"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Львы и солнце (Эпопея "Преображение России" - 14)" - читать интересную книгу автора

Хле-е-ба!" (бывало это, вдруг начинали в упор сытым на вид гвардейцам
кричать: "Хлеба!"), он понимал, что дело было не в хлебе только, не в одном
хлебе.
И вот вместо хлеба - залп; это произошло именно здесь, перед Казанским
собором, часто слышавшим залпы.
Рядом с Полезновым пришлись две совсем юные девушки в школьных еще
шапочках со значками своей гимназии, тесно сцепившиеся руками, боявшиеся
оторваться одна от другой и затеряться. И когда треснуло вверху от залпа,
им, с изумленными голубыми глазами, крикнул Полезнов:
- Ложись! - и, глядя на них встревоженно-строго, по-отцовски, сам
присел проворно на мостовую и вытянул левую руку, чтобы лечь на левый же
бок.
Но девочки глядели на него удивленно, оглядывались кругом и все-таки
стояли.
- Ложитесь! Убьют! - кричал им Полезнов, и кругом него ложились так же
проворно, как он, будто крики его приняли за команду, но две девочки в
гимназических шапочках пожимали совсем узенькими плечами, смотрели кругом и
вверх, и глаза у них голубели явным недоумением.
И когда треснуло снова, одна из них вскрикнула и упала, увлекая другую,
упала на подобранные ноги Ивана Ионыча.
Четыре залпа еще насчитало не столько сознание, сколько все вообще
бочковатое тело Полезнова, сознание же его сосредоточивалось здесь, где он
ничего уже не мог сделать.
Он видел пухлый клочок белой ваты на пальтеце девочки - на груди слева,
немного ниже ключицы, его не было прежде. Пуля выбрала среди многих около
него именно эту узенькую полудетскую грудь. Приколотая большой булавкой к
белесой косе шапочка девочки не скатилась с головы, только отбросилась
назад, рот ее открылся очень широко и вздрагивал, ловя воздух, голубизна
глаз чуть мерцала под полузакрытыми веками. Сестра тормошила ее испуганно и
рыдала.
- Эх, Лиза, Лизочка! - бормотал Полезнов. В том, что ее звали Лизой, а
другую, непременно сестру ее, Катей, он не сомневался.
Когда на Гороховой, около какого-то автомата, не так давно бойко
торговавшего пирожками, но теперь упраздненного, Иван Ионыч, наконец,
остановился и глянул в длинное зеркало, вделанное сбоку в стену, он не узнал
себя.
Явственной, резкой стала переносица очень неправильного, "чисто
русского" его носа; а главное - в бороде, как раз от подбородка, веером
что-то досадно и незнакомо белело.
Иван Ионыч подумал, что это известь от стен, к которым он прикасался то
там, то здесь руками, а потом брался за бороду, и начал было деятельно
оттирать эту известку перчаткой, пока не убедился, что известку эту оттереть
нельзя, что она выступила из него самого - вчера ли, третьего ли дня, или
вот только сейчас, на площади, - что она называется сединою.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В одном из переулков, ведущих на Вознесенский проспект, в чайной, куда
с большим трудом кое-как втиснулся Иван Ионыч, он прочно уселся за одним