"Мариэтта Шагинян. О собаке, не узнавшей хозяина" - читать интересную книгу автора

револьверами не от бандитов - от овчарок. Встретиться с такой один на одни
- значит быть растерзанным. А убьешь ее, и долго потом убийцу будет
преследовать судорожный рев пастуха над мохнатой грудой, вывалившей мертвый
язык в песок: убитому псу цены нет, не то что какому-нибудь барану.
Когда нашему садоводу понадобилась собака, он уехал к куму на дальний
яйлак (кочевье) и привез оттуда щенка. Его молчаливая жена и та улыбнулась.
Щенок походил на двигатель дизеля: в нем ни на секунду не прекращалась
внутренняя работа, от которой его тяжелые лапы, мясистый хвост, складки на
брюхе беспрерывно трепетали судорожным трепетом. Иначе сказать, щенок не
переставал рычать. Кум на яйлаке был хорошим пастухом и так здорово назлил
собаку, что зарядка действовала, как у хороших часов, заводящихся раз в
месяц.
Соседи приходили любоваться на щенка, одобрительно крякали и
непременно накладывали на него руки: действует ли? Р-рр, - рычал
круглоголовый. Дети трогали его с хвоста, со спины, незаметно; однако же и
спина и хвост были полны такого же рыка.
Собаку назвали Тулаж. Она стала расти.
По обычаю, пищу и питье ей давала только хозяйка. На ночь с цепи ее
спускали только хозяин или хозяйский сын. Весь день она сидела на цепи,
глядя на свои лапы. Каждый приходящий был новой дозой ненависти, - Тулаж
начинал трястись от рычанья. Но шершавый язык лизал хозяйкины руки, а
хозяйский кнут или его буйволовая сандалия были божеством, перед которым
пес покорно валился на спину, визжал от блаженства, колотил хвостом землю и
двигал бедрами не хуже негритянской танцовщицы. Через три года во всем
Ошакане не было собаки преданнее Тулажа. Садовод и его жена спали спокойно.
Фиги падали на землю и гнили, истекая сладостью, их никто не крал. Абрикосы
желтели и сморщивались, помидоры трескались от полнокровия, длинные огурцы
становились вялыми, как тряпочки, персики таяли, - весь избыток мог уйти
испарениями, сладостью, пряностью в воздух и в землю, - никто не решился бы
его украсть.

III

Летом садовод и его жена перебрались от мошек на крышу верхнего жилья,
упиравшуюся в скалы. К ней вела лестница с перекладинами, как у нас делают
на сеновале. Однажды ночью, при полной луне, в духоте, которая и сейчас не
стала легче, хозяин заворочался на постели, встал и полез с лестницы. По
старой привычке с ним вместе проснулась и жена. Лежа на спине и глядя в
сверкающее лунное небо, она зевнула. Луна казалась горячей, точь-в-точь как
электрическая лампочка, когда она нагревается. Из сада не доносилось ни
шороха. Старик что-то замешкался.
Как вдруг в этой тишине раздался такой дикий вопль, что женщина
кубарем скатилась с постели и принялась неистово крестить себе рот. Крик
шел снизу, прерывался спазмами, выскакивал из чьей-то глотки, словно брызги
из пульверизатора от прерывистого нажима рукой.
- Спасите! Жена!
Тут только армянка узнала голос мужа. Она испустила крик и, поминая
всех святых, полезла с лестницы. В саду водились змеи. Гюрза - самая
страшная змея Армении - выползала по ночам. Первая ее мысль была, что муж
кричит от укуса гюрзы, от которого нет спасенья. Перемахнув с лестницы в