"Варлам Шаламов. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

отвергла объяснение финансовой реформы, которое дал местный секретарь
ячейки.
- Наркома давайте, а ты что-то непонятно говоришь.
И нарком приехал - заместитель наркома финансов Пятаков - и долго
объяснял разъяренной старой ткачихе, в чем суть реформы...
Эти споры велись буквально обо всем. И о том, будут ли духи при
коммунизме... И о том, существуют ли общие жены в фаланге Фурье... Нужна ли
адвокатура, нужна ли поэзия, живопись, скульптура, и если нужна - то в какой
форме...
Нам казалось недостаточным видеть, знать, жить. Нам хотелось
действовать самим, пока не прошли сроки бессмертия...

Жизнь моя поделилась на две классические части - стихи и
действительность. Я писал стихи, ходил в литературные кружки, занимался -
вошел в это время в молодой Леф, несколько раз был в "Красном студенчестве"
у Сельвинского... встречался с Сергеем Михайловичем Третьяковым -
"фактографистом".
Сергей Михайлович Третьяков, высокий, узкогрудый, был человеком
решенных вопросов. Он и знать не хотел о каких-то сомнениях. Хочешь
работать - научим, поможем, не хочешь - вот тебе бог и вот порог.
Научиться у него работе журналиста было можно... Поэтов ни будущих, ни
настоящих Третьяков не любил. Он и сам был не поэт, хотя сочинял стихи и
даже целую поэму "Рычи, Китай", переделанную потом в пьесу. На Малую Бронную
ходил я недолго из-за своей строптивости и из-за того, что мне было жалко
стихов - не чьих-нибудь стихов, а стихов вообще. Стихам не было места в
"литературе факта"...
- А что бросается в глаза раньше всего, когда входишь в комнату?
- Зеркала, - сказал я.
- Зеркала? - раздумывая, спросил Третьяков. - Не зеркала, а кубатура.
Я работал тогда в радиогазете "Рабочий полдень".
- Вот, - сказал Сергей Михайлович, - напишите для "Нового Лефа" заметку
"Язык радиорепортера". Я слышал, что надо избегать шипящих и так далее.
Напишете?
- Я, Сергей Михайлович, хотел бы написать по общим вопросам, - робко
забормотал я.
Узкое лицо Третьякова передернулось, и голос его зазвенел:
- По общим вопросам мы сами пишем.
Больше я на Малой Бронной не бывал. Избавленный от духовного гнета
"Левого фронта", я яростно писал стихи о дожде и солнце, обо всем, что в
Лефе запрещалось...
На две части, две стороны распадалась всегда моя жизнь, с самого
далекого детства...
Первая - это искусство, литература. Я уверен был, что мне суждено было
сказать свое слово... и именно в литературе, в художественной прозе, в
поэзии.
Вторая была - участие в общественных сражениях тогдашних, невозможность
уйти от них, при моем главном (кредо) - соответствии слова и дела...

19 февраля 1929 года я был арестован. Я работал на Березниках... Берзин
звал меня на Колыму, на колонизацию края, но я отказался. У меня были другие