16. ОПЯТЬ НА ЧЕРЕМУШКИНОЙ

И первый раз в своей жизни Паша Сычов нарушил дисциплину. Не взяв увольнительной записки, даже никому ничего не сказав, он прямо с завода, как был в промасленной рабочей гимнастерке, помчался на Черемушкину улицу. Он не помнил, как протиснулся в битком набитый трамвай, как, стоя на одной ноге, проехал через весь город и как открыл знакомую калитку. Все перепуталось в его пылавшей голове, но одна мысль повторялась с болезненной настойчивостью: «Кого учил!.. Кого ж я учил!..»

Через дворик он влетел в сад и вдруг остановился, неожиданно увидев перед собой Петра. Тот стоял на дорожке и что-то бормотал.

— Слушай, — бросился он к Паше, видимо очень обрадованный его появлением, — скажи, что такое, а? Понимаешь, я сижу в комнате, учу книжку. Очень хорошо учу, все понимаю, аж голова трещит. Посмотрел на улицу, а внизу Маруся бежит. Я прыгнул в окно и тоже побежал. Я кричал: «Подожди, проверь, я все выучил: подлежащий, сказуемый!» Посмотрел, а глаза у Маруси красные… Я сказал: «Кто тебя обидел? Я голову ему оторву!» А она схватила меня за уши и поцеловала прямо в нос.

Паша растерянно озирался:

— Где ж она, а? Где ж она?

— Там, — показал Петро в дом. — Умывается. Сейчас придет.

— Ты с кем там разговариваешь? — донесся со двора голос Маруси.

Она быстро вошла в сад, раздвинула ветки, чтобы лучше видеть, и, узнав Пашу, побежала к нему:

— Я знала, что ты придешь! Я уверена была. Вот молодец!

Она стояла перед Пашей с блестящими глазами, с румянцем на смуглых щеках, счастливая, праздничная, ласковая.

— Ты… я… — бормотал Паша, чувствуя, как пылает его лицо. Он отчаянно махнул рукой: — Твоя взяла!.. Ну что ж! Ну и смейся!

Улыбка сбежала с губ Маруси.

— Подожди, — тихо сказала она, следя, сколько сразу разных чувств отражалось на взволнованном лице Паши. — Подожди. Я не понимаю, почему ты так говоришь: «Твоя взяла». Не моя, а наша взяла! Наша с тобой.

— Что? — недоверчиво посмотрел на нее Паша. — Это как же?.. Ну нет…

— Нет, да! — Маруся крепко взяла его за руку и подвела к скамье. — Садись, я расскажу. Садись и ты, Петро, и слушай. Когда-нибудь, может, и ты заплачешь от радости. Да, наша! — настойчиво повторила она, садясь рядом с Пашей и не выпуская его руки. — Почему меня тогда ушибло? Потому, что я плохо знала свой станок. Вот он и рассердился, что я не хотела узнать его как следует. А когда я стала обходиться с ним, как ты, Паша, он тоже ко мне переменился. Спасибо тебе.

— Перестал драться? — обрадовался Петро.

— Перестал, мы с ним подружились. Я его так узнала, так узнала! Мне даже казалось, что он вот-вот заговорит со мной… И я опять стала думать, как бы сократить работу над звездочкой. До того много думала, что даже во сне мне все это снилось. Понимаешь, Паша, каждый день я пишу под диктовку Глеба Ивановича, и он каждый день говорит: «Пиши и подчеркивай: технолог разрабатывает технологический процесс применительно к средним условиям». Слышишь, Паша, к средним! Я спросила себя: почему мы сперва сверлим деталь меньшим сверлом, а потом рассверливаем большим? А если сразу сверлить большим сверлом? Станок не потянет? Может, какой другой и не потянет, а мой «ДИП» потянет. И еще я так подумала: почему, когда мы обтачиваем хвостовик, не протачиваем сразу и торец? Ну зачем мы лишний раз зажимаем деталь в патроне? Ну зачем, Паша? Скажешь, чтоб не получился перекос? А может, на моем «ДИПе» не получится. Думала я, думала, да все Ивану Вакуловичу и рассказала.

— А он что? — живо спросил Паша.

— А он мне: «Подержи еще свою душу в зажиме. Не торопись. А я тем временем обмозгую. Кажется, мысль твоя правильная». У меня даже дух зашелся от радости. Подумай: сам Иван Вакулович сказал, что мысль правильная! И вот он думает, а я сжала душу и жду. А тут этот митинг. Иван Вакулович даже побледнел весь, когда услышал, какие на себя обязательства рабочие берут. Кончился митинг, он мне и говорит: «Ну, Маруся, звездочка наша, пойдем пробовать твой проект. Больше ждать невозможно».

Вернулись мы в наш цех, а там ни души: все домой ушли. Зажала я поковку, закрепила большое сверло и стою жду. Только слышу, как сердце колотится да в висках стучит. Иван Вакулович все проверил и говорит: «Пускай». Я как нажала кнопку, так от нее будто электричество через меня пробежало. А станок: гу-у-у!.. Басом! Стою я ни жива ни мертва. Даже глаза закрыла. «Нет, — говорит Иван Вакулович, — тут уж надо глядеть в оба». И вот снял он деталь, осмотрел и тихонько засмеялся — так все хорошо вышло. Попробовал Иван Вакулович на другом «ДИПе» — и на другом вышло. Он на третьем — и на третьем тоже. Повернулся он ко мне и опять засмеялся, «Ступай, говорит, домой, да не забудь Глебу Ивановичу привет передать, старичку твоему расчудесному». Вот как оно все получилось… Ты доволен, Паша? А я так до сих пор прийти в себя не могу. Все кажется, что это мне снится.

Паша не ответил. Уставясь на дупло яблони, он беззвучно шевелил губами.

Петро посмотрел на него и е опаской отодвинулся. Забеспокоилась и Маруся.

— Ты что, а? — испуганно спросила она Пашу.

Он повернулся к ней и со странным выражением лица, какого Маруся никогда у него не видела, хрипло сказал:

— А ведь я дам завтра… восемнадцать звездочек… Больше твоего…

— Что? — тихо спросила Маруся. — Что ты сказал?

— Да, восемнадцать, — уже твердо и решительно повторил он. — Раз так, значит, можно венец звездочки предварительно не обтачивать…

— …а обточить его сразу! — радостно подхватила Маруся.

Она крепко схватила его за руки и, сияя счастливыми глазами, сказала:

— Наконец-то!.. Теперь мы не поссоримся больше никогда!