Глава седьмая

МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ

В 1992 году, когда парк при особняке стал особенно пышным и красивым, в Хайгроуве произошли крупные перемены. Внешние формальности повседневной жизни не могли скрыть бушующих во дворце страстей. «Снаружи» журналисты предвкушали громкий крах королевского брака. В поместье также тревожно ожидали катастрофы, но скорее со страхом — не то что пресса. Было очевидно: что-то назревает. В воздухе витало тревожное ожидание: чем все это кончится.

Изменился и принц Чарльз. Он погрузился в меланхолию, стал непредсказуемым и ранимым. Как-то вечером я подал ему обед. Он сел, уставившись в экран телевизора, а я стоял за его спиной с подносом. Телевизор был выключен. Слышался лишь скрежет ножа по тарелке да шум, доносившийся с улицы сквозь распахнутые окна.

Затем принц повернулся ко мне и спросил:

— Пол, ты счастлив здесь?

— Да, очень, Ваше Высочество, — ответил я, переставляя тарелку с подноса на ломберный столик перед ним.

— Мария тоже счастлива? — продолжал он.

Я не мог понять, почему он вдруг в этом усомнился.

— Да, мы оба очень счастливы здесь, Ваше Высочество.

— Хорошо. Рад это слышать, — отозвался принц. Казалось, он действительно был рад. Затем он принялся за еду.

Я вернулся в буфетную, недоумевая, почему его это заинтересовало. Мария предположила, что причиной тому — все возраставшее доверие принцессы к нам.

— Взгляни на это глазами принца, — сказала она. — Его жена частенько проводит время в буфетной. Ты все чаще вместо Гарольда прислуживаешь в Кенсингтонском дворце, поэтому в Хайгроуве тебя должен подменять лакей. Ты сопровождаешь ее в одиночных поездках. Выезжаешь с нашими сыновьями и с молодыми принцами. А с тех пор как мы переехали в новый дом, в 1990-м, принцесса часто ходит к нам в гости.

По долгу службы я попал в очень неловкое положение, вот принц и поинтересовался, к какому лагерю я принадлежу и буду ли и впрямь рад остаться.

Разумеется, принц обратил внимание на то, сколько времени принцесса проводит у нас в доме.

— Думаю, она опять у вас, Пол, не так ли? — спрашивал он, если не находил жену во дворце.

Принцесса гуляла в саду, набирала букет цветов — душистого горошка или ландышей — и заходила к нам с черного хода.

— Мария, ты дома? — кричала она с порога. Включала чайник, доставала с верхней полки две кружки и готовила кофе. Потом обе пили черный кофе без сахара. Уильям, Гарри, Александр и Ник играли где-то во дворе. Принцесса усаживалась на черепичной крыше кухни и болтала ногами, сбросив туфли. Снова и снова изливала она душу Марии, рассказывая о жизни с мужем, о том, как она несчастна. Мария вовсе не чувствовала неловкости, ведь сейчас она не на службе. Она жена дворецкого и подруга принцессы. К тому же ей нравилось жить в Хайгроуве. Она говорила, что только слушает принцессу и не лезет со своими комментариями.

— Ты и представить себе не можешь, какая ты счастливая Мария, — сказала как-то принцесса. — Уютный дом и любящая семья — вот все, о чем я мечтаю, — добавила она, чуть не плача.

Принцесса хорошо знала нашу семью. Мои отец с матерью и мать Марии познакомились с принцессой еще в Королевских конюшнях. К нам домой также часто приходили мой брат Грэм с женой Джейн и брат Марии Питер с женой Сью, с ними принцесса тоже чувствовала себя вполне уютно. И не важно, сидели мы за деревянным столом в саду или болтали в кухне, — принцесса была одной из нас, никаких условностей. Летом, узнав о визите кого-нибудь из нашей родни, она приглашала его на барбекю. Никогда не забуду, как Грэм впервые встретился с принцессой в Хайгроуве. В тот день он четыре раза брился — так нервничал. А встретив ее, понял, что она простая и приветливая женщина.

Мать Марии Бетти заняла особое место в сердце принцессы. Принцесса обожала ее. Однажды она пригласила Бетти в Кенсингтонский дворец на Рождественский бал для слуг. Королевская семья встречала гостей у входа, те пожимали руки Уильяму, Гарри, потом принцу и принцессе. Когда седовласая дама в больших очках с благоговейным трепетом подошла к принцессе, та, выйдя за рамки дворцового протокола, широко улыбнулась, заключила ее в объятия и поцеловала в щеку.

Принц выглядел смущенным. Пожав руку пожилой даме, он повернулся к жене и поинтересовался:

— Кто это?

— А, это Бетти. — Принцу это ни о чем не говорило. — Мать Марии, — пояснила она.

В другой раз принцесса позвонила Бетти, которая жила в северном Уэльсе совсем одна.

— Привет, Бетти, это Диана. Что делаешь?

— Сижу на кровати и говорю с тобой, — запросто ответила Бетти. Ей всегда удавалось рассмешить принцессу.

Принцесса звонила, чтобы удостовериться, все ли в порядке с отопительной системой в доме для престарелых, где жила Бетти.

Однажды в 1992 году принцесса осуществила мечту Бетти, благочестивой католички. Позвонила ей домой и сказала;

— Бетти, я бы хотела, чтобы ты вместе со мной поехала на встречу с матерью Терезой.

Бетти чуть не упала со стула.

— Но я не могу ехать в Индию! Принцесса вновь рассмеялась.

— Тебе и не придется, Бетти, потому что мать Тереза сама приедет в Лондон на целый день. Если некому будет тебя подвезти, я пришлю машину, — предложила она.

Когда приехала мать Тереза, один из родственников привез Бетти в Хайгроув, где она встретилась с принцессой, а затем обе отправились в Килберн, где они встретили мать Терезу в окружении двадцати двух монахинь.

Мать Тереза вышла поприветствовать принцессу. Та, повернувшись к Бетти, произнесла;

— Могу я представить вам мою подругу Бетти? Пресса назвала Бетти фрейлиной принцессы.

Мать Тереза поцеловала Бетти, а потом они втроем отправились в зал, где уселись за деревянным столиком. Говорили о бедных и бездомных в Англии, больных и умирающих в Сомали, о необходимости как можно чаще молиться. Мать Тереза что-то держала в руке. Когда она раскрыла ладонь, там оказались два изображения Богоматери и четки.

— Что вам больше нравится? — спросила она Бетти. Бетти выбрала изображения Богоматери. Принцесса — четки. Диана не умела перебирать четки, и Бетти пообещала научить ее. И вообще, в тот день принцесса во всем следовала Бетти: войдя вместе с принцессой в часовню, где их ожидали послушницы, Бетти, повернувшись к ней, произнесла:

— Повторяй за мной.

Следуя примеру Бетти, Диана окунула палец в купель со святой водой и перекрестилась, затем сняла туфли. Все три женщины опустились на колени вместе с монахинями и стали молиться. Бетти утверждала, что много недель спустя ощущала духовный подъем и, просыпаясь поутру, думала, не приснилось ли ей все это.

В феврале 1992 года, после поездки в Индию с принцем Уэльским, принцесса преподнесла Бетти особый подарок: венок, который мать Тереза повесила ей на шею на глазах у журналистов со всего мира. Бетти хранит его по сей день. Он занимает почетное место рядом с фотографией Бетти, принцессы и сестры Терезы — монахини из монастыря в Голвэе, однажды посетившей Хайгроув вместе с Бетти. Мать Тереза назвала принцессу «такой одинокой женщиной», но тем не менее на фотографии принцесса улыбалась так, будто была по-настоящему счастлива.

А принц Чарльз прожигал жизнь в Хайгроуве и почти совсем не появлялся в Кенсингтонском дворце, куда принцесса иногда приезжала на выходные. Принц пригласил Дадли Поплака оформлять интерьер. Он нанял дизайнера Роберта Кайма, друга Камиллы Паркер Боулз, и во дворце вместо пастельных зелено-желтых тонов стали преобладать красно-коричневые. Дворец стал темным, мрачным. Появились предметы мебели розового и красного дерева: в коридоре — напольные часы, в гостиной — новая решетка у сложенного из сланца камина, еще там повесили зеркало в резной позолоченной раме и новые портьеры, а зеленый ковер заменили тростниковой циновкой. С медной перекладины в коридоре свисал гигантский гобелен работы Уильяма Морриса. Висевший над камином в гостиной портрет лорда Байрона отправили на выставку и заменили картиной с изображением Виндзорского замка. Так постепенно, месяц за месяцем, принц переделывал интерьер на свой вкус. Приехав однажды, принцесса заметила буфет темного дерева и содрогнулась. Я сообщил ей, что две мраморные статуи предназначались для алькова у камина. Она поморщилась. Принц также приказал камердинеру Майклу Фоссету перевезти портреты Его Высочества Альберта Эдварда, принца Уэльского, а некоторые из них были написаны в 1870 году, из его гардеробной в Кенсингтонском дворце в Сандринхем.

Что касается интерьера Кенсингтонского дворца, то тут принцесса сама принимала решения. Например, она убрала из королевской спальни викторианскую двуспальную кровать красного дерева с балдахином и передала ее в Королевскую коллекцию в Виндзор.

6 июня 1992 года, когда мне исполнилось тридцать четыре года, личный секретарь королевы сэр Роберт Феллоуз позвонил в редакцию «Санди Таймс», которая собиралась печатать по частям книгу Мортона, однако настоящая буря разыгралась в Хайгроуве еще накануне, когда принц Чарльз и его личный секретарь Ричард Эйлард решили сами докопаться до истины.

То утро принцесса проводила в Кенсингтонском дворце, сначала с личным тренером Каролан Браун, потом, в десять, — с подругой-терапевтом Эйлин Малоун. Та, как всегда, делала принцессе массаж лица.

Пока принцесса отдыхала, а Эйлин делала ей массаж, соратники принца Чарльза корпели над факсом, пришедшим из Броудлендса, поместья лорда и леди Ромзи. Из аппарата, стоявшего под столом в буфетной, появилось два листа бумаги. Сначала я увидел слово «Броудлендс». Подумал, от Ромзи. Но нет. Это оказалась стенограмма радиоинтервью с Эндрю Нилом, редактором «Санди Таймс»; он заявил, что принцесса дала согласие на издание книги, так что у принца Чарльза есть все основания чувствовать себя обманутым. От Броудлендса до Хайгроува, от Ричарда Айларда до принца Уэльского — все кругом были против принцессы, даже когда она просто прихорашивалась во дворце. Мне приходилось труднее, чем когда-либо: нужно прислуживать принцу в Хайгроуве и думать о принцессе в Кенсингтонском дворце. Но произошло событие, раз и навсегда положившее конец этой дилемме.

Необыкновенно изнурительный день подходил к концу. Второй завтрак прошел на солнечной террасе, на свежем воздухе. Вечером я подал принцу Чарльзу ужин рано, чтобы он опять смог отправиться за одиннадцать миль в Мидлвич к миссис Паркер Боулз. Телефон звонил весь день. Когда зашло солнце, Джеральд Уорд, местный землевладелец, оставил сообщение для отсутствующего принца, как это делали многие, даже пресс-секретарь Дикки Арбитер. Пока в буфетной мыли посуду, вновь зазвонил телефон.

— Здравствуй, Пол, как дела? — услышал я голос принцессы. Когда я ответил, что весь день кручусь как белка в колесе, она рассмеялась.

— Надеюсь, муженька моего рядом нет? — продолжала она. Разговаривая с придворными, она никогда не называла принца Чарльза Его Высочеством, как того требовали правила.

Лучше бы она не спрашивала. Впервые принцесса позвонила в Хайгроув, когда принц отсутствовал «по личному делу». И что мне теперь говорить? Лгать? Но я не мог лгать принцессе.

Она повторила вопрос:

— Ну, так он здесь? — Теперь в ее голосе слышалось нетерпение.

Я быстро сообразил, что нельзя говорить ей всей правды.

— Мне очень жаль, Ваше Высочество, но его нет. Он уехал.

Уехал. А уже больше восьми. Черт возьми. Не стоило этого говорить.

— Куда это он уехал? — допытывалась она.

— Не знаю, Ваше Высочество.

— Конечно, знаешь, — настаивала она. — Тебе известно все, что там происходит. Ну, так где он?

Принцесса превосходно знала, что честность — это моя самая сильная и одновременно самая слабая сторона. Я разрывался между долгом и преданностью им обоим, и инстинкт подсказал мне благоприятный как для принцессы, так и для меня довод:

— Пожалуйста, не спрашивайте, Ваше Высочество. Спросите лучше у Его Высочества, а не у меня, — отозвался я. Чувствовал я себя отвратительно. Не хотелось ни подводить принца, ни лгать принцессе. Ведь она так добра ко мне.

Принцесса изменила тему разговора, точнее, по-другому поставила вопрос:

— Еще кто-нибудь сегодня звонил?

Не заметив подвоха, я ответил, что Дикки Арбитер и Джеральд Уорд оставили сообщения. Это только на первый взгляд кажется безобидным, но ведь принцесса, заявив, что ей известно, кто звонил в тот день, заставит принца Чарльза думать, что ей известно все. Я сам снабдил ее оружием и понимал это.

— Пожалуйста, не говорите ничего, Ваше Высочество. Вы же знаете, мне не поздоровится, — взмолился я.

Она сказала, чтобы я не беспокоился, но по тому, как стремительно она повесила трубку, я понял, что все пропало. О таком не забудешь даже в разгар супружеской ссоры. Принцесса слишком рассержена. Спать я лег в крайнем беспокойстве.

Мария мне не посочувствовала. Наоборот, упрекала меня за болтовню.

— Думать надо было, чурбан, думать! — негодовала она.

На следующий день я в страхе отправился в главное здание. Утро прошло как обычно, и у меня появилась слабая надежда на то, что принцесса ничего не сказала. Казалось, все в порядке, но тут в буфетную, где я протирал фарфор и столовое серебро к обеду, вошел слуга Майкл Фоссет. Он был мрачнее тучи.

— Он хочет тебя видеть, и он очень недоволен, — объявил Фоссет.

Впервые меня вызывали не как обычно, нажатием кнопки. За мной прислали. Значит, это не обычный вызов. До меня доносился звук шагов принца: на лестнице, а потом по натертому до блеска полу в коридоре. Хлопнула дверь в библиотеку. Я медлил, сердце мое учащенно билось. Я вышел, повернул налево, к двери, потом направо и с дурным предчувствием постучал в дверь библиотеки. Если принцесса впутала в это дело и меня, я потеряю работу. Вот все, о чем я тогда думал.

Принц Чарльз стоял у круглого стола

— Закрой дверь, — прошипел он. Дверь захлопнулась.

— Ваше Высочество? — пробормотал я. Он негодовал.

— Скажи, почему Ее Высочеству всегда известно, кто приезжает и кто звонит в Хайгроув, когда ее нет?

— Не понимаю, о чем вы, Ваше Высочество.

— Ты говорил с Ее Высочеством? — голос его дрожал от злости.

Я ответил, что в последний раз говорил с ней накануне вечером.

— Когда вас не было, — добавил я.

— А что именно ты ей сказал?

Терпение его иссякало. Я как будто слышал шипение горящего запала.

— Что вы уехали, Ваше Высочество.

Я сам почувствовал, как робко это сказал. Лицо его побагровело.

— Зачем?! — взревел он.

— Но ведь вы действительно уехали, Ваше Высочество.

Из багрового лицо его сделалось ярко-пурпурным.

— А не говорил ли ты ей, кто звонил вчера вечером?

— Я сказал, что звонил мистер Уорд и что вас не было, таким образом, подтверждая, что говорю правду, — ответил я.

Принц не поверил. Мы оба понимали, как глупо это звучит.

— Да почему, черт возьми, ты не ответил, что просто не можешь меня найти?!

Что-то заставляло меня не сдаваться. Я ведь не Майкл Фосетт. И не Ричард Айлард. Я не из той шайки, что охотно покрывает его похождения.

— Вы хотите, чтобы я лгал, Ваше Высочество? Словно не ожидая столь безрассудного вопроса от слуги, он взорвался:

— Да, да, хочу!

От его крика задрожали картины на стенах.

В порыве гнева он схватил со стола книгу и швырнул ею в меня. Не попал, да, впрочем, он и не целился. Он не хотел ударить меня, просто кинул со злости. Вообще-то, за принцем Чарльзом водится привычка швырять предметы, когда он выходит из себя. Книга упала на пол.

— Да! Я принц Уэльский, — завопил он, топнув ногой для пущей важности, — и буду королем! Вот так! Да!

Я не осмелился спросить, не нужно ли ему что-нибудь еще. Я стремительно вышел. В полном ошеломлении. Хотя я много слышал о его вспыльчивости, но до сих пор не имел счастья испытать ее на себе. В буфетной я схватил стул, сел и, обхватив голову руками, стал ругать себя за собственную глупость.

Минуты ползли, как вдруг в деревянный ящичек опустился красный диск с надписью. Сцена вторая.

Открыв дверь, я неуклюже вошел. Мне предстала совсем иная картина. Гнев принца прошел, теперь он сидел за столом. Казалось, он не знал, куда спрятаться, хотя это скорее мне следовало смущаться. Видно было, что он ужасно раскаивается.

— Пол, мне так жаль. Я вовсе не хотел на тебя кричать. Прошу прощения.

На полу, с раскрытыми страницами, лежала книга, которой принц швырнул в меня. Я нагнулся, поднял ее, положил обратно в стопку и проговорил:

— На ком же вам еще срывать досаду, как не на мне, Ваше Высочество?

Принц вернулся в кресло, такой несчастный, будто гнев высосал все его силы. Кивнул, давая знак удалиться. Мне хотелось убедить принца, что все в порядке, но я знал: это далеко не так. Оба мы были не правы, но вернуть уже ничего нельзя.

Работа на два фронта перестала быть лишь психологической дилеммой. Я попал под перекрестный огонь: оба — и принц и принцесса — требовали от слуг стопроцентной преданности, между тем как угодить можно только одному. Сам-то я знал, кому я предан в душе. Но я не мог рассказать об этом Марии. Ей так нравилась наша жизнь в поместье.

Книга «Правдивая история Дианы» вышла 16 июня 1992 года. Приехав в Аскот, принцесса выглядела очень самоуверенно. Зная, что все взгляды устремлены на нее, она, уже многоопытная светская львица, не подавала и виду, С опаской вошла она в королевскую ложу с черного хода. Там она впервые осознала, какой ущерб нанесла книга. По словам принцессы, она почувствовала отчуждение остальных членов семьи, в разговорах появилась холодность и неловкость. Она старалась изо всех сил. Оглядывая зал, принцесса увидела Эндрю и Камиллу Паркер Боулз, те смеялись, так и сияя супружеским счастьем. Потом она заметила принцессу Анну, стоящую перед объективами вместе с Эндрю Паркер Боулзом — ее старым другом. Ей было неприятно видеть свою золовку, льнущую к мужу любовницы своего брата; именно в этом крылся корень несчастья принцессы.

Немного спустя принцесса Анна облегчила горе Дианы. Просто отвела ее в сторону и сказала несколько теплых слов.

В 1992 году, вскоре после развода с капитаном Марком Филлипсом, принцесса Анна влюбилась в Тима Лоуренса. Ожидалась новая королевская свадьба. В прессе сообщалось, что Диана проигнорировала принцессу Анну, не придя к ней на свадьбу, но это было не так. Принцесса Анна сама предложила Диане отклонить приглашение. Она чувствовала себя виноватой за то, что влюбилась, когда у принца и принцессы все было не так гладко. Слова золовки: «Многие в нашей семье молятся за тебя» — приободрили принцессу. Принцесса Анна понимала, что Диане может быть больно присутствовать на церемонии, и Диана приняла ее сочувствие. Она не пришла, зная, что принцесса Анна дала на это свое королевское согласие.

За приемом в Аскоте последовала наспех организованная в Виндзорском дворце встреча, на которой присутствовали герцог Эдинбургский, а также принцесса и принц Уэльские. Царила напряженная атмосфера, но заседавшие обменивались искренними, откровенными мнениями. Принцесса рассказывала мне:

— Мама расстроилась, выслушав меня. По-моему, она от всего этого даже постарела, я ведь постоянно изливаю ей свои горести.

В Виндзоре принц Филипп дал понять, что все очень расстроены из-за несправедливых высказываний в книге Мортона. Он же сообщил принцессе, будто все подозревают, что она имела отношение к появлению этой книги. Принцесса отрицала, что сотрудничала с автором. Я искренне верю, что принцессу саму пугали масштабы того, во что она впуталась.

— После выхода книги жизнь моя стала невыносима. Только благодаря друзьям я сумела пройти через это, — говорила принцесса. Брак опустошал и раздражал ее, к тому же она горевала по отцу, поэтому и поступала опрометчиво, необдуманно, а еще ее приводили в замешательство обвинения родственников. Дав понять друзьям, что она сама — жертва, Диана замкнулась в себе. Таким образом, принцесса пресекала как любую возможность примирения, так и малейшую надежду на то, что принц Чарльз изменится.

Впоследствии она попыталась сломать эту ситуацию вопреки собственному здравому смыслу, и это толкнуло ее в другую гибельную крайность — к съемке в программе «Панорама» на Би-би-си три года спустя. В обоих случаях она хотела, чтобы все узнали правду, но на самом деле — взывала о помощи, надеясь завоевать симпатию и таким образом спастись. Но никто, а главное — принц Чарльз, понимания которого она ждала больше всего, не желал ей помочь. И тем не менее она любила его. В глазах принцессы, часто не замечавшей обратную сторону медали, Чарльз бросал ее ради Камиллы Паркер Боулз.

Даже осознавая собственную неправоту, принцесса продолжала бороться, она не выносила несправедливости. Она объясняла королеве и принцу Филиппу, что пыталась терпеливо относиться к мужу, но, натолкнувшись на каменную стену непонимания, решила, что расстаться, к сожалению, необходимо. Расстаться по-королевски. Не разводясь. Принцессе хотелось свободы без разрыва брачных уз.

Королева и принц Филипп не одобряли идею разрыва. И принца и принцессу просили пойти на компромисс, быть менее эгоистичными, постараться преодолеть трудности ради непоколебимости монархии, ради детей, ради страны и народа. На встрече в Виндзоре принцесса ясно дала понять принцу Чарльзу свое отвращение к Камилле Паркер Боулз. Потом она признавалась, что возможность открыто выражать чувства при родственниках приносила ей огромное облегчение:

— Тогда все уже было известно. Написано в книге, обсуждалось в семье.

Тем не менее книга сыграла в некоторой степени и положительную роль: на некоторое время избавила принцессу от булимии.

— Думаю, вся эта история — величайшее испытание в моей жизни, — говорила она.

Королева считала, что встреча прошла очень искренне, и назначила на следующий день новую. Но принцесса не смогла принять ее приглашения. Ей не хотелось оставаться на этой неделе в Виндзоре, и она вопреки традиции пробыла в Аскоте лишь два из положенных четырех дней.

Последовало письмо герцога Эдинбургского, где он высказал свое разочарование по поводу того, что принцесса не явилась на вторую встречу, тогда как они с королевой тратили время, пытаясь решить их с принцем семейные проблемы.

Но принцесса, расстроенная присутствием в Аскоте Камиллы Паркер Боулз, оскорбилась и уединилась в Кенсингтонском дворце.

Именно отказ от приглашения остаться в Виндзорском замке послужил поводом к началу переписки принцессы с герцогом Эдинбургским.

Само собой разумеется, что и королева, и принц Филипп изо всех сил пытались спасти королевский брак, однако можно понять, с какими трудностями они столкнулись. С тех пор они делали все возможное, чтобы предотвратить публичный развод. Они решили, что в подобной непростой, деликатной ситуации необходим трезвый ум. Едва ли принц Филипп обладал таким умом, к тому же у него была репутация не самого тактичного человека. И тем не менее взялся за дело именно он. Влиятельность его и королевы невозможно переоценить: до сих пор они, будучи отцом и матерью, никогда не вмешивались в браки своих детей, утверждая, что только жизненный опыт может научить уму-разуму. Но тут они твердо решили, что нельзя сидеть сложа руки и спокойно смотреть, как рушится брак Уэльской четы. Как и Ее Величество, принц Филипп пытался сохранить беспристрастное отношение к принцессе, но его роль требовала от него оставаться искренним и говорить самую суровую правду. А принцессе не хотелось, чтобы он вмешивался.

— Интересно, часто ли жены вынуждены обсуждать семейные проблемы со свекром, а не с мужем? — как-то в сердцах воскликнула она.

Для нее это было еще одним доказательством того, что королевская семья ведет себя странно, когда дело касается человеческих отношений, а принц Чарльз попросту прячет голову в песок. Более того, это явно означает, что ни одна из сторон не хочет ввязываться в сложный семейный конфликт.

Честно говоря, принц Филипп делал куда больше для спасения брака, чем принц Чарльз, и не важно зачем; для того ли, чтобы сохранить видимость приличий, или из желания и впрямь помочь супругам, — но действовал он правильно. Кому, как не ему, знать, каково это — войти в королевскую семью, порвав с прошлым во имя долга. Однако, как и всякому, кто плохо знал принцессу, вряд ли ему было известно, как обращаться со столь ранимым человеком. Он старался быть беспристрастным, но рубил сплеча там, где требовалась особая деликатность. Забрасывая принцессу письмами, он своими грубыми замечаниями приводил ее в ярость. Она не рвала писем. Напротив, она связывала их в пачки и хранила как неопровержимые доказательства, а для надежности делала с некоторых копии и отсылала самым верным друзьям. Другим, например телерепортеру Мартину Баширу или мне, принцесса показывала оригиналы.

Я видел эти письма в 1993-м, Башир — в 1995-м, Как-то я сидел с принцессой на лестнице в Кенсингтонском дворце. Даже тогда, год спустя после получения этих писем, она потрясенно покачивала головой, читая их. Об этих письмах писали много всякой чепухи и откровенной лжи. Потом газеты, ссылаясь на свои источники, заявляли, что это были самые возмутительные письма, какие Диана когда-либо получала: грубые, лаконичные, написанные на листах формата А5. Нельзя было проглотить подобную бестактность. Письма выносили на свет божий некоторые неприятные истины, но никогда не были ядовиты. Наоборот, со временем в них стали чувствоваться понимание и симпатия. Они не были лаконичными и грубыми. Напротив — длинными и немного сумбурными. И на листах А4.

Еще в противовес газетным заметкам могу добавить, что не припоминаю, чтобы принц Филипп употреблял в письмах слова вроде «шлюха» или «проститутка». Насколько мне известно, он никогда не обвинял принцессу в том, что она наносит ущерб моральному облику монархии.

Принц Филипп писал эти письма рассерженный все новыми откровениями книги Мортона. Он тоже страдал от раны, нанесенной гордости его сына и семьи. Поэтому принц Филипп я занял оборонительную позицию, а это мешало ему оставаться объективным. Тем не менее он изо всех сил пытался сохранять беспристрастность и абстрагироваться от книги.

Принц Филипп намеревался изложить свои мысли на бумаге, заявив, что принцесса находится в духовном поиске. Ему хотелось натолкнуть ее на размышления о браке, о своем поведении. Читая эти письма, можно прийти к единственному выводу: по его мнению, чтобы быть справедливым, необходимо быть жестким. С одной стороны, он одобрял одиночные выезды принцессы и ее благотворительную деятельность, но с другой — утверждал, что быть женой принца Чарльза «означает больше, чем быть просто героиней британского народа». А принцессе меньше всего хотелось слушать рассуждения о необходимости отбросить собственное «я» от человека, которого она больше всех уважала со времен замужества.

Письма скорее навредили, чем помогли. Принц Филипп утверждал, что ревность разъедает брак изнутри. Принцесса воспринимала такие слова как нападки на нее лично. Еще принц Филипп добавил, что поведение принцессы после рождения Уильяма также оставляет желать лучшего. О моем вмешательстве он тоже не забыл. Я вздрогнул, когда герцог привел в пример один из многих случаев, когда принцесса спрашивала меня о том, куда отправился принц Чарльз, покинув вечером Хайгроув. Принц Филипп заявил также, будто его сын подозревал, что принцесса шпионит — подслушивает под дверью, расспрашивает дворецкого.

— Если бы Чарльз с самого начала поступал со мной честно, мне не пришлось бы подозревать его, — призналась она мне.

Трудно не согласиться, что, когда муж продолжает видеться с прежней любовницей, жена не может быть спокойна.

Действия принцессы сделали принца Чарльза подозрительным, а его двойная жизнь заставила принцессу усомниться в нем. Но по всей вероятности, ни принц Чарльз, ни герцог Эдинбургский не понимали, что это порочный круг, из которого супруги не могут вырваться. Родители подливали масла в огонь: принцесса, мол, недостаточно заботливая жена, она хорошая мать, но слишком опекает Уильяма и Гарри. Я видел ее с детьми — она окружала их любовью и вниманием, ей хотелось быть с ними двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. По выходным она отправляла детей в Хайгроув повидаться с отцом. Только в мире королей, где детскую люльку обычно качает нянька, любовь и внимание матери к детям могут считаться «чрезмерными».

Но принцессу озадачило то, что принц Филипп поднял столь острый вопрос, как связи ее мужа. Он писал, что принцесса должна быть благодарна мужу, что тот на самом деле порвал с Камиллой Паркер Боулз. Принц Чарльз считал, что пошел на «огромные жертвы», порвав с ней, и что принцесса «не оценила его поступка». Затем последовал удар, от которого принцесса буквально зарыдала. Принц Филипп писал: «Можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать, что возобновление отношений Чарльза и Камиллы Паркер Боулз никак не связано с твоим поведением в браке?»

Принцессу обвинили в том, что она сама толкнула принца Чарльза в объятия женщины, с которой на самом деле желала его разлучить. Даже год спустя одна лишь мысль об этом приводила ее в ярость.

— Все они чертовски похожи: только и делают, что следят друг за другом! — негодовала она.

С одной стороны, принц Филипп не отрицал вину Чарльза, но с другой — перекладывал всю ответственность на принцессу.

Летом 1992 года я не часто видел принцессу в Хайгроуве. Брак окончательно распался. Осенью принцесса продолжала поддерживать отношения с герцогом Эдинбургским. Тогда как одно письмо приводило принцессу в отчаяние, другое придавало ей сил. Принцесса всегда отвечала на письма, и на предыдущие она откликнулась гневным посланием. Вот как начиналось одно из писем герцога: «Ну и ну! Видимо, в последнем письме я несколько перегнул палку…» На самом деле он признавал, что принц Чарльз в равной степени виноват в распаде брака и был не менее упрям, чем принцесса.

Когда изменилось отношение принца Чарльза, изменилось и отношение принцессы. И пусть мнения и наблюдения тестя казались принцессе не совсем приемлемыми, она научилась уважать его за порядочность. После того как принцесса оспорила некоторые его комментарии, письма принца Филиппа стали теплее, добрее и деликатнее. Еще важнее, что с тех пор, как в середине восьмидесятых начались ее несчастья, хоть кто-то из Виндзорского дворца прислушался к ней, не считая неуравновешенной истеричкой. Встретив друг друга во всеоружии, принцесса и герцог Эдинбургский разрушили разделявший их барьер и открыто заговорили на больную тему. Принцесса ценила старания тестя, отмечала про себя длину его писем и восхищалась им. Как сильно отличалось мнение герцога от суждений остальных членов королевской семьи, столь поспешно определявших ее беспокойство как припадки сумасшедшей! Хоть кто-то понял, что перепады ее настроения, булимия, истерики происходят от сводящего с ума страха не быть услышанной. Принцесса почувствовала облегчение, когда герцог сообщил ей, что не разделяет мнения сторонников принца Чарльза, основанного на ужасающем неведении, и не считает, что она «душевно неуравновешенна» и «ненадежна».

После смерти принцессы, когда она уже не могла себя защитить, ее память оскорбили бредовым предположением, что она была на грани распада личности. Придворная писательница Пенни Джунор в книге «Чарльз» (1998) поставила вопрос: «Жертва или преступник?», а также заметила, что принцесса запятнала свою репутацию собственным поведением. Стоит добавить, что прийти к такому умозрительному заключению ей помогло неизданное исследование Джонатана Димблби «Принц Уэльский» (1994).

Мировая пресса создала впечатление, что принцесса ведет какую-то лихорадочную жизнь. Если бы принцесса и впрямь страдала от какого-то душевного расстройства, она ни за что не справилась бы с таким грузом обязанностей в столь суровых условиях. А если верить тому, кто жил с ней рядом, кто просто видел в ней человека, пытавшегося выжить в непривычной среде, то станет ясно, что страдала она всего лишь от булимии.

К счастью, герцог Эдинбургский тоже не считал ее сумасшедшей. В одном из писем он признал, что булимия может влиять на поведение больного, и заявил, что нельзя обвинять принцессу за «странные выходки», обусловленные недугом. Принцессе было очень важно, что он это понимал. Принц Филипп мгновенно абстрагировался от ядовитых пересудов, из-за которых принцесса долгие годы страдала от непонимания со стороны даже самых близких людей. И сегодня, во имя памяти о ней, следует доверять мнению герцога, к которому тот пришел, когда принцесса была еще жива, а не рассуждениям придворной писательницы, вышедшим уже после смерти Дианы.

Еще сильнее принцессу обнадежило, что и королева и принц Филипп все еще считали, что брак можно сохранить, если пойти на некоторые компромиссы. Герцог даже составил список общих интересов и задач, которые могли бы воссоединить пару. Это укрепило все еще сохранявшийся оптимизм принцессы. Несмотря на всю горечь и гнев, принцесса любила принца Чарльза и, пускай наивно, верила, что когда-нибудь они снова будут вместе. В 1992 году она осознала, что расстаться необходимо, что, наверное, так будет правильнее. В отличие от некоторых придворных биографов она не считала, что браку конец, наоборот, верила, что его можно возродить.

Герцогу удавалось своими высказываниями не только довести принцессу до слез, но и рассмешить. Например, услышав, как он отзывается о Камилле Паркер Боулз, она, не скрывая радости, принялась скакать по комнате. И герцога и королеву беспокоила связь их сына с замужней женщиной, они очень ее порицали. Потом последовало письмо:

Мы считаем, что ни один из вас не имеет права заводить любовников. Чарльз пошел на неоправданный риск для человека в его положении, связавшись с Камиллой. Мы и представить себе не могли, что он оставит тебя ради нее. Трудно вообразить, что тебя вообще можно оставить ради Камиллы. Такое нам и в голову не приходило.

Именно это и нужно было услышать принцессе. От ее внимания не ускользнуло и то, что герцог Эдинбургский стал подписываться: «С глубочайшей любовью, папа».

Переписка с герцогом то повергала принцессу в отчаяние, то давала надежду, доводила до слез, смешила, сердила или заставляла идти на уступки. Когда принцесса делилась со мной своими переживаниями, казалось, она ищет независимого свидетеля, который мог бы подтвердить, что ее видение королевской семьи, брака, придворной жизни, того, как с ней обращались, несправедливость, с которой она сталкивалась, — не бред, выгодный ей самой. А быть может, она хотела, чтобы посторонний человек лишний раз подтвердил, что она права, как будто слова герцога были недостаточно убедительны. Она выбрала меня, потому что знала: я хорошо знаю королеву и ее мужа.

Принцесса, правда, не любила, когда ее критикуют, но скоро поняла, что страдала не напрасно: и герцог Эдинбургский, и королева стали гораздо лучше к ней относиться. До самой смерти она восхищалась герцогом Эдинбургским. Несмотря на боль, причиненную принцессе первыми посланиями герцога, она всегда говорила, что никогда не забудет его ценных советов.

Однако герцог вскоре зашел в тупик. В газетах стали появляться скандальные статьи, и принцесса делала все возможное, чтобы утолить жажду прессы к громким заголовкам. Она сделала заявление для прессы такого рода: «Ее Величество королева и Его Высочество герцог Эдинбургский всегда хорошо ко мне относились и поддерживали меня». Когда всем было ясно, что ее брак находится на грани окончательного распада, принцесса старалась делать вид, что ничего не происходит. Тем не менее герцог Эдинбургский ради спасения монархии изо всех сил старался сохранить по крайней мере деловые отношения между принцем и принцессой. Именно принц Филипп, когда беседовал с принцессой в Балморале, уговорил ее поехать с Чарльзом в Корею, хотя она не хотела туда ехать. Это оказалась крайне неудачная поездка. Она окончательно убедила всех в том, что их брак развалился.

Двадцать седьмого ноября я написал друзьям Ширли и Клоду Райтам в Кентукки:

Ситуацию сможет изменить либо грандиозный скандал, либо официальное заявление. Если до конца года произойдет то или другое, наступят тяжелые времена. Я постоянно нахожусь в Хайгроуве, присматриваю за теми, кто здесь бывает. Уверен, что в 93-м много чего случится, но меня это не коснется, так что вряд ли наша жизнь изменится.

Я и не догадывался, что адвокаты принца и принцессы уже месяц как готовили документы на развод. В Хайгроуве мы все пребывали в неведении, и у принцессы были причины не посвящать меня в свои дела, ведь она знала, какой удар по нашему образу жизни это нанесет.

Я заказал рождественскую елку для поместья Хайгроув. Принца не было, а принцесса отправилась в графства Тайн и Веар со своей подругой-секретарем Морин Стивенс. Среда, 9 декабря, началась как обычно. Потом стало известно, что в три часа приедет Джейн, графиня Стрэтклайд, менеджер по персоналу. Едва увидев ее лицо, мы поняли, что у нее дурные новости; несправедливо, что на человека, которого все так любили, возложена столь неприятная обязанность. Выглядела она очень взволнованно, и, вместо того чтобы просто поболтать и обменяться любезностями, она, едва войдя, вызвала личного секретаря принца — Ричарда Айларда. Затем она приказала мне собрать на кухне всех слуг: Венди, Падди, Литу, Барбару (приходящих горничных) и Марию.

Приезд Джейн совпал с сообщением премьер-министра Джона Мейджора о том, что Уэльская чета, к сожалению, решила разойтись.

Между тем всюду — в Букингемском, Кенсингтонском дворцах и в Хайгроуве — все считали, что принцу и принцессе следует жить раздельно, но не разводясь. Нужно соблюдать закон, даже если все летит в тартарары.

Как только Джон Мейджор передал документ в палату общин, Джейн вышла из гостиной — на лице ее застыла такая скорбь, словно это она виновата в случившемся.

— Могу я сперва поговорить с Полом и Марией? — попросила она, и мы последовали за ней в столовую для прислуги. — Пожалуйста, закройте за собой дверь.

Я сел, крепко держа Марию за руку. Джейн упавшим голосом начала:

— Только сейчас начинаю понимать. Я ехала в Хайгроув, не зная зачем. Но только что объявили, что Их Высочества принц и принцесса Уэльские приняли решение разойтись…

По-другому и быть не могло, но сердца наши дрогнули, когда мы услышали эту печальную весть. Однако Джейн продолжала:

— …и Ее Высочество принцесса Уэльская хочет, чтобы вы оба прислуживали ей в Лондоне.

Она хотела, чтобы я работал вместе с дворецким Кенсингтонского дворца Гарольдом Брауном. Мария залилась слезами и запричитала:

— Быть не может, быть не может. Мы с Джейн молчали, Мария плакала.

— А что же сказать мальчикам? Ведь здесь их друзья, школа и наш дом. Нет, нет!

Наклонившись, Джейн обняла Марию:

— Не знаю, что и сказать.

У меня в голове тоже царил хаос, но по другой причине. Как только я услышал о разводе, я понял: для меня это значит, что мое будущее будет связано с принцессой. Я не раскис, я знал: ничего не бывает случайно и просто так. Удивляло только, почему принцесса не сказала нам раньше. Этого я никак не мог понять.

Когда я вместе с убитой горем Марией вернулся в кухню, первой нас увидела Венди.

— Что произошло?! — воскликнула она, кинувшись к Марии.

— Могу я теперь поговорить с тобой, Венди? — спросила Джейн. Десять минут спустя Венди вернулась. Она оказалась более разговорчивой. Надо отдать ей должное — она отнеслась ко всему философски:

— Мне все равно придется уволиться. А беспокоилась она больше за нас.

После ухода Джейн мы почти весь день просидели за столом в кухне, пили джин с тоником и рассуждали о случившемся. Падди пришлось вернуться в конюшню а обе горничные, потрясенные этими событиями, разошлись по домам.

Венди предложила Марии сигарету. — Конечно, в кухне курить нежелательно, но теперь думаю, все равно, — сказала она, и они выкурили одну за другой все двадцать сигарет из пачки. Вернуться в Лондон. На другую должность. В другую королевскую резиденцию. Мы никогда больше не увидим ни принцессу, ни Уильяма с Гарри здесь, в Хайгроуве.

В тот вечер, едва вернувшись в Кенсингтонский дворец, принцесса позвонила нам. Она одна знала, как расстроит Марию необходимость проститься с загородной жизнью, о которой та всегда мечтала, и вернуться в Лондон.

— Не переживай, Мария, — подбодрила ее принцесса, когда та вновь разрыдалась. — И тебе и Полу будет лучше здесь, со мной. Знаю, вам не хочется возвращаться в Лондон, но я все устрою.

Мария положила трубку, исполненная жалости к принцессе. Она знала, как одиноко жилось той в Кенсингтонском дворце и как для нее важно, чтобы семья слуг, к которым она так привыкла, продолжала работать на нее, а не на мужа. Среди того, что принцесса хотела оставить себе после развода, значились и Баррелы.

Тем временем принцесса получила очередное неприятное письмо из Букингемского дворца от герцога Эдинбургского. Пока адвокаты обеих сторон вели переговоры об условиях развода, принц Филипп решил: принцесса должна покинуть апартаменты № 8 и № 9, где она прожила последние десять лет, чтобы они могли стать лондонской резиденцией принца Чарльза.

В качестве альтернативного варианта, наиболее приемлемого для матери детей, обучающихся в пансионе, герцог предложил ей переехать в апартаменты № 7: теперь они пустовали, а прежде там жили Клейтоны, дальние родственники королевской семьи. Принцесса назвала апартаменты конурой, совершенно не подходящей для двух принцев. Зато для герцога Эдинбургского апартаменты № 7 значили много. Именно там он останавливался накануне свадьбы с королевой 20 ноября 1947 года.

Герцог ссылался на то, что эти апартаменты почти как отдельный дом. Но женщина, которую я вот-вот должен был назвать своей хозяйкой, не сдавалась. Поскольку принцесса имела возможность откровенно говорить с тестем, она могла поделиться с ним своими чувствами, не боясь огорчить его. Она заявила, что ни при каких обстоятельствах не намерена уступать принцу Чарльзу. Она продолжала считать Хайгроув своим, а в Лондоне начала обустраиваться в Сент-Джеймсском дворце. Принцесса сохранила за собой апартаменты № 8 и № 9, где я стал прислуживать ей одной вместе с Марией, полдня исполнявшей обязанности горничной.