"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Искать, всегда искать! (Эпопея "Преображение России" - 16)" - читать интересную книгу автора

воспитание-образование, и что же в результате? В результате вы совсем не
знаете, что у нас за партии, и вообще вы "не политик"; я очень поздно
все-таки сбросил с себя всякий мусор, которым меня набили, а другие...
другие пошли геройствовать на войну, получать кто крест на тужурку, кто
крест на могилу... зачем им это? Это - результат воспитания, то есть
пропаганды в школах... Подумать только: шли на смерть, шли на увечья, как
стадо баранов, не рассуждая, не протестуя!.. До чего это позорно! До чего
это совсем не похоже на человека!.. Человек еще не начинался на земле, - вот
что надо сказать! Это мы, мы начнем на земле новый исторический период -
период человека!.. Вы только подумайте - уж не сестер милосердия посылают на
фронт, а ударные женские батальоны формируют... И идут, идут ведь, вот что
главное! Вы женщина, - разве вам это не противно? Вы скажете:
сумасшествие... Нет, это - воспитание!
Очень горячо говоря это, Даутов не выпускал из рук Тани, и Серафима
Петровна сказала, не улыбнувшись:
- Смотрите, вы увлечетесь и мне ее задушите! Или сделаете ораторский
жест, как на митинге, и полетит она, бедненькая, на песок!
Даутов сел с нею рядом, но выпустить из рук и передать матери Таню ему
все-таки не хотелось, а Серафима Петровна вдруг сказала:
- У меня была нянька, простая деревенская девчонка лет пятнадцати... Не
знаю, скучно, что ли, ей было со мной, - мне тогда лет пять было, - только
что же она выдумала себе для забавы? Рожи мне корчить!.. Да ведь какие рожи
ужасные! Самые необыкновенные... Во сне такие никогда не приснятся... Вы
себе их и вообразить не в состоянии. Глаза она как-то выкатывала, рот делала
косяком, - ужас!.. Да еще и пальцы скрючивала, как звериные когти или
орлиные, что ли... И вот этими пальцами, скрюченными, медленно так ко мне
подбирается, к самому лицу, и зубами щелкает... что это у нее за фантазия
была, - не понимаю. Я ей и конфет, какие мне мать давала, и игрушки, и даже
деньги мелкие, какие мне дает, бывало, отец на мороженое, когда мы с нею
гулять идем, - все ей отдавала, всячески ублажала, чтобы она только рож
таких страшных не делала, потому что трясусь я, конечно, от страха... Нет,
ничего я с ней поделать не могла! Упрашиваю, плачу, прошу всячески: "Маша,
ты не будешь?" - "Нет, говорит, пойдем". А сама, чуть только отведет меня
подальше, видит, что никого нет, и начинает рожу за рожей... Да еще и
запугивает: "Смотри, никому не говори, а то вот тебе за это что будет!" Да
такую вдруг ужасную скорчит харю, что я ничком падаю и ногами болтаю... Так
ведь перевернет же: "Не падай ничком, а смотри!" Вот инквизиторша какая
была... Спасибо, мать сама заметила это и ее прогнала. И вот я теперь
вспоминаю об этой няньке, и хоть бы вы мне сказали, по каким же побуждениям
она это делала?
- Больная, конечно, была девчонка, - сказал Даутов, не понимая, зачем
это было ему рассказано.
- По-видимому, так... Нянька может быть глупая, или очень старая, или
безнравственная, или пьяница, - мало ли какая может быть нянька? Потому я
никаким нянькам Тани своей не доверяю... Но вот вам, мало мне знакомому
мужчине, я бы, пожалуй, доверила свою девочку на целый день... Потому что вы
хотя и занимаетесь крутым таким делом, как революция, но душу имеете
мягкую... Правда, мягкую?
- Не знаю, что такое душа... Может быть, и правда... - усмехнулся
Даутов. - А что касается Тани, - я бы сказал, что готов с нею возиться все