"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Львы и солнце (Эпопея "Преображение России" - 14)" - читать интересную книгу автора

телеграммы: "Закупку, погрузку овса пристановить". В то же время с
бесспорной ясностью, чего раньше не было, представилось необходимым
непременно поехать в Петроград получить свои деньги в интендантстве. Большая
потребность двигаться погнала также его и к извозчику у подъезда вокзала,
причем он даже не решил, куда собственно он поедет, домой ли, или к
Бесстыжеву, чтобы доказать ему, что он не только мошенник, но еще и круглый
дурак.
Между тем было уже около девяти, и, когда стоял он около извозчика и
смотрел на мерцающую слабыми огоньками заозерную часть слободы, раздался
вдруг звонок на перроне.
Спросил он извозчика на всякий случай:
- Это рыбинскому звонок?
- Питерскому, - ответил извозчик.
- Ка-ак так питерскому?.. А зачем же я хочу с тобою ехать, когда мне
именно в Питер надо?
- Не знаю уж, дело хозяйское...
Извозчик мог подумать даже, что он пьян и над ним шутит; извозчик
обиделся.
А поезд, которого Полезнов ждал так долго, пришел действительно через
полчаса. В полях южнее Бологого, конечно, сильная крутила метель: вагоны
пришли оледенелые, поседелые, с пухлыми белыми от снега крышами, и, когда
Иван Ионыч занял свое верхнее место, им овладела не то что успокоенность
после двух этих дней, а так, будто долго втаскивал себя на какую-то почти
отвесную насыпь, чтобы попасть на рельсы, и вот, наконец, на рельсах.
Верхняя полка вагона, когда перед тобою только свеча или лампочка
вверху, а внизу ненужно для тебя суетится чужой народ и путь твой еще долог
- целая ночь, - это располагает к довольно странным, отрешенным и медленно
проплывающим мыслям. Иван Ионыч думал теперь только о жене, о том, что у нее
"началось", началось то, чего остановить, может быть, и нельзя. Когда он
женился, ей было девятнадцать, ему сорок шестой... Кроме того, он часто и
подолгу не бывает дома.
Очень трудно было с руками: они чересчур набрякали и были
чугунно-тяжелы, так что, на какой бы бок он ни ложился, через пять - десять
минут отлеживал себе то ту, то другую руку, - приходилось поворачиваться
снова.
О чем говорили теперь внизу (сосед же его по верхней полке спал,
повернув к нему совершенно голый и белый затылок), Иван Ионыч не слушал...
Он думал о жене просто, по-деревенски и, должно быть, иногда все-таки
забывался на минуту, потому что явно как будто зажимал в отекшей руке ее
косу. Иногда же казалось, что в руку ему попала черноморова борода
Бесстыжева и он рвет ее и волочит самого Бесстыжева по рельсам. Иногда,
когда сильно дергался поезд и его подбрасывало, приходилось прижимать руку к
сердцу, - так оно начинало колотиться. Даже несколько удивленно он думал о
нем: "Несмотря, что шестой десяток идет, а все-таки здоровенное!.."
Вспомнил, что лет сорок уже ничем не болеет, только в детстве была
лихорадка, - пил от нее горькую хину.
Когда подъезжали к станции Угловка, сосед Ивана Ионыча, подняв голову и
поглядев на него мутными глазами, буркнул:
- Что это вы все вертитесь, послушайте?..
Озадаченный Иван Ионыч только что хотел выругать его, обидясь, но тот