"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

- Нам с тобой в узде держать себя пристало.
- Оно так, а все ж не зря людишки баламутятся. Не мил им, не угоден
Шуйский. Дворянам неприбыльно, крестьяне вопят. Ивашку Болотникова он еле
угомонил, а новых Ивашек наплодилось - не счесть. Не опростоволоситься бы
нам с Шуйским-то...
Ни с кем другим не затевал таких разговоров до Нижнего пребывавший дьяком
в Москве и умевший держать язык за зубами Алябьев, но Репнину доверялся.
В отличку от своих крутых предков Репниных-Оболенских был Александр
Андреевич незлоблив, сдержан, уживчив, никому не заступал дороги и никого
открыто не порицал. А ведь свежа еще память о том злосчастном времени,
когда родич его Михаил Петрович восстал против самого Ивана Грозного. На
одном из своих диких разгульных пиров царь повелел напялить скоморошью
личину на гордого боярина. Михаил Петрович в негодовании сорвал и
растоптал мерзкую харю, громко приговаривая: "Ужель я, родовитый русский
боярин, позволю насмехаться над собою, ужель я стыда не ведаю!.." Седмицы
не прошло, как строптивца убили в церкви. Вот какие были Репнины! Но
Александр-то Андреевич отличался усердием, нынешнему царю с твердой верой
служил. И говорить обидное о Шуйском при Александре Андреевиче - мало что
дерзость, крамола явная.
Однако первый воевода лишь слабо шевельнулся у горячих изразцов,
переступил с ноги на ногу. "И печь-то не греет его",- сочувственно подумал
Алябьев.
Узкое, с глубоко запавшими глазницами лицо Репнина оставалось
бесстрастным. Он стоял с закрытыми глазами, будто вслушиваясь в какие-то
свои мысли, вяло поглаживал короткую сивую бородку. Могло подуматься, что
он засыпает, а Алябьев ведет разговоры сам с собой.
С недавним приходом Репнина на воеводство в Нижний стали кругами
расходиться нелестные слухи о нем, как они распространялись о всяком, кто
в прежние лета не избежал опалы. Алябьев мог подтвердить, что лет десять
назад, при Годунове, был Репнин унижен по службе перед боярином князем
Иваном Сицким. И тогда кем-то из Оболенских, не стерпевших такого
посрамления своего рода, была подана челобитная царю, что-де сделано это
по злому умыслу брата жены Сицкого Федора Никитича Романова. Сделано для
порухи и укора от рода Романовых роду Оболенских. И что же? Годунов тогда
не воспользовался случаем местнического раздора, чтобы укротить своего
завистливого врага Никитича, метившего на престол, затушил опасную искру,
а Репнин безропотно стерпел обиду и даже виду не подал. Перекидывали его,
терпеливца, воеводой сторожевого полка из городка в городок: то в
Переславль-Рязанский, то в Калугу, то в Епифань. А он мог бы по
родовитости и в престольной с любым боярином потягаться. Не пожелал,
подальше держался от царского двора - все на отшибе, все с войском на
ветру и холоду, в пыли и слякоти. Велика ли честь? И все же Алябьеву,
изрядно наторевшему в хитрых службах при дворе, пришлась по нраву
доброчестивость своего нынешнего начальника в те поры, когда другие алчно
делили меж собой жирные куски. И не мог он найти вины, за которую Годунов
наложил на Репнина опалу, в конце концов все-таки затеяв дело против
злокозненных Романовых.
- Что же ты молчишь, Александр Андреевич? - спросил Алябьев.
- Правда твоя,- помедлив, словно давая себе время отвлечься от своих дум,
тихо промолвил первый воевода.