"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

Дерзкие ватаги постоянно рыскали в округе, притягивая к себе всех, кто еще
не утишился после недавнего бунта Болотникова. Они скапливались и ниже по
Волге, где их никак не мог разогнать воевода Шереметев, и выше, захватывая
ярославские и костромские пределы, они надвигались с востока из глухих
черемисских лесов, а тем паче с запада, опьяненного лихими налетами и
разгулом. Стычки с ними не прекращались с той поры, как после осенних
непролазных хлябей установились дороги.
Все ратные люди, которых сумел призвать Репнин, были измотаны до предела в
этих непрестанных стычках, устройствах засек, в многоверстных сторожевых
объездах, когда приходилось не слезать с седел по многу дней. Кое-кто из
служилых дворян сбежал и отсиживался в своих поместьях, а иные примкнули к
вражескому стану, и если бы не своевременно присланный Шереметевым на
Казани отряд, то нечего было бы и помышлять об усмирении переметнувшейся к
тушинцам Балахны - лишь бы суметь отразить все нападения под своими
стенами.
Надеяться было больше не на кого. Польские сподвижники царика Ян Сапега и
Александр Лисовский, разметав в сентябре государево войско и осадив
Троице-Сергиев монастырь, вот-вот должны были взять его приступом и тем
самым развязать себе руки для окончательного разгрома сторонников
Шуйского. В смятенном ожидании тушинцев царь со своим полком недвижно и с
великим бережением стоял у самой Москвы на реке Пресне, уповая только на
божью милость. И уже самые близкие бояре - кто явно, а кто впотай -
отрекались от него...
Несмотря на все неприятности, первый нижегородский воевода был спокоен.
Алябьева даже удивило, что еще не отудобевший от недавней простудной хвори
Репнин тревожную весть принял без всякой опаски. Прижимаясь спиною к
горячим изразцам печной стенки, болезненный и тщедушный Репнин грел и не
мог согреть свое костистое тело. Его продолжало знобить, и он, верно, не
замечал, что в теремных покоях, обитых красным сукном, было чересчур душно
и угарно. Вся горница словно бы полыхала огнем в утреннем свете, напористо
пробивающем золотистые слюдяные пластины трех узких решетчатых окон.
Явившийся в доспехах прямо с дороги, Алябьев сразу взмок и чувствовал
себя, как в мыльне.
- Да присядь ты, Андрей Семенович,- наконец разомкнул коркой спекшиеся
бледные уста первый воевода.- Дело успеется. Да ты уж все и уладил, поди.
- Как бы не уладил,- проворчал его верный помощник, сбрасывая на ларь
медвежью шубу и присаживаясь на нее.
Оба немало повидавшие, в преклонных летах, свыкшиеся с тем, чего уже не
думали менять в своей жизни, они питали приязнь друг к другу и не знали
меж собой ни соперничества, ни уловок, ни лести. Тщета уже не владела ими,
почести не дразнили их. В общении были просты, как это бывает у людей,
добросовестно тянущих единый воз тягот и забот.
- Молодцам-то шереметевскнм на постой бы надобно, а я их без роспуску
держу,- деловито заговорил Алябьев.- С нами до Балахны и обратно сходили,
духу не перевели. Спешно у Оки на Слуде теперь должен их ставить. А иного
не примыслишь. Страшуся, никак взропщут.
- Микулин, чаю, в строгости их блюдет, воли не даст.
- Ныне не токмо стрелецкого голову, а и царя не признают. Микулин-то вон
схватился с мужиками в Балахне - еле рознял. Без краев смута. Даже я, ако
на духу тебе, Александр Андреевич, признаюся, даже я в шатости.