"Михаил Шахназаров. Виртуальный оргазм (fb2) " - читать интересную книгу автора (Шахназаров Михаил)

Кораблик

Разорванный алый металл, паутина лобовика, беж сидений в кровавых подтеках… Увезли под пресс… Она отбегала год, ее хозяйка – коротких девятнадцать лет. Андрей пресекал все разговоры о судьбе, называл себя убийцей и бедоносцем. Его не интересовало ни наличие алкоголя в организме после вскрытия, ни нарушение скоростного режима при малом опыте вождения. Подаренные ключи он называл бомбой, убившей дочь. Огромное дерево, которое приняло удар, Андрей спилил. Оказалось, что древо почитали как памятник. Не то под ним искал рифму какой-то пиит, не то на одном из сучьев повесился любовный страдалец дней, ушедших в Лету.

Андрея оштрафовали. Вырисовывался принцип домино. Убитая машина, погибшая Ирочка, спиленное дерево. На этом месте до сих пор стоит небольшой крест. Аварий там меньше не стало. Может, место проклятое, а может, вдавленная в пол точка акселератора и есть одно из нависших над миром проклятий…

После похорон Андрея долго не слышал. Вопрос: «Как дела, старина?» – прозвучал бы вульгарно. Спросить: «Ну как ты, Андрюш?» – всковырнуть рану, дать понять человеку, что оставшиеся годы ему можно только соболезновать. Он позвонил через месяца два. Сообщил, что умер Витя Сомов. Спросил: пойду ли на похороны? С Витей мы одно время дружили. Хотя… Скорее все же – были приятелями. Снимали загородные бани не для помывки, летали на отдых. Таких, как Витька, любят женщины, остерегаются конкуренты, боготворят дети и не жалеет жизнь.

Андрей походил на трубочиста: весь в черном, и только блестящие пуговицы с прирученным «Versace» львом. Еще кепка наподобие той, что носил де Голль. Нервно мял перчатки, ковыряя носком ботинка булыжник.

– Тём, ну Витьку-то за что? Такой парень был, а… Не парень, а кладезь душевная. И так погиб, так погиб…

– Мне сказали, что во сне умер. Говорят, алкоголь…

– В таком возрасте любая смерть – это гибель. А ты не употребляешь?

– Может, ты и прав… Это я по поводу гибели… А я не употребляю. Нет. А вот он меня иногда употребляет.

Батюшка некартинно усердствовал. Во время одного из поклонов чуть было не свалился, но поддержали скорбящие. Их самих поддерживать впору, а они вот святому лицу помогли. Но у него ведь жизнь нелегкая, вся на ритуальных контрастах. Сегодня похороны, завтра венчание, потом дитя какое покрестить надо.

Моросящий дождик пригласил к выходу с погоста. Андрей вспомнил Иришку. Скорее, не вспомнил. Ведь есть те, о ком мы помним ежедневно. Иногда память дает осечку, и пауза делает воспоминания еще больнее.

Мы попрощались, договорились созвониться через пару недель…

Андрей позвонил несколько раньше. Голос напоминал левитановский, слово «здравствуй» прозвучало безжизненно.

– Ты Ингриду Станиславовну помнишь?

– Какую? – спрашиваю.

– Она пение у нас преподавала.

– А-а-а! Конечно, конечно, помню! Худая, в голубом кримплене. Она еще надо мной подтрунивала, что длинные волосы это еще не умение играть на гитаре, так как это делают хиппари. Она так и говорила: «Хиппари». Помню, конечно. Славная она жен…

– Тёма, она умерла.

– О, господи… Царствие ей небесное. Но пожила вроде учительница. Возраст. А потом, эта худоба, печальный взгляд еще в те годы…

– При чем тут возраст и худоба? Умер человек, несущий в мир свет.

Андрей предложил сходить на похороны. Я долго молчал, разогревая батарейку мобильного. Безотказность вновь одерживала сокрушительную победу над здравым смыслом. Нет, я прекрасно относился к нашей бывшей учительнице пения, но видел ее последний раз настолько давно, что смог бы узнать только по фотографии. Теперь уже опознать… Попытки сопротивляться с моей стороны все же были. Но Андрей сказал, что полученные знания сродни материнскому молоку. Хотел спросить, а что если ребенок был искусственником, но промолчал. Да и петь, кстати, меня так и не научили.

Андрей как будто и не переодевался. Та же куртка с блестящими пуговицами, деголлевская кепка, шесть пурпурных роз. Наше поколение оказалось сознательнее. Школяров проститься с Ингридой Станиславовной пришло немного. Учительский состав присутствовал. Лица были вымученными, как на последнем уроке. Нас c Андрюшей узнали, долго говорили, что мы подросли и хорошо выглядим. А ведь учили не врать. Андрей, похожий на трубочиста, у меня физиономия, годящаяся только для рекламы средств от морщин, с пометкой «before». Скорбящая девочка лет двенадцати, похожая на юную Монику Левински, торжественно исполнила на скрипке что-то приторно-грустное. Смычок оставила на свежем куличике могилы. Я подумал, что крест из двух смычков смотрелся бы более законченно. Речи были сплошь из стихов и изречений великих. Какой-то субтильный человек в очках долго цитировал Бунина. Андрей уже в который раз тяжело вздохнул.

– Вот и нет Ингриды Станиславовны. А ведь я был тайно в нее влюблен…

– Как в мать?

– Ну почему же?.. Нам ведь нравятся женщины, возрастом нас превосходящие.

– Но это… Превосходство, оно тоже хорошо до определенной степени. Хотя понимаю. Мне вот иногда с директрисой хотелось…

Чуть поодаль стояла директор школы, Анна Григорьевна. Мы действительно сильно меняемся с годами. Особенно в плане сексуальных предпочтений. Теперь стало боязно оттого, что я мог возжелать эту женщину в эротических фантазиях. Очки на кончике носа, опускающаяся на правую ладонь указка, ажурные чулки и носок шпильки, поднимающий мою брючину… Эту сцену я не раз представлял в старших классах. Она ругает меня, бьет указкой по пальцам, а потом – моя сладкая месть на парте за все низкие оценки и замечания на полях дневника. Отогнав крамольные для церемонии прощания мысли, я взял Андрея под руку, и мы удалились с кладбища. В машину он сел с очередным вздохом. Сказал что-то о скоротечности и бессмысленности жизни…

Проходя по Лиела Кална, вспомнил Сильвию. У Сильвии была роскошная грудь, дефицитный по тем временам парфюм «Фиджи» и диван, который при каждом движении стонал громче владелицы. После штормовых совокуплений я любил садиться у окна, выходящего на старинный парк, и подолгу не отрывать взгляд от шпиля кирхи. Сильвия тихо говорила: «Спасибо». Она была воспитанной девушкой. А может, это «спасибо» говорила ее удовлетворенная плоть, и я слышал голос ее плоти.

В подъезде так же пахло сыростью и дешевым табаком. Мрачные узоры из выщерблин на ступенях, облупившаяся краска перил… С минуту постояв у двери, нажал на белую в черном обрамлении пуговку звонка. Почему кнопки звонков почти всегда черно-белые? Наверное, дань торжественности момента. Грубый трезвон с гулом разнесся по этажам. Знал, что посылаю сигнал в пустоту.

Соседняя дверь медленно приоткрылась. Свисающий со стены таз, санки времен моего детства. На пороге – женщина, лучшие годы которой остались на потускневших черно-белых фото.

– Здравствуйте. А… Сильвия уехала.

– И… И давно? Простите. Я не поздоровался.

Мне хотелось, чтобы она сказала: час назад.

– Уже восемь лет.

– Восемь лет. Надо же… Переехала в другой район?

– Скорее, в другую жизнь. Знаете… А я вас помню. Вы приходили один, а как-то под Новый год гостили у Сильвии с шумной компанией. Всю ночь играла музыка, а утром было слышно, как вы отрядили кого-то в магазин за спасительными для таких пробуждений эликсирами. Всю ночь не могла заснуть, но в стену стучать не стала. Ведь молодость, наверное, нужно не только ценить, но и уметь понять, в каком бы ты возрасте ни находился, – на этих словах моя собеседница улыбнулась. Говорила она нараспев.

– Вы сказали про другую жизнь. Сказали, что Сильвия переехала в другую жизнь.

Ожидание ответа повисло на нитях страха.

– А разве определение «другая жизнь» всегда звучит зловеще? Нет, вы подумали не о том. У Сильвии все хорошо, все сложилось. Она уехала в Германию. Первые три года наезжала, а сейчас иногда звонит. Я могу передать ей привет.

Она живет в счастливом браке с Ральфом или Йоганом, уверенно водит «Фольксваген», мило здоровается с соседями-стукачами, болеет за «Боруссию», а после совокуплений произносит: «Данке».

– Да… Если можно. Передайте ей привет. Привет от Артема… От Артема из другой жизни.

Попрощавшись, я медленно побрел по ступеням. Аллея парка казалась нескончаемой. Присев на скамейку, поднял взгляд на пронзающий дымку осени шпиль. Мне хотелось повернуться, чтобы увидеть окно Сильвии. Оно было за спиной, всего в легком повороте головы…

Неделя, проведенная в Голландии, немного взбодрила. Жителя мегаполиса эта неделя вполне могла усыпить. Но я соскучился по улыбчивым лицам и гортанному говору фламандцев, а еще мне нужно было привести себя в порядок. Находясь в хаосе, невозможно вычерчивать прямые. А здесь отдохновение и уютно душе. В аэропорту было тихо. Даже объявления звучали приглушенно.

У сувенирного киоска милая кореяночка, ростом с пони, выбирала значки. Открытки больше не в ходу. Их убили слова «пиксель» и «фотошоп». Кореяночка была до чертиков дотошной. Продавец терпеливо проводил экскурсию по каждому выбранному кругляшу. С улыбкой рассчитавшись, девушка бережно уложила пакетик в карман жакетки. Значит, позвенит на детекторе… Купил пять одинаковых брелоков, пару значков с растаманскими символами. Коллеги будут довольны.

Телефон зазвонил с последней каплей горячего шоколада. Высветился номер Андрея. Неужели опять?.. Здесь все живы, все пьют кофе, едят булочки и улыбаются.

– Тёма, привет. Ты где?

– В аэропорту. В Амстердаме.

– Тёма, в общем, даже говорить не хочу. Тёма, мир оскудевает, сиротеет мир! Леню Маркушанина убили, представляешь? Подложили 300 грамм тротила в машину, представляешь?

– Представляю, представляю… Щедрые ребята. Но я бы удивился, если бы они ему газовый баллончик для зажигалок подложили.

– Да ладно… Погиб человек, которого ты прекрасно знал. Не до шуток, не до кощунства. Послезавтра похороны, нужно сходить.

Я с трудом представил, что можно хоронить после фейерверка из трехсот грамм тротила. Там всю работу не только за гробовщиков, но и за тружеников крематория выполнили. Разве что золото расплавиться не успело и барсетку волной отбросило. Нужно сходить! Так говорят, когда в город приезжает известная театральная труппа. А сходить на труп, вернее, на то, что осталось от Лени?..

– Андрейка, а не перебор с походами в мир скорби и гранита?

– Это не перебор, Тёма. Это дань уважения к памяти человека. Ты же с ним имел дела одно время. Да и помогал он многим.

Леня, действительно, помог многим. Обанкротиться, получить инвалидность. В этих направлениях покойный Леонид был самаритянином. Из волны неопределившихся. То ли приблатненный бизнесмен, то ли прибизнесмененный браток. В одном кармане – пистолет; в другом – калькулятор. При бандитах называл дельцов не иначе как барыги и лохи. При бизнесменах отзывался о братве как об отморозках и соскребышах с простыни. Супруга до замужества была шестовичкой. Смазывала жиром никелированную трубу в какой-то котельной, перестроенной под стриптиз-бар. Ребенка, насколько я помнил, сотворить они не успели. То есть армия сирот не окрепчала.

Сказал Андрею, что пойду с ним, но в последний раз. Стало как-то обидно. На дни рождения меня давно никто не приглашал, а вот на кладбища чуть ли не абонемент можно выписывать.

Общаться в полете было не с кем. Полупустой салон, фильм с идиотом Беном Стиллером, два араба, играющих в нарды. Заказывая выпить, поинтересовался у стюардессы, часто ли в Амстердаме взрывают автомобили с водителями? Оказалась с юмором. Сказала, что ее сын в этом плане специалист и не вылазит из компьютерных стрелялок. Ее звали Анетт. Почему я не родился в Голландии, в квартале ходьбы от дома Анетт?..

Глянцевые шеренги дорогих иномарок ранним утром можно увидеть у элитных школ, ближе к полуночи – у дорогих казино, а днем – у кладбищенских ворот. Некоторым из них не суждено уйти под пресс, как это стало с микроскопической «япошкой» несчастной Иришки. Говорят, после взрыва Лёнин «BMW» уменьшился до размеров коллекционного автомобильчика.

У входа в храм ждали действа представители всех гангстерских коллективов нашего города. Подошел Юра Синдром, по-братски обнял.

– Помянем?

Юра вытащил из кармана никелированную флягу. Походный сосуд украшал барельеф полуголой девицы.

– Не-а. Рановато еще. На поминках и помянем.

На поминки ехать я не собирался. После экскурсов за кладбищенские ограды аппетит фестивалей не устраивает.

– Вот так, брат… – с этим пожизненно философским изречением Юра удалился.

Андрей подошел чуть позже. Для траурной церемонии он выглядел слишком свежо. Чисто выбрит, на щеках румянец Главное – войти в ритм. А праздничный ритм или похоронный – дело второе. Форма была та же – куртка с блестящими пуговицами. Роз на этот раз было десять, колер чуточку потемнее. Со всех сторон доносились обрывки заупокойных фраз: «настоящий пацан ушел…»; «это чичи-выродки, наверное…»; «ногу в ста метрах нашли…»; «старушку с первого этажа волной в сервант впечатало…» Бедная бабка… Небось войну пережила, а на нее вот снова взрывные волны накатывают.

Церквушка, в которой отпевали Леню, вместить всех желающих не могла, и я специально пристроился в хвост очереди, чтобы остаться на улице. Андрей пытался завести меня внутрь. Я сослался на головокружение и закурил. В храмах нет кондиционеров. Внутри душно, запах парафина перемешивается с флюидами перегара и елея. Из-за дверей раздались всхлипы и чересчур зычный голос батюшки. Отпевания братвы перед отправкой в межгалактические пространства проводят по особому тарифу. За вложенные деньги приходится делать вид, что выкладываешь душу.

Речи над могилой что-то напомнили. Выключите картинку, оставьте звук и окунетесь в годы, когда по телеку крутили сплошную героику.

– Леонид был настоящим человеком. Это ощущалось во всем. Добрый и немного жесткий взгляд, уверенная походка. Леня мог созидать, строить. Он построил дом, создал семью, начал растить сына. И так много он не успел.

Говорил бизнесмен Мальгин, начинавший карьеру в комсомолии. Они такими речугами провожали передовиков, простившихся с жизнью в результате несчастного случая на рабочем месте. А про сына я не знал. Значит, полку сирот прибыло, а ребенку до совершеннолетия будут рассказывать историю о несчастном отце, который пошел в лес по грибы и случайно задел противотанковую мину времен Великой Отечественной.

– Погиб человек… Наш человек. Он не мог лгать, не мог бросить в беде ближнего, не мог предать. Но предали его. И мы должны отомстить и предателю, и тем, чьими руками было сделано это. Спи спокойно, Леня. Мы помним тебя, Леня, и мы отомстим.

Это уже из военной тематики. Бойцы жаждут мести, дабы не потерять лицо и квалификацию. Хотя вполне возможно, что говорил и сам заказчик. Надмогильная патетика не лучшее алиби, но бдительность усыпляет. Звук без картинки… Иллюзия окопного кинематографа.

Все испортил какой-то выскочка из недавно откинувшихся:

– Леня, ты был не просто пацаном! Ты был своим пацаном, нашим пацаном. Ты знал понятия и ты жил по ним. И пусть понятия будут с тобой всегда. И здесь, Ленчик, и там… – пьяная голова выступавшего кивнула на облака.

Под славящие покойного тосты был заказан дорогой ресторан. Андрей порывался съездить. Я предложил опрокинуть рюмку-другую в кафе. Заведение с клиническим названием «Promille» пустовало. Андрей попросил, чтобы водку принесли в графине. Поинтересовался: не суррогатная ли? Официант, сообразивший, на чьих похоронах мы были, резонно заметил, что таких, как мы, обманывать грех. Оно и верно. Нас уже и так жизнь обманула.

Мы помянули Леньку.

– Андрюш, без обид. Тебе зачем этот похоронный марафон нужен?

– Тёмка, сам понять не могу… Сам чувствую, что меня клинит.

– Слушай, а может, съездил бы с Наташей отдохнуть? В Италию, например. Просто отдых. По музеям пройтись, на экскурсии поездить. Отвлечет, Андрюш.

– Я уже думал, а потом представил, как меня в этой Италии совесть будет выедать. Мы идем по Милану, а Иришки рядом нет. Вместо трех билетов в музей мы покупаем два. Гид, что-то объясняет, а я его не слышу. Проходя мимо витрины, вижу платье, в котором Иришка смотрелась бы принцессой. На фоне красивых пейзажей – либо одна Наташка, либо мы вдвоем. Мимо проезжает точно такая же машина, как была у нее, и мне хочется рвануть на могилу дочери. Вокруг люди, которые приехали отдохнуть. Тёма, приехали отдохнуть, а не забыться. После забытья, сам знаешь, что… и память острее, и воспоминания больнее ранят. Я все прокрутил, Тёма! Может, время… Оно лекарь, но сколько эта терапия будет длиться?

– Если ходить по похоронам, то бесконечно. Андрюха, я свои семьи не смог спланировать, а чужие так и подавно не стараюсь. Но вы ведь с Наташей молоды еще. Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю. Мы были у врача. Иришка была нашим единственным ребенком.

Я извинился. Для Наташи еще один удар. Интересно, что чувствует женщина, когда врач ставит такой диагноз? Такая женщина, как Наташа. Не стервозная лярва из поколения меркантильных самок, а именно женщина. Что она в этот момент чувствует? Страшный экзамен нельзя пересдать или отложить. Женщина, осознающая, что не может дать жизнь другому человеку. У Наташи еще сложнее. Она дала жизнь, а эту жизнь забрали. И у Ириши, и у нее.

– У меня знакомый. Его жене семь лет говорили, что они на кроватки и шелковые балдахинчики в магазинах могут не заглядываться. Английские эскулапы помогли.

– Не тот случай, Тёма. Наташка, она… Она как скорлупа. Пустая она, Тёма.

– Андрюша, на сегодня жонглирование рюмками оставляем. Тебя юзом несет.

– Да никуда меня не несет. Я же вижу… Она гибель Иришки пережила. Просто взяла и пережила. А я пережить не могу… Наташка, она ведь эмоциональная, темпераментная. А тут… Тихие слезы в платочек. Помнишь, как она убивалась, когда Риана умерла? Ты еще не все видел. В истерике билась, ночью неотложку пришлось вызывать. А похоронили Рианку на даче. Так Наташа каждый день подолгу у ее могилы сидела, что-то говорила тихо. Над собакой исстрадалась вся, душа Наташкина изнанкой выворачивалась! А уход Иришки пережила. Как будто переступила через горе. А ведь большего горя в жизни у нее, наверное, не было.

Машину оставили на стоянке. Таксист сально уговаривал на посещение какого-то элитного борделя. Раньше они возили в багажниках водку, сейчас приборные панели таксометров напоминают визитницу без обложки. Массажный салон «Elegija», эскорт услуги от «Miss L». Переход с торговли «жидким хлебом» на «мясную» розницу.

Завернули в «Колонну». Грустный латыш на синтезаторе пытался реинкарнировать Джо Дассена. Выщипанные брови делали неуклюжую волну. Мимика сериальных героев отражалась в огромном зеркале. За барной стойкой лениво потягивали коктейль шлюхи из юниорок. Водка уже не обжигала. Андрей пустился в лабиринты ностальгии. Вспомнил название заведения в советские времена. Хвалил вышибалу Рихарда, который завсегда помогал избежать очереди. Сказал, что шлюхи были добрее. Я, в принципе, злых и не видел. А может, просто не попадались.

Из «Колонны» мы переместились в «Monte Cristo». На часах около двух ночи. Танцпол отражал медленно движущиеся силуэты. Консумация. Слово, напоминающее медицинский термин. Самой младшей лет 17. Те, кому за тридцатник, к этому времени либо устают, либо их разбирают. Консумация… Менструация души. Иногда они говорят правду, зачастую врут. Главное – зацепить. Зацепив душу, шансы зацепить бумажник намного выше. Андрей снял пиджак, нетвердо вышел на середину зала. Несколько часов назад в его зрачках отражались пляшущие огоньки заупокойных свечей. Сейчас пляшет он. В зрачках отражаются блики цветомузыки.

– У вас грустный взгляд. Извините, не представилась… Анжелика.

Вряд ли ее звали Анжелика. Имя – как первый шаг к успешной работе. В миру она, скорее, Ольга или Светлана. В их работе представляться нужно первой. Называя имя, проявляешь инициативу.

– В этом городе у большинства людей взгляды либо грустны, либо сосредоточенны. Это осень. Осень на улицах, осень в душах… Артем. Меня зовут Артем.

– Мне кажется, с вами должно быть интересно.

– Где?

На мгновение она растерялась. Подвела реакция.

– В разговоре.

– А мне кажется, что интересно бывает только в спорах.

– Согласна. В споре можно победить, а можно проиграть. Но и в разговоре можно обрести что-то новое. Допустим, знания. Я бы даже сказала, опыт. Вот вы, судя по возрасту, человек опытный…

– Что, так плохо выгляжу? – спрашиваю.

– Ну что вы? Я бы дала вам лет сорок, может, даже тридцать восемь.

Мне захотелось ее немного разочаровать. Я ушел в минус шесть.

– А мне всего тридцать четыре.

– Ой, простите… Значит, день не выдался, и вы просто устали.

– И вправду устал… Днем – похороны, ночью – танцы. Вот мой друг, который недавно скорбел у гроба покойного, лихо подпитывается энергией в компании ваших коллег. А подпитайте меня энергией, Анжелика!

Па Андрея напоминали ритуальные пляски. Он вскидывал руки над головой, резко падал на колени, водил ладонями по разноцветным квадратам настила.

– Энергией?.. А давайте сначала вы! Я бы с удовольствием попробовала коктейль «Лагуна блаженства».

Бармен все понял по моему взгляду. Виновато улыбнувшись, он произнес:

– Пятьдесят восемь лат.

Мне показалось, что девушка смутилась. Может, даже покраснела. В ночных клубах трудно разглядеть налет пунца – дым, цветомузыка.

– Анжелика, а сколько раз за вечер, простите, за ночь вы можете нырнуть трубочкой в эту самую «Лагуну блаженства»?

– Ну… Раза три.

– Вы так быстро сопьетесь, Анжелика. Сухая кожа, запах изо рта, ранний гастрит… Но дело даже не в этом. Если я три раза окуну вас в блаженство лагуны, финальный протокол посиделок зашкалит за триста долларов. По логике вещей, после таких коктейлей я должен распахнуть перед вами дверцу как минимум «Лексуса». Вы долго будете отнекиваться и, вполне возможно, что так и не сядете в машину, заявив, что консумация это не проституция. Но у меня больше нет «Лексуса», хотя деньги на коктейли имеются.

– Ладно… Один коктейль и хороший секс без «Лексуса»…

На следующий день Андрей звонил с извинениями. Сказал, что во всем виновата водка. Бедная, несчастная, чаще Господа поминаемая всуе водка! Трезвенники от рождения, бросившие после кодировок и вшиваний, несчастные жены и дети алкоголиков – все они винят водку. Во всех бедах и неудачах. И устрой они показательный процесс над сорокоградусной прозрачностью, водка получила бы не два и даже не десять пожизненных сроков. Но потом бы спохватились от скуки и очередного скачка наркомании.

Не знаю, продолжал ли свой похоронный марафон Андрей после ухода в мир иной Леонида. Во время редких встреч не заводил разговоров об обитателях печальной сени. Подумалось, что отпустило. Вечно скорбеть простительно только старушкам-плакальщицам, а этот жанр похоронного фольклора уже не в моде…

Июньским вечером мы с друзьями сидели в одном из юрмальских шантанов. Перед глазами мелькали загорелые ляжки пляжниц, обтянутые джинсовыми шортиками. Из-под прозрачных топиков хищно целились упругие груди, острия язычков слизывали крем-брюле. Мимо по третьему разу продефилировала девушка с утомленным лемуром на перекачанном плечике. Еще немного, и прохладная балтийская ночь заискрится в хороводе одноразовых приключений.

Телефон озорной игрушкой завибрировал по столешнице, задел бокал, и через мгновение мелкие осколки неправильной мозаикой усыпали серый асфальт. Кто-то пошутил, что на счастье. Андрей был пьян. Говорил о любовнице, которая годится ему в дочки и не годится для жизни. Нелестно отзывался о Наташе. Я выборочно слушал, изредка поддакивая.

– …А теперь собственно то, из-за чего я и позвонил, старина. Тёма, я снова хочу пригласить тебя на похороны. До этого я предлагал тебе на них сходить, а сейчас приглашаю. И ты не откажешь мне, Тёмка! Потому что… Потому что это будут мои похороны. Обнимаю, и не грусти.

Не отводя телефона от уха, я поймал себя на мысли, что жду коротких гудков. Я забыл, что в мобильных телефонах нет коротких гудков. Я забыл номер Андрея, хотя прекрасно знал его наизусть. Клавиши пищали с каким-то отвратительным надрывом: «Абонент выключен или находится…»

На выезде из Юрмалы с дьявольским ревом обогнали три рокера. Стрелка спидометра била в такт барабанщику «Rising Force». «Абонент выключен или находится вне…» У ворот дома стояли машины Игоря и Полины, близких друзей семьи. Над тихой улочкой лилось поскуливание Стиви…

Рев мощных мотоциклов… Для кладбища – звук не столь привычный, как марш Шопена. Мрачные ряды чопперов разбавляли яркие цвета байков. Чуть поодаль парковались авто. Желающих пособолезновать было в достатке. Несколько парней, в косухах с эмблемами клуба, прикладывались к бутылке виски. Подошел к Наташе.

– Видишь как, Тёма. Сначала машина, потом мотоцикл… Осталось мне на велосипеде разбиться…

– Ну, перестань, перестань… Ты еще молодая, еще можно…

– Тёма, а ты сам как думаешь? – перебила она. – Он сам или все же случайность?

– Наташ, ты же знаешь результаты экспертизы. В таком состоянии за руль машины садиться грех, а тут два колеса. Боковой ветер, равновесие удержать трудно.

– Тёма, но он был очень опытным. Он уже в 14 лет ездил хорошо. Это его отец даже говаривал.

– Не знаю, Наташка, не знаю. Все равно не вернешь. Специально, не специально…

Рассказывали, что поминки, кроме хороших слов и такой же закуски, запомнились мордобоем. Чьей-то головой помяли бензобак нового «Харлея». Кто-то полицию вызвал. Стражи учли печальную составляющую мероприятия и наказывать никого не стали. Наташа перебрала и рано уехала домой, все обещали ей помогать и помнить.

Через два дня принесли заказное письмо. Уже много лет я не получал настоящих писем. Писем от людей… В конверте с маркой и почерком, а не печатным текстом. Мне регулярно отписывают страховые компании, служба госдоходов, медицинские центры, обеспокоенные длиной моего члена, и даже Латвийское отделение фонда Юнеско, или аферисты, работающие под его вывеской. На столе лежало письмо от Андрея. Кажется, такие послания называют «письмами из могилы». Хорошо, Андрея похоронили без мобильного телефона…

Хотелось бросить пухлую депешу в камин. Пламя огня жестоко, но в нем есть благородная красота. Но уважение к памяти друга я сжечь не посмел. Внутри был конверт поменьше, стодолларовая купюра и тетрадный листок в линейку. Всего несколько предложений:

«Тёмка, прости, что уже после ухода доставляю тебе беспокойство. В день годовщины передай конверт Наташе. Ну, а стошкой помяни меня в каком-нибудь барчике, когда тебе заблагорассудится. У тебя все будет хорошо».

Это «хорошо» с того света показалось мне одновременно и забавным, и пугающим. Напиться я вполне мог на свои, но, следуя воле друга, решил заглянуть в «Promille». Официант оказался с хорошей памятью. Наверное, мы были первыми и последними, кто заказывал водку именно в графине.

Наполнив рюмку, вспомнил Норвегию. Недалеко от границы с Швецией в этой суровой и красивой стране есть высоченный утес, с которого открывается вид на море. Из водяной толщи в небо вздымаются рострумы затонувших кораблей. На краю утеса стоит полузаброшенный трактир. Деревянные сваи, ветхая крыша, грубые скамейки и столы из бревен. За столами восседали потомки викингов и, наполняя стаканы, молча кивали в сторону темнеющих вод. Я долго смотрел на эту картину. Живое полотно скорби. Они поминали своих товарищей, нашедших погибель в коварных фьордах. Хлопки волн, печальные взгляды и тревожное завывание ветра…

Официант долго не хотел брать стодолларовую купюру. Убедили придуманный мною заманчивый курс, обещание заходить чаще и бутылка водки, купленная в дорогу. В парке было пустынно. Я обернулся и посмотрел на окна Сильвии. На черном фоне замерли кружева пустоты…

Через время Наташа обрела друга. Доброжелательницам было о чем посудачить. Еще и года не прошло, а она уже… После гламурных вечеринок с рабоче-крестьянским привкусом они тащат в постель молодых кобелей и почтенных дельцов, в карманах которых лафетки «Виагры» потеснили упаковки с гондонами. Их будет не в чем упрекнуть после смерти мужа. Над гробами супругов не витает нимб святости или печать греховности. Из деревянных ящиков, как из кадки с цветами, торчат невидимые рога. Истину, что «вдову нужно утешать в постели, пока не остыл труп мужа», они усвоили.

До годовщины оставалось два месяца, когда я узнал, что Наташа в положении. Память воскресила разговор с Андреем. Уверения, что жена бесплодна, резкое определение: «пустая, как скорлупа». Начали выстраиваться кирпичики догадок. Все нормальные врачи отсюда давно уехали. Тем, что остались, нельзя доверить жизнь захворавшей шиншиллы. Ошибка врача? Или Андрей солгал? Потеряв Иришку, узнал, что больше не может стать отцом, и заложил руль под колеса фуры? Даже если в письме объяснения в любви, они все равно из могилы. Отдавать это послание женщине, которая готовится родить и родиться заново?..

Были мгновения, когда мне вновь хотелось избавиться от конверта. Несколько раз приходили фантасмагорические кошмары, в которых неизменно являлся Андрей. Я даже пошел в храм. Купил свечи, подошел к иконе Николая Чудотворца, начал о чем-то мысленно просить и поймал себя на фальши. Я молился в неверии. Мы посмотрели друг другу в глаза и больше взглядами с Николаем не встречались… Практически каждый день в лабиринте мыслей находилось место этому письму из могилы. В итоге мои параноидальные настроения дали возможность немного заработать одному их банков. Конверт был помещен в малюсенькую ячейку депозитария.

Наташа родила мальчонку. Счастье не бывает запоздалым. Ее глаза улыбались, а стало быть, улыбалась и ее душа.

Когда Владиславу исполнилось полгодика, я решил выполнить последнюю волю друга. Наталья пригласила домой, но мне не хотелось вручать это послание в ее доме. Договорились встретиться в Межапарке. Она пошутила о тайне Полишинеля. Рябило зеркало Киш-озера, гортанно перекликались чайки, порывы ветра терзали флаг спасалки. Я молча протянул конверт. На устах Наташи появилась улыбка. Та улыбка, после которой на щеках выступают слезы, та улыбка, которая застывает в укоре. Она заплакала. Горько, тихо, без всхлипов и причитаний. Стало неловко, и я невпопад ляпнул:

– Написал, что любит?

– Ой, Тёма, Тёма… Любит, не любит… Послушай, у тебя была красивая девушка. Запамятовала, как звали. Брови вразлет, высокая брюнетка.

– Лаура?

– Нет, не Лаура. Ну да ладно. Тем более, не в имени дело…

– Оля?

– Точно, Ольга! Я помню, как, узнав, что ты у нее не один, ты убивался, Тёмка! Ты стал неуправляем! И ты повторял одну и ту же фразу: «Лучше бы я этого не знал, лучше бы я этого не знал…» Скажи, Артём… А сейчас ты бы сказал то же самое?

– Да эмоции все, Наташ, эмоции мои… Нет, конечно.

– То есть все, как в старой истине, то есть горькая правда? Лучше горькая правда, Артём? Скажи, лучше?

– Не знаю, но… В общем, да.

– Читай!

Быстро пробежал глазами первые строки. Медленно поднявшись, побрел в сторону озера. Наташа со смехом кричала, чтобы я сделал кораблик и отогнал его прочь. Она восклицала, что мы обязательно напьемся, чтобы забыть об этом хоть сегодня, что она догадывалась. Огонек зажигалки нежно коснулся края листка. Белый пепел растворился в отражении тяжелого неба.