, скоплялся разный бездельный народ, и неизменно были
комиссионер с бляхой, прожаренный солнцем до костей, тощий, как кузнечик,
черный цыган Тахтар Чебинцев, - качали вдумчиво головами и вдруг яростно
тыкали в воздух пальцами (не указательными, а большими) то вправо, то влево,
и по-южному горячо спорили друг с другом, гортанно крича, отмахиваясь
кнутами и руками и плюя на мостовую от явной досады. Потом, окончательно
установив местоположение дачи, извозчики назначали несосветимую цену, потому
что, бог его знает, может быть, искать ее и колесить по горным дорогам туда
и сюда придется день целый.
По предгорьям вилось белое от известковой пыли береговое шоссе, и когда
по нем спускались вниз огромные арбы, то стуковень-громовень от них долетал
до самого моря.
От шоссе вниз к морю расползлись грунтовые желтые дороги, а по бокам
балок между дубовыми кустами закружились пешеходные тропинки, которые при
солнце казались розовыми. Солнце здесь было такое явное, так очевидно было,
что от него - жизнь, что как-то неловко становилось перед ним за минареты и
колоколенку и хотелось как-нибудь занавесить их на день, спрятать от солнца,
как прячут книги в витринах магазинов, - на день спрятать, а ночью пусть уж
будут открыты.
Почва здесь была прочная, как железо, - не поддавалась без размашистой
кирки, - воды мало, жизнь дорогая, неудобная, почти дикая, - только солнце.
Но зовет к себе солнце, и бывает так в человеческой жизни (может быть, это
минуты душевной слабости), когда нельзя никак не откликнуться на этот
солнечный зов. Тогда кажется, что правда только в солнце, и идут к нему, как
шли в дни аргонавтов.


На урочище Перевал три дачных усадьбы расположились рядом, межа с
межой: капитанши Алимовой, подрядчика Носарева и немца Шмидта, фабриканта
толя.
Капитанша жила на даче сама, зиму и лето, с горничной Христей,
дворником Мартыном и турецким подданным Сеид-Меметом-Мурад-оглы; Шмидт
держал садовника, старого полтавского хохла Ивана Щербаня, а дачей управляла