"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Капитан Коняев (Эпопея "Преображение России" - 13)" - читать интересную книгу автора

и заведомо древние, хотя и окрашенные в боевой цвет, броненосцы в бухте,
изредка видные в просветы улиц, и те казались только что вышедшими из верфи.
В садах, обманутый теплом, наивно цвел махровый миндаль, и теперь юркие
мальчуганы с Рудольфовой горы и Корабельной бегали с пучками бело-розовых
веток, ко всем приставали: "Купи, барыня! Купи, барин!.. Ну, ку-пи-те!" И
нельзя было не покупать, и так и текли с миндалем цветущим, точно с вербами,
хотя было всего только 3-е января.
Моряки разных чинов, но все одинаково смотревшие мичманами; армейцы,
артиллеристы и пехотные, - все подпоручики; дамы ли, барышни ли - все
невесты, - всё яркое, цветное, золотое и золоченое; хохочущие звонко девочки
с распушенными из-под школьных шапочек волосами; ломающимся баском говорящие
гимназисты; размашистые, летучего вида молодые люди в крылатках; то и дело
козыряющие направо и налево сытые, дюжие, ловкие матросы с толстыми красными
шеями и щеками; празднично переполненные вагоны трамвая, звенящего,
жужжащего, даже гудящего на поворотах; синие важные извозчики над сытыми,
ровно бегущими лошадьми, частые автомобили все со штабными военными не ниже
двух просветов на погонах, - сплошное движение, яркость и радость, и даже
незаметно было ни в чем, что уже третий год войны тянется неудержимо, что
немцы наступают и столько уж губерний наших заняты врагом. Эти текучие улицы
точно хотели доказать кому-то, что жизнь все-таки неистребима, несмотря ни
на что, и человек живуч, и солнце все-таки богаче всех банкиров.
Отставной капитан 2-го ранга Коняев тоже шел в это время по одной из
улиц. Коняев был ранен и контужен в голову в русско-японскую войну, во время
июльского боя, данного адмиралом Витгефтом под Порт-Артуром, когда он
старшим лейтенантом был на "Ретвизане". Контужен он был настолько серьезно,
что пришлось выйти в отставку: почему-то слаба стала память, появилась
задумчивость, были довольно частые припадки головокружения, даже обмороки;
шея непроизвольно дергалась от себя "в поле".
Но во всем остальном он был очень здоров, лицо имел крепкое, с
морщинами только около глаз и губ; в длинной, как у Макарова, рыжей бороде
седины еще не было заметно, носил очки (это тоже после контузии), но и
сквозь очки глаза глядели непримиримо резко, серые, почти светлые, с
небольшими, как икринки, зрачками. Росту он был высокого, косоплеч
несколько, но широк, - от этого, когда двигался по улице, издали был
заметен.
Сначала, когда он поселился здесь, матросы прозвали его Козырьком
(действительно, козырек фуражки его был велик, как зонт), но потом, через
2-3 месяца, все звали уж его "Смесью", и все думали, что странен он, капитан
в отставке, с огромным козырьком и сам огромный, а Коняев думал, что
непостижимо странны все кругом, так как не замечают или не хотят замечать
самого важного, что замечал он. Например, - вот этот чиновник полевого
казначейства с козьей эспаньолкой, - он - военный чиновник, носит шинель и
погоны, а разве он русский? Разве у русских людей бывают такие руки-суета?
Ишь, сует руками!.. И глаза сидят не по-русски, очень уж близко к носу, да и
нос не русский... Может быть, грек какой-нибудь или турок... в лучшем случае
смесь... А полковник этот усатый! Ишь, усищи распустил по ветру, как морж!..
Поляк какой-нибудь, Шептелевич, - у русских людей таких усов не бывает. А
околоточный? Как Зевес стоит, и во всем новеньком, а между тем - явный по
типу татарин или грузин какой: черный, и нос горбом... О людях штатских,
тех, которые ходили в котелках, шляпах и шапках, капитан даже и не заботился