"Виталий Сертаков. Рудимент " - читать интересную книгу автора

ногу. Потом она повернулась и дважды выстрелила в того вислозадого, что
подпирал автомобиль. Этот качающийся тип, с хвостиком на затылке, успел
вынуть пушку. И не маленький револьверчик, как у мамы, а тяжелый "Глок".
Впрочем, мама не попала в него. Двумя выстрелами она разбила им лобовое
стекло и фару. Вислозадый выпустил пистолет и быстренько улегся на бетон,
укрывая голову руками. Длинный, с баулом в руках, нерешительно опустился на
колени, а противный гном катался на спине, обняв коленку, и вопил, что
"выпустит из этой сучки кишки".
На выстрелы прибежали копы и всех, включая меня, положили на пол. Я
долго ждала маму в коридоре участка, за компанию с лихими подружками
байкеров, проломивших витрину в Экспоцентре. Питер, меня колотило так, что я
не могла удержать в руке стаканчик с кофе. Огромная черная женщина, сержант
полиции, гладила меня по голове и пыталась угостить шоколадом.
Вокруг творилось что-то невероятное. Я почему-то представляла полицию
эдаким тихим местечком, где под ленивыми вентиляторами сидят люди с цепкими
глазами и изучают досье на террористов. Вероятно, в тот день звезды на небе
разместились особенно неудачно, или на солнце что-то взорвалось, но коридор
и обе камеры, где накапливают временно задержанных, были битком набиты
вопящими оборванцами. Мне казалось, что они сейчас обрушат решетки и кинутся
на меня. Какая же я была трусиха...
Смешно сказать, любимый, но даже теперь, после того, как я собственными
руками отправила на тот свет несколько человек, я продолжаю вспоминать те
часы в полиции с дрожью. Может, это во мне действуют атавистические
инстинкты? Помнишь, ты мне рассказывал про всякие рудиментарные штуки?
Иногда я думаю, что и сама представляю собой порядочных размеров
рудимент. Орган, который надлежало отрезать у младенца вместе с пуповиной,
но его не отрезали.
Просмотрели. Нет, не так. Хотели взглянуть, что же получится.
Мне нельзя было сидеть в участке долго, мне требовался укол. А наш
самолет улетел, и без мамы и без лекарств я становилась совершенно
беспомощной. Мой личный мобильник, по которому можно было позвонить доктору
Сикорски, остался в закрытой машине. Все против меня.
Еще пара часов - и начнется приступ. А я натвердо помнила, с самых
первых дней, когда научилась понимать человеческую речь, что ни в одну
больницу мне нельзя. Любая больница для Куколки - это гибель. Когда-то я
верила в физическую гибель и помню, как разрыдалась, когда мы с мамой стояли
как-то на светофоре, она за рулем, а я - на заднем сидении, прилипнув носом
к стеклу. Я тогда только научилась читать, лет шесть, наверное, было или
около того. Я по складам прочитала, что было начертано на красивых белых
воротах. Там находилась больница чего-то, имени кого-то... Неважно, но со
мной случилась самая настоящая истерика. Позже мама потратила много времени,
чтобы меня переубедить. Я больше не верила, что в больнице из меня
немедленно выпустят кровь и горбатый гном будет хрустеть моими ушами, как
чипсами.
Теперь я знала, что я не такая, как все.
И попав в руки к врачам, даже случайно, я исчезну. Им будет жутко
интересно поглядеть, что у меня внутри. Ведь сладенькому доктору Пэну
Сикорски интересно. Уже семнадцать лет прошло, а ему до сих пор интересно...
Ах, милый Питер, опять не могу сообразить, я писала, или только думала.
Курсор лежит на отметке "Отправить". Что я тебе отправила? Я же писала про