"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Горячее лето (Эпопея "Преображение России" #11)" - читать интересную книгу автора

- Я? Помощником податного инспектора в городе Задонске.
- Это почти то же самое, что быть математиком, как я, - улыбнулся
Ливенцев. - А как вы своих готовите к завтрашней атаке?
Ливенцев спросил так потому, что этот вопрос неотступно стоял перед ним
самим, однако Локотков как будто даже обиделся вмешательством в его дело
такого же ротного командира, как и он сам.
- Что же мне их еще готовить? - вздернул он и тон, и голову. - Как
ходили в атаку, так и завтра пойдут... если только придется. А вернее всего,
что без нас обойдутся, а мы только прогуляемся.
Ливенцев качнул головой, сказал: "Едва ли" - и отошел.
Это не было у него предчувствием, что его лично ждет там, за Пляшевкой,
что-то непоправимо скверное, может быть даже смерть. О себе он не думал. Он
просто хотел представить себе теперь, в этот ясный и тихий летний день,
грохочущее и жуткое завтра, хотел невозможного, конечно, однако допустимого
- в той или иной степени, как допустима для решения любая тактическая
задача, хотя теория с практикой при этом во многих случаях не совпадает.
Для него задача эта была на уравнения со многими неизвестными; он не
знал того, что удалось узнать о противнике штабу 101-й дивизии в штабе 3-й,
стоявшей здесь с неделю; он не знал и того, что донесли посланные в сторону
противника разведчики. Он только внимательно всматривался во все, что его
окружало, стремясь угадать чутьем: успех или неудача ждет всю эту массу
людей, с которой он связан неразрывно.
За неделю, когда не было здесь боев, австрийцы могли не только
укрепиться, но и подвезти много пополнений: железная дорога в их стороне
работала безостановочно. Только авиация могла бы помешать ей в этом, но
Ливенцев не видел, чтобы с русской стороны в сторону австрийцев летела хоть
одна воздушная машина, в то время как над русскими войсками на фронте и в
тылу часто кружились самолеты противника: спустился даже аэростат с
прокламациями для русских солдат.
Физическая бодрость не покидала Ливенцева, чему он даже удивлялся, -
ведь спать приходилось мало, урывками. Больных солдат в его роте тоже почти
не было: он объяснял это общим подъемом после двух побед сряду.
Хозяйственный рядовой его роты Кузьма Дьяконов, разувшись, чинил свои
сапоги медной проволокой провода, действуя при этом шилом искусно и споро.
Когда к нему подошел Ливенцев, махнув ему рукой, чтобы не вставал, а
продолжал делать, что делает, Дьяконов сообщительно и как бы в свое
оправдание заговорил:
- Десь тута валялся дрота кусок, - взял я его в руки, а он до чего же
мягкий, прямо, как дратва! Надо, думаю, подметки загодя прикрутить, а то уж
отпадать зачали... Как через этую речку если вброд иттить, - а мостов же
нету, - то кабы не отвалились совсем, ваше благородие.
- Я тебя к медали представил, Дьяконов, - вспомнил Ливенцев.
Дьяконов в замешательстве поднялся, не выпуская сапога и проволоки из
рук, и проговорил одним выдохом, как учил его когда-то давно
дядька-ефрейтор:
- Покорнейше благодарим, ваше благородь!
Подождал, не скажет ли еще чего ротный, и добавил:
- Вот бы бабе домой отписать, чтобы знала!
- Что ж, - завтра, после боя, возьми да напиши, - сказал Ливенцев.
Но Дьяконов крутнул головой: