"Эфраим Севела. Продай твою мать" - читать интересную книгу автора

непристойную связь, без особой радости принимали мои
приглашения сходить посидеть в кафе, а предпочитали жаться ко
мне и сопеть в ухо в темноте зрительного зала кинотеатра.
Остаются проститутки, для которых все клиенты равны, если
способны уплатить. Но это удовольствие довольно дорогое. За
деньги, что отдашь ей, можно купить вполне приличный костюм. А
кроме того, я - брезглив.
Ни в чем так остро не ощущаем мы, эмигранты, ностальгии,
как в сексуальной жизни, и сон бывшего московского
фоторепортера лишь подтверждает это.
Обычно в конце недели, в субботу и воскресенье, в
погожие, не дождливые дни, мы сидим на Кудаме (так берлинцы
сокращенно называют свою главную улицу - Курфюрстендамм). Нас
собирается пять-шесть одиноких мужчин-эмигрантов. Облюбовали
мы одну пивную со столиками, вынесенными на тротуар. Кто
приходит первым, занимает такой столик, положив на свободные
стулья как знак того, что они заняты, зонтик, сумку, шляпу.
Потом подходят понемногу остальные, добравшись до центра на
метро из разных концов Берлина. Заказываем по большому бокалу
пива и сосисок с горчицей и сидим-сидим, пока не отсидим
себе ягодицы. Толкуем по-русски, вызывая удивленные, а порой
и настороженные взгляды за соседними столиками.
А на каком еще языке нам разговаривать? На чужом языке
душу не отведешь, удовольствия от разговора никакого не
получишь, а только устанешь, как после тяжелой напряженной
работы. Даже если ты и освоишь новый язык и в уме не
приходится переводить слова, а шпаришь гладко, без запинки, то
все равно язык остается мертвым, без запаха и цвета, и какой
бы разговор ни завел с немцем, даже самый интимный, получается
лишь обмен информацией. И только. Как поцелуй, не согретый
чувством, есть обмен слюнями.
Поэтому мы чешем всласть по-русски. Сначала вполголоса,
косясь на соседей, а потом, увлекшись, во всю глотку, не
считаясь с окружением. Оно, окружение, галдит по-немецки. Нам
это нисколько не мешает. Почему же нам стыдиться своего языка?
Своего ли? Русский мы считаем своим. Среди нас нет ни
одного русского. Все - евреи. Я - из Литвы, другой - из
Кишинева, бессарабский еврей. Москвич. Тот, что был
фоторепортером, а сейчас учится кроить шкурки на меховой
фабрике. Ну, я еще знаю литовский. Кишиневец, полагаю, болтает
по-молдавски. А вот своего языка у нас нет. Идиш с грехом
пополам знают далеко не все из нашей компании. Остается
русский язык. Общий для всех. Богатый и сочный язык. На
котором можно выразить все, что угодно. А особенно - ругнуться
трехэтажным матом, когда станет совсем невмоготу. Ни на каком
языке так не облегчишь душу, как смачно ругнувшись по-русски.
Потому и родной он нам.
Мы сидим на Кудаме, лениво потягиваем пиво из литровых
кружек толстого стекла, и, когда устаем разговаривать, просто
пялимся на прохожих, и, выбрав глазами какую-нибудь смазливую