"Валерий Шамшурин. Каленая соль (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

- Может, горько тебе было слушать мои грубые речения? Не суди уж строго.
- Али попрека ждешь, Андрей Семенович? Нет, битый я и терзаный, потому
одной праведностью дорожу. И не утаю от тебя, что я тоже в смятении был,
да рассудил иначе.
- Откройся, коли так.
- Поистине, не высок, а низок Василий-то Иванович Шуйский. За свои лета
проведал я многое про него да и сам к нему близок был: все его нутро
вызнал. Лжа в нем. На плаху Шуйского за козни не зря водили. Страху
великого он натерпелся, ан не образумился. На престол влез тоже, почитай,
по лжи, лукавил, боярам поноровку чиня. Власть самодержавную принизил,
извечными царскими устоями поступился - токмо бы выше всех сести. Ему бы
по-стариковски на печку лезть, ан властолюбие очи затмило. Кой прок в
хитрости без ума, во власти без силы?
Репнин наконец покинул облюбованное место, подошел к окну, глянул сквозь
завлажневшую слюду на повисшие плетями ветки берез, с которых сползал
мокрый снег.
- Поотпустило никак. И силы небесные в сумятице. Вдругорядь жди, повернет
на стужу.
Он сел за стол, закутался в широкий охабень, устроился в нем, как в
гнезде. Не владычный воевода - стареющий, покорно сносящий все напасти
человечишко. И однако же в нем нельзя было не видеть высокородного
достоинства и горделивости.
- Правда твоя, Андрей Семенович,- повторил ровным голосом Репнин,- да
токмо, отступись мы от Шуйского, вовсе погибельную поруху содеем. Больше
шатости у нас будет, а на земле нашей усобиц.
- Куда ни кинь,- всюду клин,- со вздохом отозвался Алябьев.
- К добру ли, коли всяк себя царем возомнит да своевольничать пустится?
Потому, мыслю, покорство худому царю ныне достойней непокорства. Развеем
все по ветру, отпустим вожжи, и нам самим же не поздоровится. Смекаешь?
Жигимонт-то, король польский, токмо того и ждет. Новым самозванством он,
аки копьем в стену, тычет, крепка ли еще у нас стена, або вовсе с гнилью:
ах, мол, с гнилью, так мы вам своего плотника поставим, раз бросили без
призора и починки. Глядь, а на престоле-то русском уже иноземец.
- Не приведи бог!..
- Начеку быти надобно. Я уж грамоты и в Пермь, и в Вологду, и в Новгород,
и в ины города, и Строгановым готовлю. Докричуся ли токмо, пройму ли?..


7


Еще не заледенели на легком морозце тела повешенных над крепостным рвом
Тимохи Таскаева и его сподручников, а уж новая волна тушинских
возмутителей подкатывалась к Нижнему.
В полутора верстах от верхнего посада, на Арзамасской дороге, у самой
Слуды - обрывистого, заросшего по кручам вековым лесом высокого окского
берега,- собрались нижегородские ратники. Между Слудой, справа, и покатыми
долами с вырубками и редколесьем, слева, через все голое поле, заглаженное
неглубоким снегом, протянулась неширокая заграда из саней, жердевых
рогаток и бревен. Несколько затинных пищалей, снятых со стен крепости,