"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Львы и солнце (Эпопея "Преображение России" - 14)" - читать интересную книгу автора

голубой блузки.
- Тты, хло-чо-ногий! - вне себя заорал Иван Ионыч.
Он заорал так на Сеньку, который еще стучал по лестнице, заорал от
испуга. Так вскрикивают от удара ножом. Он даже не кинулся за Сенькой - так
было непостижимо и неожиданно то, что он увидел. Почему-то дотянулся рукой
до шапки и снял ее совершенно машинально, не различая, где бобер, где свои,
совсем неживые волосы, стриженные под бобра. Он поверил тому, что увидел,
только тогда, когда жена его поднялась с дивана белая и страшная.
На столе стоял графинчик с розовой наливкой, - это пришлось сбоку глаз
и долго добиралось до сознания, - наливка, должно быть, из малины, два
недопитых стакана, и желтая, крупная моченая антоновка на тарелке.
Он видел, что жена подняла вровень с лицом руки для защиты от его
побоев, а он весь обмяк и ослабел от своего крика, и очень дергалось сердце
несообразно. Он даже допятился до стула и сел: в первый раз в жизни
случилась с ним такая непонятная слабость. И на жену, чтобы уберечь себя от
слабости еще большей, старался не глядеть: глядел на бахромки суровой с
красными полосками скатерти на столе, стянутой на один бок. Однако заметил -
это все с первого взгляда, - что жена завила свои прямые и редкие
беломочальные волосы, теперь очень растрепанные.
Голубой блузки она застегнуть не успела. Когда он сел, она опустила
руки и проворно окуталась белым вязаным платком, подхватив его с дивана.
Так как молчать ей теперь было тяжко, она заговорила вдруг:
- Не сломал бы Сенька ног там... в темноте-то... Куда это он шаркнул
так?..
Поглядела в незахлопнутую дверь, прислушалась и закрыла ее...
Это несколько озадачило Ивана Ионыча: он думал, она кинется вслед за
Сенькой. Но она подошла к нему, стала на колени и сказала тихо:
- Ударь уж, ударь, чего же ты!
И вытянула к нему одутловатое, с пятнами на щеках, несколько по-бабьи
пьяное, ненавистное для него теперь лицо.
- Мер-зав-ка! - так же тихо сказал Полезнов, не поднимая своих глаз до
ее глаз.
- Ударь уж, ударь, ну-у! - просила женщина.
Тогда он надел шапку, чтобы освободить руку, и, сидя, ударил ее по
скуле.
Она слабо ойкнула, но не подалась в сторону. Двадцатишестилетние колени
ее были прочные, это он знал. Она стояла как влитая.
Это рассердило Ивана Ионыча. Он схватил ее за косу левой рукой, а
правой начал ее колотить по плечам, по гулкой спине, все ниже нагибая ей
голову.
Однако в шубе это тяжело было делать. Он толкнул ее ногой в грудь, и
она упала сначала навзничь, потом легла ничком и всхлипывала негромко,
закусив зубами руку: должно быть, не хотела будить детей криком.
Она лежала на некрашеном чистом полу противной тяжелой грудой.
- Ух, свинья супоросая! - прохрипел Иван Ионыч, взял со стола лампу,
перешагнул брезгливо через раскинутые толстые и в толстых, домашней вязки
чулках ноги жены и пошел в спальню.
Там он снял с себя только шубу и ботинки с калошами и лег в постель в
пиджаке, точно ехал в вагоне, и, как в вагоне же, не потушил света.
Он слышал, как жена выходила из столовой и прошла на лестницу, конечно