"Эфраим Севелла. Клен ты мой опавший (Либретто киносценария)" - читать интересную книгу автора

стоял старый облезлый верблюд. Фотограф хлопотал перед ними, тщетно силясь
вызвать подобие улыбки на их каменных лицах. Улыбка до ушей появилась лишь у
солдата, наблюдавшего от нечего делать за ними. Фотограф с грустью посмотрел
на него, словно ища сочувствия, и, сокрушенно вздохнув, ушел с головой под
черное покрывало на камере.
Будто дождавшись момента, верблюд, склонив гибкую шею, потерся вислыми
губами о голову своей хозяйки, но и это ничем не оживило ее лица. Фотограф
выдернул седую голову из-под черного покрывала, в отчаянии закатил глаза и,
привычно сказав "спокойно, снимаю", нажал пальцем на кнопку на кончике длин-
ной резиновой трубки, увековечив и казаха, и его жену, и их верблюда.
И он, этот еврей, и русский солдат были чужими в этом пустынном,
иссушенном солнцем краю, куда обоих забросила война.
По потрескавшейся от зноя земле сухой ветер гонял серые колючие шары
перекати-поле. Глиняные плоские домики, словно сплюснутые жарой, пустой
горизонт, колеблющийся в мареве, и угрюмые фигуры закутанных в халаты
жителей этих мест нагоняли тоску и уныние.
И еще сильнее давило на душу от хриплых звуков русской песни, столь
чужой здесь.
Клен ты мой опавший, Клен заледенелый, Что стоишь нагнувшись Под
метелью белой?
Под грустный перебор мандолины пел кто-то невидимый за пустыми столами
базара. Среди клочьев сена и тыквенной шелухи сидел на земле человек.
Вернее, не сидел, а стоял. И был это не человек, а полчеловека. Безногий
инвалид. Обрубок некогда могучего тела. Широкий сильный торс в рваной и
грязной солдатской рубахе, в дырах которой синела полосками морская
тельняшка. Крепкая, обожженная чужим солнцем шея и копна спутанных кудрявых
волос, светлых, как лен, с застрявшей в них соломой и мусором, оттого, что
спал он, видать, на земле. Лицо его опухло от бесконечного пьянства, и голос
был хриплый, пропитой.
Или что увидел? Или что услышал? Словно за деревню Погулять ты вышел.
Эта половина человека была внизу притянута ремнями к тележке - доске с
четырьмя маленькими колесиками. А перед ним лежала вниз донышком армейская
фуражка - пустая, в тщетной надежде на подаяние.
Инвалид пел, прикрыв воспаленными веками глаза, и не видел подошедшего
близко солдата, даже не слышал глухого стука упавшей в фуражку монеты.
Потом упала еще одна монета.
Солдат оглянулся. Рядом с ним стояла девушка. Русская. Тех же лет, что
и он. Может быть, на год или два старше. В майке, с голыми, загорелыми
руками и в сатиновых шароварах, заляпанных известкой, какие обычно носят в
России женщины, работающие на стройках.
У нее было простое русское лицо, с выгоревшими на солнце волосами,
небрежно спадавшими на плечи, потемневшие от загара.
Там вон встретил вербу, Там сосну приметил, Распевал им песни Под
метель о лете.
Голос инвалида, слова песни сделали печальным ее лицо, таким же, как и
лицо слушавшего солдата. Но, встретив его взгляд, добрый, улыбчивый, девушка
сразу посуровела, сдвинула соломенные брови. И отошла, оставив солдата
одного перед инвалидом, певшим с зак-
рытыми глазами.
Солдат тоже отошел. Глазами поискал незнакомку среди столиков. Девушка