"Вторжение из ада" - читать интересную книгу автора (Петухов Юрий)

Часть вторая. СВЕРЖЕНИЕ ИЗВЕРГОВ

Во мраке, холоде и лютости ночи, оскользаясь на обледеневших горных тропах, вбирая в себя все ветра и всю сырость океанов воздушных, озираясь на пропасть смертную и вздымая глаза вверх, к незримым пока сочным лугам, ведет чрез скалы пастырь стадо свое. Бережет его и лелеет, хранит от блуждающих в ночи хищников, алчущих крови агнцев, ограждает от стервятников небесных и гадов подземных. Не спит, и не считает мозолей на руках и ногах своих, не щадит сердца, и гонит прочь болезни, усталость, уныние, не дает покоя подмоге своей, псам охраняющим, несет на себе слабых и ожигает кнутом строптивых и мятущихся — во их же благо, из рук своих выкармливает, выпаивает немощных и малых, грудью встает на пути лихих людей и зверей, не дает в обиду и поругание, не оставляет на смерть и заклание… Ибо пастырь есть. Ибо облечен крестной ношей своею — вести стадо к лугам и беречь стадо, умножая его и укрепляя. И берет он со стада этого и шерсть, и молоко, я мясо, потому как не Святым духом питается, потому что во плоть облачен и смертей, как смертны и псы его, и гомонящие подле.

Паршивая овца портит стадо. И пастырь, желающий сберечь подопечных своих, извлекает ее, отделяет от стада, если он добрый и радеющий.

Паршивая овца, не изгнанная из стада, сеет болезни и смерть вокруг себя, обрекая на муки и погибель здоровых и чистых. Пастырь, закрывающий глаза на паршивую овцу, плохой пастырь, ибо бросает на смерть многих, доверенных ему — тяжела для такого крестная ноша его, тяжела и непомерна, и не пастырь он, а враг стаду своему… За болезнями телесными, зримыми приходит парша невидимая, проникающая в душу и в голову. И звереют, начинают бесноваться псы охраняющие — режут тех, кого стеречь и беречюбязаны, рвут зубищами мясо доверившихся, сатанеют в крови многой.

Не столь хищник ночной, алкающий поживы страшен, сколь берегущий тебя и идущий рядом, но по безумию и болезни возжелавший вдруг крови твоей.

Враг, высверкивающий из мрака горящими глазами и воющий люто, старый и привычный враг, против которого уберечься можно. Друг, обратившийся во врага, страшен вдесятеро, встократ! Ибо сила его больше силы твоей, и не остановится он в безумии и алчи… А остановит его только пастырь благой и добрый, и излечит болезнь в нем, выбив из тела его больную душу вместе с бесами, вселившимися в нее. И чем раньше сделает он дело свое, тем больших убережет. И не будет ему хвалы и награды за это — просто ношу несет, как и надо нести, не останавливаясь и не озираясь, не блуждая суетным умом в потемках, а свое-дело делая, от паршивых овец и паршивых псов стадо очищая.

Но горе тому стаду, где сам пастырь болезнь страшную приимет в душу свою, изнутри паршой покроется и служить бесам станет, вселившимся в него.

Сбросит он крестную ношу свою посреди холода и льда тропы горной, оттолкнет слабых и малых, и воззрится изнутри доверившихся ему звериными, лютыми, кровавыми глазами хищника. И заразит он заразою своей псов охраняющих, вселит в них бесов черной души своей, и начнет творить дьявольскую потеху, низвергая несчастных в смертную пропасть, вырезая стадо свое, губя больших и малых, слабых и сильных. И не будет ему окорота, не будет узды… Горе стаду этому! Горе, ибо пастырь заботливый и псы охраняющие обратятся в убийц. И кого винить в горе этом — самого ли пастыря? бесов ли вселившихся в него?! Некому в стаде истребляемом тешиться поисками виноватых, ибо не дано, ибо обречено уже, ничто не поможет, не исцелятся бесноватые изверги-убийцы, не придет помощь извне, некому помочь — один был защитник, и тот врагом стал. Никто и ничто не спасет…

Только чудо одно.

И случится это чудо из многих тысяч однажды. И обретет один из стада нарождающуюся душу нового пастыря. И почует в себе силы встать на пути убийц одержимых. И погибнет он в неравной схватке. Или победит. И низвергнет в пропасть смертную, адскую извергов. И сам поведет стадо вверх… поведет, если будет кого вести, если пойдут за ним оставшиеся, если не разбредутся, не пропадут, если останутся на тропе.

Людские стада ведут по тропам горним во мраке Бытия не благие пастыри.

Ибо алчут со стад шерсти, молока и мяса больше меры своей. Ненасытны и суетны есть, как и псы их охраняющие — и не от ночных хищников одних, но и от стад ропщущих. Редко по тропе Бытия идет пастырь праведный и добрый. И не остерегаются уже люди пастырей неправедных и злых. Привыкли. К беде своей привыкли, к горю привыкли, к ножам пастырским и ножницам… и потому молчат в движении своем к лугам, отдают положенное и неположенное:

Богово Богу, кесарю — кесарево. И не ждут беды большей, ибо не знают ее — кто познал, тот уже в пропасти смертной, оттуда возврата нет. Живые не знают.

А беда — в пастыре, отдающем паству свою хищникам ночным и лютым, в пастыре, готовящем пастве бойню кровавую, ибо не пастырь он уже, а враг, служащий бесам, но властвующий над паствой незрящей и неслышащей. Он не приходит из ночи, не крадется. Он уже здесь. И он во власти полной. Не по нему крестная ноша.

Он враг Креста. Он дьявол.

И не ведают люди настоящего своего. Не знают будущего. Спят.

И нет уповающих на чудо.

И лишь свершившись оно станет Чудом. Или не станет. И разверзнется тогда черная пасть пропасти. И судить будет некому. И виновных искать некому. И незачем.

Светлана проснулась первой. И сонным, ничего не понимающим взглядом уставилась на карлика Цая. Лишь через минуту она обрела дар речи и спросила:

— Я снова в Осевом?

Цай ван Дау покачал головой, молча приложил палец к губам.

Но Иван уже не спал. Сквозь спутанные светлые лохмы он глядел на жену.

И в его взгляде не было и тени сомнений. Светлана натягивала на свое прекрасное, но исхудавшее тело рубаху, его рубаху. Озиралась. Ей явно не нравилось в серой камере.

— Куда ты меня заманил? — спросила она с улыбкой, приглаживая Ивану волосы. И поцеловала его в щеку, возле самого глаза.

— Это Земля, Светик, — прошептал Иван. — Что бы там ни было, а это Земля! Мы выберемся из ловушки. Я знаю как… — он вдруг уставился на Цая.

— Болит еще?

— Что болит? — не понял тот.

— Да вот, говорили мне, что ку-излучение штука препротивная, малополезная.

— Не напоминай! — карлика Цая передернуло. — Не дай Бог, еще испытать.

Сколько лет прошло, а до сих пор хребет ломит!

Иван кивнул. Пересказывать будущее, которого наверняка уже не будет, ему не хотелось.

— И серые стражи не заходили? — поинтересовался он, прижимая голову жены к груди, улыбаясь полублаженно.

— Сюда и таракан не прошмыгнет.

— Хорошо. А как насчет Правителя с его охраной?

— Никак, — коротко ответил Цай.

— Значит, не заходил?

— Нет.

Теперь Иван заулыбался в полный рот, он был доволен, даже рад. План созрел в считанные секунды. Выберутся! Еще как выберутся отсюда.

Главное, без суеты.

Он протянул ретранс карлику.

— Держи! Тебе пригодится.

— А ты?!

— А я сам выйду.

— Но где же мы?! — заволновалась Светлана.

— В надежном месте, — отшутился Иван. — Тут нас ни один гмых не достанет. Скучала, небось, по земелюшке родимой? — Он встал на ноги, поднял ее, прижал к себе сильнее. — Думала про лужайки и березки, про пляжи и песочек… а очутилась в палатах подземных.

— Мы под землей? — Светлана уставилась на Цая, ожидая подтверждения.

— Ага, — промычал тот, — и очень глубоко. А наверху нас дожидаются, между прочим!

— Ну и идите наверх! — Иван отстранил от себя жену.

Заглянул ей в глаза.

— Я никуда от тебя не пойду! — сразу отрезала Светлана.

— Так надо, — повторил Иван. — Здесь будет серьезная драка. — Он вдруг осекся, достал из подмышечного клапана Кристалл, сияющий всеми багряными гранями, и добавил: — А может, и не будет.

— Я остаюсь! — Светлана отвернулась к стене, стиснула губы, давая понять, что не двинется с места.

— Ладно, пусть будет так, — согласился Иван. — А ты возвращайся. Гугу передашь дословно: он, его люди — Европа, мы с Кешей остаемся здесь, на запад усиленная делегация — ты, Дил, Хук, Арман, «длинные ножи».

Остальное он знает. Сигнал будет. Все!

Карлик Цай ван Дау, наследный император Умаганги и беглый каторжник, поднял на Ивана глаза. Лицо его стало окаменевше-уродливым, будто лицо мертвого младенца, изъеденное старческими морщинами и безобразными шрамами. Не было жизни ни в глазах, огромных, потухших, отсутствующих.

Цаи понял, что теперь обратного хода не будет, что все они обречены.

— Передам, — просипел он еле слышно, — передам слово в слово. До встречи!

Он отвернулся, прижался лбом к серому синтокону, до хруста сжал костистые кулаки. И исчез.

— До встречи! — отозвался Иван.

И обернулся к Светлане, к жене ненаглядной, вновь обретенной. Сердце сладко сжалось. Они будут вместе.

Еще несколько дней вместе, до прихода в камеру Правителя. А там…

Перед глазами у Ивана встало озаренное звездным светом лицо Небесного Воителя, засияло золото доспехов, зазвенела музыка иных сфер, могучая, великая, придающая сил и веры, прекрасная заоблачная музыка. Иди, и да будь благословен, воин!

Дил Бронкс стал серым как мышь. Кеша никогда прежде не видал его таким растерянным и жалким. Цай смотрел в потолок и насвистывал. Они сменили уже шестой по счету бункер… седьмого не будет.

Гуг сказал коротко и прямо:

— Хоть сдохнем как люди!

Хар засопел, заскулил, он не понимал унылых бесед и всегда тревожился, терял спокойствие, если кто-то заводил непонятные разговоры. Оборотня Хара тянуло на Гиргею, к своим. Но он терпел.

— Меня другое удивляет, — прерывистым, чужим голосом протянул Бронкс, — почему нас еще не схапали.

Ведь мы готовимся почти на виду! Нас могли сто раз просечь и выловить всех! Может, и они ждут, э-э… сигнала?!

— А какой сигнал-то? — спросил из угла Хук Образина.

— Он не сказал, — ответил Цай.

— Значит, сами догадаемся! — отрубил Гуг Хлодрик.

Ему не нравилось, что пошли всякие вопросы да расспросы, только болтовни- и сомнений не хватает! Нет!

Кто сомневается и трусит, пускай отваливает! Гуг побагровел и ударил кулаком по антикварному малахитовому столику, стоящему прямо на цементе, хватил так, что угол обломился и с грохотом полетел на грязный пол. — Даю три секунды на размышления. Кто передумал, может уйти! Кто останется, будет слушать меня и не вякать! Ну-у?!

Никто не встал, никто не вышел. На лбу у Дила Бронкса выступила испарина, но он не утирал ее, он улыбался жалкой, извиняющейся улыбкой: слишком много сделано, слишком много вложено в дело, не уйти, да и лицо терять не хочется — сам торопил, сам гнал машину. Будь что будет! Одна подготовка вылилась в три «дубль-бига» да по континентам разбросано вкладами полтора миллиарда. Дил побледнел еще больше, за такие денежки он мог умотать от любого Вторжения! Или откупиться…

Нет! Что за чушь лезет в голову!

— Кто будет старшим в Штатах?! — спросил он с тревогой.

— Ты! — ответил Гуг Хлодрик. — А Цай тебе поможет.

— Не доверяешь? — скривился Дил.

— Хватит болтать!

— А почему именно меня на запад?!

— Так сказал Иван!

— Ну и что?!

Гуг встал во весь свой огромный рост, сжал кулаки.

Дил Бронкс тоже встал, не отводя взгляда от сузившихся глаз седого викинга. Остальные сидели молча, наблюдали, даже Хар перестал поскуливать, приподнял унылую морду.

— Я поеду, — выдавил Дил Бронкс сквозь зубы, — поеду… но чует мое сердце — висеть нам на реях.

— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! — выкрикнул дурашливо из своего угла Хук Образина, пытаясь разрядить обстановку.

Не получилось.

Гуг Хлодрик ухватил Бронкса за грудки, с легкостью оторвал от цементного пола многопудовое накачанное и холеное тело. Прошипел в ухо:

— Ты б у меня в другое место поехал! Понял?! Моли Бога за Ивана… и убирайся!

Негр вскинул руку, огромную, литую, чуть дрожащую. Но ударить не посмел.

Гуг отпихнул его от себя. И выразительно посмотрел на карлика Цая. Тот прикрыл налитые кровью, усталые глаза — покоя и тюльпанов не будет, теперь уж точно.

Бормоча под нос ругательства, сверкая белками, разъяренный и уже совсем не бледный Дил Бронкс вышел дон. Вслед за ним потянулись Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский, он же Крузя, пошатывающийся, мутноглазый Хук Образина, непроницаемоскорбный карлик Цай ван Дау.

В дополнительном инструктаже никто из них не нуждался, план был отработан до деталей в семи вариантах, Большой Мозг боевой альфа-капсулы просчитал все досконально, недаром Цай напичкивал его данными и вводил программы. Теперь сама капсула-координатор болталась на орбитах между Меркурием и Марсом, и была совершенно неприступна и неуловима, для пущей надежности Цай запустил ее на тройное самоуничтожение в случае возможного перехвата, при этом капсула сделает залповый выброс программ управления и координации в две другие капсулы, находящиеся на иных орбитах, уловить такой выброс невозможно. И понапрасну нервничал Гуг-Игунфельд Хлодрик Буйный, Дил Бронкс сделал все, что мог, его бешенные деньги работали на полную катушку, такое обеспечение могло позволить себе только крупное государство или бандитский межсистемный синдикат, Дил по звеньям распродал свою бесценную цепь… но была у Дила Бронкса и задняя мыслишка, которой он бы и сам не признал за собой: ведь коли Система войдет во Вселенную, таких цепочек, такого железа будет навалом, и он не успеет сбагрить свою, Дил имел практический склад ума и он спешил.

— Не подведут, ничего, — прохрипел Гуг вслед уходящим. — А у тебя чего, тоже сомнения? — повернулся он к Иннокентию Булыгину.

— У матросов нет вопросов, — теребя облезлое ухо оборотня Хара, ответил Кеша.

Хар издал утробный звук, переходящий в повизгивание. Он все больше входил в роль зангезейской борзой.

Гуг облегченно вздохнул. Ему хотелось, чтобы все началось как можно скорее. Когда будет сигнал?! Цай сказал, что Иван созрел, что он вообще никогда прежде не видел Ивана таким… и это хорошо, это главное, вожак должен быть сильным- и смелым, он не имеет права сомневаться, иначе провал, иначе труба… Но когда же будет сигнал? И какой сигнал?! Иван ничего не сказал.

— Я отваливаю в Европу, — пробубнил Гуг и протянул Кеше свою огромную ладонь. — Связь три раза в сутки, как обусловлено.

— Счастливого пути! — кивнул Кеша и заранее сморщился, вкладывая свой биопротез в лапищу седого викинга. Протез имел нервные окончания и эдакая камнедробилка не сулила приятных ощущений.

— И все же Седого нужно было придавить, — бросил на прощание Кеша.

— Нужно было, — согласился Гуг. Он думал о Ливадии. Как там она в своей усыпальнице? Надо сходить проведать… нет, не получится. Теперь только после победы… или никогда.

Правитель подошел совсем близко, склонился над лежащим посреди серой камеры телом, вгляделся в затылок, скрытый взлохмаченными волосами, хотел коснуться их, но не решился. Левая, от рождения сухая, рука дрожала, и он ничего не мог с ней поделать. Дергалась в нервном тике правая бровь…

Да, надо, обязательно надо лечиться, надо ехать на отдых. Но как?! Куда?!

Правитель боялся покидать свой кабинет, он и ночевал в нем, там было надежно, там многослойная система охраны и предупреждения, там бдительная стража во главе с этим…

Правитель недовольно покосился на широкоскулого и узкоглазого сопровождающего — черт его знает, может, он и воткнет нож в спину, так бывает, так уже много раз было в истории, преторианцы убивали своих владык, императоров да царей, и сами садились на троны, эхе-хе, черт его знает! Здесь тоже надежно, почти километровая глубина, спецпсихушка для особо опасных конкурентов- правители конца ХХ-го века знали, что делали, знали, только и сами не убереглись. Он тяжко, с присвистом вздохнул.

Нет веры, никому нет веры — кругом негодяи, подлецы, карьеристы, только и думают, как бы скинуть его, подсидеть, отправить на «заслуженный отдых», нет им доверия, ненадежные людишки, сволочь всякая, всех бы их сюда!

Нет, тогда один на один с народом, это не годится, без них нельзя, а надо бы, надо — всех к ответственности, всех за решетку, всех под землю, а лучше в могилу, к стенке… Правитель отер со лба холодный пот. Теперь он был не тот, что семь лет назад, теперь он знал, что и над ним есть сильные мира сего, да еще какие сильные, да еще и не совсем «сего мира». Нет, тут надо иметь железные нервы и железную выдержку.

— Света… уходи! — прохрипел лежащий. — Уходи!

Правитель отшатнулся в испуге.

— Что с ним?

— Бредит. Все время бредит! — пояснил начальник охраны.

Правитель отвел ногу и пнул лежащего вполсилы, чуть не упал сам. Но узник лишь чуть вздрогнул, не вышел из забытья.

— Вот ведь гад какой! — посочувствовал Правителю начальник охраны.

— Короче, — оборвал тот. — Докладывайте!

— Слушаюсь. Субъект полностью прослеживается…

Правитель слушал монотонный доклад плотного шестидесятилетнего человека с настороженным широкоскулым лицом и узкими щелками глаз, а сам думал о своем: надо было уматывать отсюда, отваливать! еще пять лет назад! три года! год! всегда можно где-то укрыться, купить островок, виллу в горах, вырыть бункера-убежища, запасов на сто лет… нет, сто лет он не протянет, но лет шестьдесят еще запросто, шестьдесят лет — это же целая вечность! и пускай тут разбираются другие, пускай делят власть, выполняют или не выполняют неясные инструкции извне, но он-то причем, его же потом и обвинят, а может, безо всяких обвинений пустят на распыл, кто их знает! еще и этот тип свалился на голову, за ним следят, не может быть, чтоб не следили… и никакой он не псих, просто шустрый слишком, лезет куда не следует, всех погубит и сам сдохнет! на него плевать! а зачем других подставлять-то, и так кругом одна сволочь, одни изменники! тяжко! и страшно! и не повернуть назад, черт возьми! тяжела ты, шапка Мономаха, ой тяжела, шею сломишь! И убивать его нельзя, нету распоряжений о т т у д а, а вдруг он и м нужен, что тогда? тогда накажут! это запросто, этого всегда жди! нет, надо было бежать, отваливать… теперь поздно! И в Систему он проник, мать его! И Синклит тут замешан — эти гады везде лезут, все своими сетями оплели, все опутали, а никуда без них не денешься, они первыми на контакт вышли, они ближе к тем. А Реброва, этого фрайера дешевого, он угробил, точно, он, только чужими руками, вот и верь всем этим спецслужбам — на себя, небось, работают, или еще хуже, двум хозяевам служат. Правитель недовольно взглянул на узкоглазого. Тот вздрогнул, попятился.

— Я вышвырну тебя отсюда, понял?! — заорал он. — Ты знаешь, куда вышвыривают отсюда?!

— Знаю, — ответил широкоскулый, — на тот свет!

— Верно мыслишь, молодой человек, — Правитель отвернулся от начальника охраны. Ткнул пальцем в угол камеры. — А это еще что?

В углу, в полумраке камеры-палаты чуть высветлялась на фоне серого, унылого синтокона тень худощавой женщины с распущенными волосами.

Посконная серая рубаха скрывала ее тело, сливалась с синтоконом.

— Фантом.

— Что?!

— Фантомное изображение… так бывает при сильных потрясениях. Когда этот тип придет в себя, фантом исчезнет.

— Ты хочешь, чтобы он пришел в себя?

Узкоглазый растерянно развел руками.

Дебилы! Ублюдки! Правитель сдерживался, но это ему дорогого стоило, как можно работать с такими кретинами! Они его подставят, если не из корысти и властолюбия, так по тупости своей и дурости! вот и доверяй таким! нет, все надо самому проверять, все! иначе угробят, в дерьмо втопчут… а еще рано, рановато, он еще повластвует, он покажет всем! и пускай они его не любят, зато боятся, а это важней! нет, никаких вилл в горах, никаких островков, для этого, что ли, он рвался к власти, шел по головам и телам, не щадил самого себя?! нет! не для этого! пускай все они сдохнут! пускай эти дебилы и ублюдки все в огне сгорят, туда им и дорога, а он еще повластвует над ними всласть, он еще силен, он всемогущ! такие нужны всем — и самим баранам, самому стаду и тем волкам, что затаились где-то, а рож своих не кажут, только инструкции да распоряжения шлют, проверяют, пригоден ли? поживем еще, повоюем, не лыком шиты! с чужими проще поладить, чем со своими! а там еще поглядим, чья возьмет. Правитель с ненавистью уставился на начальника охраны. Надо узнать, что у этого парня в башке.

— Сколько времени потребуется на полную мнемоскопию?

— От силы полторы недели!

— Так вот, чтобы через полторы недели вопрос с этим смертником, — Правитель снова пнул безвольное тело, — был решен. Ясно?

— Так точно!

— И никаких фантомов! — Правитель поднес кулак к носу широкоскулого. — Ты думаешь, это у меня в глазах мельтешит? Думаешь, сдает старик?!

Ошибаешься! Убрать!

Начальник охраны ринулся в угол. С налета ударил ногой по тени… Но удара не получилось: прежде, чем сапог коснулся виска, узкая, но сильная рука перехватила голень, рванула на себя, опрокинула — мига не прошло, как грузное тело широкоскулого оказалось припечатанным к серому полу.

Другая рука молниеносно сдавила горло, не дав из него вырваться даже легкому хрипу.

Это был конец! Правитель все понял. Он сразу же повернулся к лежащему… Но тот уже не лежал. Он сидел, скрестив под собою ноги, глядя прямо в глаза и сжимая в пальцах поднятой руки какую-то красную штуковину… и пусть, значит, так надо, значит, все правильно, молочно-белый водоворот замутил Правителю взор, повлек в себя, закружил, унес куда-то далеко, где нет ни звуков, ни мельтешения тел и предметов, ни времени.

— Светик, шепни этому чучелу, — сказал Иван тихо, — что если он подаст хоть один сигнал наружу, даже мысленный, сразу сдохнет.

— Он умненький, он все понимает, — откликнулась Светлана, вдавливая широкоскулому за ухо фиолетовую гранулу. — Он теперь на поводке у нас, трепыхнется разок — и поминай как звали.

Светлане за эти дни донельзя осточертела серая камера. Как ни сладко и прекрасно было с любимым после долгой разлуки, но душа рвалась на волю, наверх. Может, именно по этой причине она немного переборщила с начальником охраны, не ожидавшим отпора, чуть вовсе не вышибла из него дух.

А Правитель стоял столбом и лупоглазо пялился на Ивана, он был в прострации — Кристалл работал на славу.

Иван подошел к кособокому и преждевременно состарившемуся человеку, имевшему огромную власть надо всей Великой Россией, подошел вплотную, ощупал карманы, достал из бокового яйцо-превращатель — никому его Правитель не отдал на проверку и экспертизу, не доверял, значит, — и сунул его в нагрудный клапан комбинезона.

— Лови! — Светлана бросила распылитель.

Иван поймал, привычным движением пристегнул к поясному ремню.

— Нет, — проговорил он, — на заслуженный отдых в преисподнюю его еще рано отправлять, он нам не все рассказал.

— Любая задержка может вызвать подозрения, — забеспокоилась Светлана.

— А мы и не станем задерживаться. Эй, ты! — Иван подошел ближе к поверженному начальнику охраны. — Хватит лежать. Нам пора наверх!

Светлана убрала руку с загривка широкоскулого. И тот стал медленно приподниматься — сначала на четвереньки, потом на корточки, на полусогнутые… выпрямиться окончательно ему не дали — заскрежетав зубами от боли и ухватившись обеими руками за виски, широкоскулый повалился наземь.

— Управление работает, все нормально, — пояснила Светлана, — может, еще попробуем?

Широкоскулый отчаянно замотал головой. Он все понял. Жизнь одна, и надо подчиняться тем, кто взял верх, пока… а там видно будет.

— Выходим?!

Нельзя, надо наверняка.

— Нет! — осек Светлану Иван.

Он снова подошел к застывшему столпом Правителю, вытащил яйцо. На миг задумался. Прижмешь к своему горлу — станет два Правителя, к его дряблой шее — будет два Ивана. Нет, надо попробовать! Иван, преодолевая отвращение, приблизил свое лицо к перекошенному, морщинистому лицу старика, вдавил превращатель прямо над кадыком, запрокинул голову и вжался в другой конец яйца своей шеей. Будто холодком пахнуло, но не снаружи… а внутрь.

— Я сейчас с ума сойду! — ошалело и сипло пролепетала Светлана, глядя, как омерзительный старикашка на глазах превращается в статного и крепкого молодца, а ее Иван становится кривобоким и обрюзгшим уродом.

Только этого еще не хватало!

Широкоскулый сделался белым, а его узкие глаза расширились. Он не испугался, не изумился, он знал, что такое превращатель. Он просто все сразу понял. Обвели.

Обхитрили! Теперь хана… нет, теперь один резон — служить новому хозяину, может, не тронет, может, и ему понадобится верный пес со всей его сворой. Широкоскулый чуть не заскулил от нетерпения. Он готов уже был выказать свою преданность… но не посмел, холодный блеск серых прозрачных глаз остановил его, Светлана умела говорить без слов.

— Вот теперь порядок, — Иван-Правитель быстро сунул яйцо в карман двубортного костюма, отпихнул от себя Правителя-Ивана, крепкого и высокого парня, каким еще полминуты назад был сам. И добавил, чуть приподняв Кристалл: — А сейчас ты будешь спать. Ложись!

Правитель в теле Ивана послушно опустился на колени, лег ничком. И уснул.

— И никаких мнемоскопий, — предупредил Иван Правитель, — нечего время зря тратить. Когда он нам понадобится, ты его приведешь… понял?!

Начальник охраны весь согнулся, заулыбался приторно и закивал — голова его немного тряслась, нервы сдавали. И немудрено. Хотя ничего почти и не изменилось в камере: крепкий парень в десантном комбинезоне лежал на сером полу в той же неудобной позе, как и полчаса назад. Разлохмаченный и дергающий бровью Правитель кривобоко и шатко стоял над ним… только не пинал, а так- в точности, он, отец родимый и кормилец. Вот только «тень» в рубахе не сидела в углу призраком-фантомом, а прислонившись к серой стене спиной, пристально следила за ним. Ну что ж, такой расклад, ничего не поделаешь. Даже если он, начальник всей охраны, поднимет шум и станет чего-то заявлять, его высмеют, а потом и выгонят. Ну и плевать. Король умер, да здравствует король!

— Пошли!

Иван-Правитель шагнул к тому месту, где должен был открыться незримый люк. Ему было до отвращения неуютно в этом болезненном, хилом, заплывшем жирком теле: сердце трепыхалось само по себе, пугливым вороненком, одышка подкатывала к горлу, сухая рука почти не слушалась, ноги расползались и дрожали… нет, надо привыкнуть, ко всему можно привыкнуть, ведь жил же этот выродок в своем теле и еще сто лет прожил бы. Он ощупал правую руку — рукоять меча была на месте, значит, она не перешла к тому.

Иван-Правитель скосился на самого себя, лежащего на полу… так, так, все, что было на теле, перешло, а вот комбинезон? Он склонился над лежащим, вытащил из клапанов несколько шариков, еще какую-то мелочь.

— Оружие отдай! — сказал Светлане.

— Ага, сейчас, — покорно ответила она, не принимая сердцем нового облика Ивана — с таким бы она не стала обниматься и целоваться, нет уж. Но без промедления, не сводя глаз с широкоскулого, вытащила из прорезанного мечом слоя синтокона лучемет и бронебой, сунула их пленнику, шепнула:

— Поднимешь ствол, сдохнешь.

Тот обиженно надулся. Ему хотелось, чтоб эти лихие люди принимали его за своего, ведь он же с ними, а они не доверяют… ну ничего, он еще заслужит доверие. Широкоскулый даже подошел к лежащему, хотел было пнуть его в знак преданности новым хозяевам, но поразмыслив малость, передумал.

За стенами палаты, в таком же сером коридоре их дожидались четверо парней в серых масках на лицах. Они и глазом не мигнули, увидав странную женщину в разодранном балахрне — в психушке, да еще спецпсихушке, и не такое увидишь, главное, их шеф вышел, жив-невредим, как тому и положено быть, а с ним этот черт кособокий. По мыслесвязи шеф приказов не дает, стало быть, все нормально, работать надо в штатном порядке, и слава богу, отпахать бы скорей смену да на боковую.

В лифтовой капсуле Иван-Правитель молчал, недовольно шевелил кустистыми бровями. Всю механику и автоматику тут с конца ХХ-го века поменяли, немудрено, позаботились, значит, опасались. Ему хотелось хорошенько врезать этому олуху охраннику, разметать всю его шоблу, вырваться наверх, на свежий воздух, прямо посреди Москвы-матушки… но нельзя, да и тело не то, не совладает. Надежда одна — на Светлану, ежели она оплошает — всем конец, но она не оплошает.

Широкоскулый покорно нес оружие, играть с огнем он явно не хотел. Лицо у него было скорбным и торжественным.

На поверхность они так и не выбрались. Иван не помнил, как его волокли в подземную тюрьму, он был в бессознательном состоянии, и теперь мог положиться только на начальника охраны. Сам он шел шаркающей походкой, горбатился, шмыгал носом. Впрочем, идти пришлось недалеко: от лифтового шлюза коротким переходом к горизонтальной ветке, снова в капсулу, несколько секунд пневмополета в трубе, остановка, фильтрационныи шлюз… ребятишки в масках так и остались в нем, будто растворились… и наверх в древнем уютно-теплом, отделанном резным дубом лифте.

Широкоскулый распахнул дверь.

И они оказались в том самом кабинете, с которого все и началось.

Первым делом Иван-Правитель подошел к огромному резному столу, уселся за него — даже если охранносигнализационные системы настороже — на Правителя они не среагируют, а он Правитель, он в его теле, опасаться нечего. И действовать надо немедленно, время пошло, контрольные системы работают в авторежиме, и даже само появление в кабинете босоногой женщины в драной рубахе и оружия не пройдет бесследно, да, ни секунды нельзя терять!

— Правительственная связь! — потребовал он.

— Одну минуту! — широкоскулый суетливо подбежал к резной ореховой панели за спиной у Ивана-Правителя, зашевелил губами, провел ладонью.

И доложил: — Теперь полное управление на мыследатчиках, повторите команду.

Иван-Правитель не стал открывать рта, он только произнес то же самое в мыслях, молча. И тут же верхняя задняя панель ушла вбок. Из потаенных глубин выплыла вперед и зависла над его головой черная, матово поблескивающая сфера. Иван вздрогнул. Вот он — трон властелина Великой России и большей части освоенной Вселенной, прямо здесь, в кабинете. И не надо никаких шифровок, кодов, всякого мудрежа — здесь все диктуется открытым текстом, и все исполняется, эта связь не поддается никаким расшифровкам, и переданное по ней — приказ, подлежащий немедленному исполнению. Но все равно Спешить нельзя, ибо и действия Правителя, особенно серьезные, масштабные, просчитываются, анализируются, проверяются — и если они могут нанести ущерб государству и нации, блокируются до рассмотрения на Совете и утверждения. Правда, есть режим Особого положения. Но для этого нужны веские основания, просто так Особое положение ввести не дадут.

Надо быть осторожным, предусмотрительным, по крайней мере, на первых порах… сколько удастся продержаться — день, два, три… потом все равно придется сбрасывать эту маску. Но за это время надо успеть многое, очень многое.

Широкоскулый в угодливом полупоклоне стоял по левую руку от Ивана-Правителя. Светлана сидела на резком кресле, том самом кресле, вид у нее был и впрямь странный. Иван кивнул в ее сторону и сделал начальнику охраны выразительный жест пальцами. Тот сразу смекнул, засуетился, снова зашептал что-то, зашевелил губами: внутренняя связь — никаких переговорников, антенн, кнопок и прочей мишуры — все в крохотной черной пластине, искусно вшитой под кожу виска… можно и не шевелить губами, это он уже от усердия, по привычке, ничего, ничего. Иван-Правитель сидел окаменевшей статуей. Не спешить! Две-три минуты, оглядеться, освоиться, не спешить! У Светланы подготовка не хуже, чем у этого шустряка, да плюс к тому «управление», она себя в обиду не даст, нечего волноваться, теперь главное, спокойствие. В кабинете должна быть топо-кабина, в каждом доме есть, и пускай синтетика, пускай плазмолитье, неважно, потом сменит, сейчас надо себя в приличный вид привести.

Светлана выразительно поглядела на него. Она знала, что все прослушивается, что никаких вольностей она себе позволить не может.

Иван-Правитель кивнул.

— Сюда-сюда, пожалуйста! — залебезил широкоскулый, приглашая в дальний полутемный конец огромного кабинета, приоткрывая резную дверцу.

Светлана вошла. Широкоскулый застыл недвижным изваянием метрах в трех.

Всем видом он показывал свою покорность и преданность. На всякий случаи Иван не спускал с него глаз. Но думал о другом — кого? кого надо вводить сюда?! охране Правителя верить нельзя! спецполк внешнего кольца подчинен Правителю напрямую, то есть, ему самому, но полк, вызванный внутрь Кремля, наделает переполоху — зачем? почему? с какой стати/ даже батальона будет много! Черный шлем? это уже лучше, хватит двух взводов… нет, третий должен блокировать подступы, иначе всякое может случиться, ошибаться он не имеет права! Сомнений не было, сомнения и отчаяние остались позади.

Все долгие дни ожидания прихода Правителя в камеру Иван отрабатывал последние детали плана. Он думал об этом чертовом плане даже тогда, когда целовал свою Свету, обнимал ее, он не мог не думать о нем. И вот теперь последние штрихи. Последние!

— Я готова!

Светлана выскочила из топо-кабины будто провела там не полторы минуты, а полгода. Узнать ее было невозможно. Стройное тело облегал плотным серым слоем защитный комбинезон-полускаф с матовым отливом четыре миллиметра гибкого биотитанового пластикона.

Ремни и портупеи черной пористой стальной кожи стягивали хитрыми переплетениями грудь, талию, бедра, вились по рукам и ногам. Черные высокие сапоги без шнуровки и прочих причуд скрывали босые прежде ноги, мелкими складками вздымались по икрам. Иван давненько не видывал своей женушки в таком отличном виде, она была просто прекрасна, она сейчас напоминала ему не ускользающий и расплывчатый образ Светы, меняющийся от поиска к поиску, от одной экспедиции к другой, а светловолосую Лану.

Хороша! Но не время предаваться восторгам. Иван-Правитель кивнул, улыбнулся, кривя старческий рот, указал рукой на кресло.

Пора!

«Альфа-корпус. Командира!» — приказал он мысленно.

И почти сразу прямо перед ним без всяких мониторов и экранов возникло изрезанное морщинами и шрамами лицо Глеба Сизова. Иван знал, что ни Светлана, ни начальник охраны сейчас ничего не видят и не слышат.

Но он знал, что правительственный «черный ящик» накручивает в свою память каждое слово, каждую мысльприказ… не сорваться прежде времени, не выдать себя, спокойствие!

Глеб был устал и хмур, наверное, он только что проснулся, а может, собирался лечь отдохнуть. Ничего, для таких как он выходных, отпусков, дней и ночей не существует. Иван всматривался в знакомые черты и машинально отмечал: постарел, помрачнел, но глаза те же, Глеб не будет вести двойной игры, он будет поступать по приказу и по совести, как всегда.

«Три взвода ко мне, — мягко выговорил Иван-Правитель, — через десять минут я вас жду». Иван был полковником, а Глеб еще семь лет назад получил генерал-лейтенанта, но пребывал в опале, лишь три раза выходил на серьезные задания, командовать им было неловко, да ничего не поделаешь, теперь времена иные и расклад иной, Глеб кончил Школу на три года раньше его, по учебе Иван почти и не помнил Сизова, зато на Гадре им пришлось постоять плечом к плечу, такое не забывается.

«Спецвыход?» — поинтересовался командир альфакорпуса.

«Нет, облегченный вариант, — ответил Иван-Правитель, хотя по уставу и инструкциям ему ничего объяснять не следовало, как не следовало и Сизову задавать лишних вопросов. — Не теряйте времени».

Иван вытащил из нагрудного кармана Кристалл. Надо проверить психо-экраны, пора. Он положил руку, с зажатым в кулаке усилителем на резную столешницу. Пристально посмотрел на широкоскулого и сказал:

— А не кажется ли вам, молодой человек, — подделываясь под натурального Правителя, — что ваши люди переутомились и стали не слишком усердно нести службу, а?!

Широкоскулый побелел как полотно, потом позеленел. Он был догадливым, он сразу все понял — они захлестнули удавку у него на горле, а теперь еще и лишают его последней власти, власти над своими же службами, этим может все и кончиться, он перестанет быть им нужен, но сначала надо проверить, проверить.

— Я мигом! — выдавил он.

Внутренняя связь не сработала. И тогда широкоскулый выскочил из кабинета, не прикрыв за собой дверь, выскочил и тут же, опасаясь наказания, вбежал обратно.

За руку он волок за собой одного из своих парней. Тот был полусонный, одуревший, ничего не соображающий и, уж понятно, не работоспособный, мимо такого и слон пройдет и бронеход промчится.

— Они все очумели! А четверо на полу, лежат…

— Спят в служебное время, — укоризненно вставил Иван-Правитель, — утомились и спят, устали… Распустил, совсем распустил ты людей!

Заелся!

Жиром зарос! Службу забыл! — отчитывал он начальника охраны, входя в роль и удовлетворенно отмечая, что Кристалл действует, прошибает любые психобарьеры, эх, сейчас бы Авваропа сюда, раздавить бы гаденыша, раз и навсегда, нет, сказок не бывает, не все сразу. Но надо успокоить этого, а то с перелугу еще наломает дров, испортит все. — Ладно, не суетись! Не твоя вина. Сядь-ка вон, и водички выпей.

На длинном столе для совещаний и впрямь стоял старинный, антикварный хрустальный графин с водой и двенадцать пузатых стаканчиков на огромном искрящемся гранями блюде. Широкоскулый не посмел отказаться, выглушил полный стакан. Затих.

В незакрытую дверь, припадая на перебитую еще на Гадре в трех местах ногу, вошел командир альфакорпуса, бывший десантник-смертник, инструктор «черного шлема», генерал-лейтенант Глеб Сизов. Вошел и сразу остановился, блюдя субординацию, вещь нужную в деле военном и государственном, более того, необходимую.

— Ну что, видали? — с ходу спросил Иван-Правитель.

Вместо уставного доклада Сизов коротко бросил:

— Видал!

И с презрением обжег взглядом широкоскулого.

Тот отвернулся и засопел обиженно.

— Надо заменить, — сказал Иван.

— Уже сделано, — доложил Глеб Сизов. — Эта смена. отправлена в регенерационный блок. Последующая на проверке с целью предотвращения аналогичного срыва.

Мои люди расставлены по постам.

— Хм, хорошо, — заметил Иван-Правитель, — оперативно и четко.

Недовольных не было.

— Были, — коротко ответил Сизов.

— Ну и что?

— Служебные обязанности выше эмоций.

Иван-Правитель только руками развел и поглядел на широкоскулого.

Лучшего объяснения и он бы не нашел.

Пока все шло чисто. Но надо, чтобы все шло и по-человечески.

— Глеб Сергеевич, — начал он проникновенно, оторвавшись от своего кресла, подходя ближе, — надеюсь вы понимаете, что ситуация странная, и объяснить ее просто недобросовестностью и разгильдяйством охраны никак нельзя. Тут что-то иное… возможно, и неслучайное. Мы не может сидеть да выжидать. Потом, конечно, разберемся, Совет созовем…

— Я все понял, — оборвал пространные излияния штатского лица Сизов, все ходы-выходы по всем уровням блокированы, сюда и мышь не проскользнет.

Надо бы еще пару взводов на внутренние позиции и… — он помедлил, осмысливая, не перебарщивает ли, нет, не перебарщивает, — и три батальона во внешнее оцепление. Хуже не будет.

— Не будет? — с недоверием переспросил Иван-Правитель, косясь на начальника охраны. — А то еще насмешим всю Москву — дескать, тени собственной испугались, переполох навели?!

Начальник охраны смущенно заулыбался.

А Сизов сморщил свое лицо еще больше, нахмурился, поправил обеими руками ремень, и без того сидящий там, где ему положено, потом приподнял костистый подбородок и сказал:

— Не будет. Кроме того два подразделения прочешут все по квадратному миллиметру от ваших дверей до Белого Города. Раз уж возникла нештатная ситуация, позвольте нам выполнять свои обязанности… или отменяйте приказ!

— Ну зачем же отменять, — Иван-Правитель радушно похлопал генерала по плечу. — Вы специалисты, вам и карты в руки. Действуйте!

Он был доволен. Он не ошибся в выборе.

Едва Сизов вышел из кабинета, широкоскулый рухнул перед Иванам на колени.

— Я буду верно служить вам! Только не убивайте, не гоните! — взмолился он.

Иван не ответил. Он возвращался к своему столу, к полусфере правительственной связи.

— Эти генералы только по уставу могут! — причитал вслед широкоскулый.

— Они и служат по уставу, России служат, государству! А я вам буду служить!

Лично! Как собака! Как пес преданный!

— Ладно, ладно, — успокоил его Иван. — Поглядим еще, как ты служить будешь. Пока свяжись с теми, кто не впал в прострацию — с третьей сменой, с четвертой, как там у вас, и скажи, чтоб без суеты, без паники. Тихо чтоб!

Он уселся в кресло. Сосредоточился.

«Всем боевым соединениям! Всем частям! Флотилиям! Эскадрам! Флотам!

Армиям! Немедленно остановить продвижение к заданным объектам!

Обеспечить в кратчайшие сроки возвращение на базы! Командованию орбитальных оборонительных поясов! Прекратить демонтаж вооружений! Немедленно приступить к восстановлению прежней боеспособности рубежей по всей глубине обороны! Перевооружение и тотальная смена оборудования отменяется!

Выполнять!»

Пот градом струился по морщинистому лбу. Иван полностью отдавал себе отчет. Сейчас там, в боевых соединениях и на базах решат, что тут, в Москве, чокнулись окончательно, ну кто дает за неполные два месяца две взаимоисключающие команды?! Ничего. Они знают, откуда исходит приказ, есть лишь одно такое место, ослушаться никто не посмеет. Все объяснения потом, стоит только начать объясняться и все, крышка, завязнешь как в болоте!

— Ваше распоряжение исполнено! — подкатил широкоскулый. — Все в точности. Но, осмелюсь доложить…

— Что еще за «но»?!

— Второй слой охраны мне неподвластен, там не мое ведомство, могут зашебуршиться. Это одно. И другое, ваш первый помощник уже десять минут топчется в приемной, у вас же сегодня семь встреч.

— Зови!

Помощник не заставил себя ждать, деловито влетел в кабинет и уже прошел полпути до резного стола. Но Иван-Правитель решительно остановил его жестом.

— Никаких встреч! Все отменяется! Передать всем помощникам и советникам — на двое суток все откладывается. Спокойно, без суеты, причины сами найдете, можете ссылаться на непредвиденные обстоятельства и нездоровье, на что угодно, дипломатично и тактично, ясно?!

— Да, но как же… — раскрыл рот помощник, разводя руками.

— Никаких «но»! Никаких обид! Все встречи состоятся, позже. И все совещания, заседания и приемы тоже! Вам что, от меня письменное распоряжение требуется?! Вы что, не понимаете, что такое государственная необходимость? Или вам надо подробный отчет предоставить?!

Исполняйте!

Мясистые щеки помощника Правителя побагровели.

С ним, наверное, еще никогда не говорили так резко. Но он подавил гордыню, сдержался. Теперь отдувайся, красней, оправдывайся перед людьми непростыми и нужными.

Он склонил голову. И медленно вышел из кабинета.

— А что касается второго слоя, — повернулся к широкоскулому Иван-Правитель, — пока не принимать никаких мер, не надо. Будут осложнения, решим, что с ними делать.

Теперь следовало заняться службами безопасности государства и контрразведкой. Здесь лезть напролом опасно — руководители этих служб вполне могли работать на Правителя или, минуя посредников, сразу на Систему. Тут можно напороться.

Следовало бы пойти самым простым путем: через систему Видеоинформа выступить перед гражданами Великой России и Федерации, рассказать об угрозе, призвать… Нет! Это провал! Неминуемый провал. Этот вариант у противной стороны тысячи раз просчитан, никаких обращений они не допустят, пойдут на любые меры, на ликвидацию Правителя, нарушившего правила игры, да и само выступление ничего не даст — человечество размякло, изнежилось, оно просто не поймет, о чем речь, а если и возникнут какие-то группы самообороны, стихийные, их немедленно подавят. Нет! Пока никто из работающих на Систему и другие миры не понимает, что произошло. И это залог успеха. Когда они поймут — будет поздно, для них будет поздно.

Сейчас спать некогда.

Иван поймал встревоженный взгляд Светланы. Про нее все позабыли. Все, кроме широкоскулого. Она ждала дела. Она казалась себе лишней здесь, в этом огромном и странном кабинете. Иван ободряюще посмотрел на нее — ничего, ничего, надо набраться терпения. Надо!

«Ко мне председателя комитета безопасности. Срочно!

И главу контрразведки! Немедленно!»

Сизова он вызвал в кабинет по внутренней связи.

Тот не заставил себя ждать. Вытянулся у дверей будто лейтенант. Да-а, отметил Иван, не привык Глеб к милостям властей.

— Я тут жду кой-кого с докладами из комитета и контрразведки, — пояснил он вслух, — пускать по одному, обеспечить безопасность. Понимаете?

Пусть ваши люди проследят за выполнением моих распоряжений, а то время, сами знаете, смутное.

— Нормальное время, — коротко ответил Сизов, — выполним. Задержек не будет. — И как-то особо пристально поглядел из-под выгоревших бровей на Правителя.

Ивана будто током тряхнуло. Неужели узнал? Нет!

Исключено! Тут другое. Пока неважно что, но он почувствовал, что этот генерал, бывший браток-десантник, будет с ним, он и сейчас уже с ним.

Надо только прощупать его.

— Вы что-то хотели добавить, — мягко сказал Иван, — говорите.

— Если я правильно понимаю ситуацию, — начал Сизов, не отводя глаз, сведя брови к переносице и будто не замечая ни Светланы, ни начальника охраны Правителя, — надо поднимать корпус. Весь корпус!

— Хорошо, — согласился Иван.

— И еще! Не помешало бы доставить для доклада министра обороны и его первого зама по вопросам перевооружения Звездных флотов.

— Именно доставить?

— Именно доставить!

— Хорошо. Действуйте! — Иван-Правитель чуть склонил голову и пристально поглядел в глаза Глебу Сизову.

Он не ошибся в нем. Но радоваться рано.

Генерал не уходил.

— Что еще?!

— Я прошу срочно вернуть с Дериза бригаду Семибратова.

— Насколько срочно?

— Да, это потребует колоссальных энергетических затрат, я знаю, но если сейчас отдать приказ — через полтора дня бригада выйдет из Осевого в околосолнечном пространстве, а еще через два часа будет на Земле.

Иван покачал головой. Неужто-все настолько плохо.

Неужели войска разложены и «перевооружены» до такой степени, что надо на землю вызывать черт-те откуда Семибратова с его Особой гвардейской бригадой?! Значит, так оно и есть. Глеб знает лучше, он давно не покидал Землю, Россию. Что ж, ему видней! Иван-Правитель откинулся на резную спинку кресла, обитую грубой кожей.

Отключился от внешнего. Раз надо, значит, надо. «Сверхсрочно! Дериз!

По получении данного приказа немедленный вылет на Землю! Верховный Главнокомандующий всеми Вооруженными Силами Великой России». Все!

Такие приказы обжалованию не подлежат.

— Будет вам Семибратов, — сказал он, вставая с кресла. — Вы свободны, идите, исполняйте!

Впервые за все время устало-изможденное лицо генерала Сизова озарила улыбка — совсем простая, почти детская. Иван отвернулся, еще немного, и он бы не выдержал, бросился бы к Глебу с объятиями, а то и прослезился бы.

Нет, нельзя, это потом можно будет, а сейчас нельзя.

Когда Сизов вышел, Светлана подбежала к Ивану, хотела дотронуться рукой до плеча, но отдернула ее — какой это Иван! не Иван, а чучело гороховое: кривой, противный, страшный, недобрый даже внешне… выродок какой-то!

А вдруг случится самое нелепое? вдруг превращатель потеряется, испортится, отнимут его — и тогда Иван навсегда останется в этем гнусном и гадком теле, она не сможет быть с ним рядом, не сможет! Что ж это за проклятье такое! Всего лишь несколько дней счастья и было у них в подземной камере!

А вся остальная жизнь сплошные мытарства и мучения. Она вернулась из Осевого, вернулась из Системы. Думала, Земля прекрасна и чиста, думала, воскреснет от одного лишь воздуха ее… ан, нет! в этом кабинете она и не на Земле вовсе, и не в России-матушке, а будто в той же Системе! ну почему так не везет!

— Иван! — взмолилась она. — Бежим отсюда! Какое нам дело до них! Двоим всегда найдется место, двое всегда спрячутся от зла! Я боюсь!

— Осталось немного, потерпи, — успокоил он ее. — Вспоминай, как нам было хорошо с тобой. И не спускай глаз с этого… — он кивнул на широкоскулого. Садись и сиди как мышка, сюда идут!

И впрямь, не успела Светлана присесть, как дверь распахнулась, и в кабинет вошел худощавый седой мужчина в старомодном сереньком костюмчике со старомодной черной папочкой под мышкой — председатель комитета безопасности Великой России.

Иван разглядел в прикрывающихся дверях настороженное лицо Глеба Сизова.

Это хорошо, он рядом, можно и без канители.

— Присаживайтесь, — предложил Иван-Правитель.

— Чем обязан столь срочному вызову? — спросил седой, оставаясь стоять.

— Ну вот и хорошо, — Иван встал сам, вышел из света огромной причудливой лампы под зеленым абажуром. — Есть ряд вопросов по вашему ведомству.

— Я готов ответить.

Можно было бы вести долгую беседу, пытаясь поймать седого на мелочах, на несовпадениях, выявить его, а если получится, прощупать психозондажем… но уж больно тертый мужик, непростой, выкрутится. Тут надо иначе, надо ошеломить его и проследить за реакцией. Только так.

— Опять ваши люди, — начал он брюзгливо, — проявляют излишнюю мальчишескую прыть, ну что же это такое? В Охотске раскрыли какую-то

…э-э, секту, под Вильнюсом устроили облавы. Нехорошо.

Седой и бровью не повел. Хотя у Ивана была точная информация: на местах сотрудники безопасности работали по старой привычке, на совесть, забывая иногда выполнять досконально инструкции из Москвы, именно так было и в Охотске, где накрыли подпольное отделение Черного Блага, семьдесят шесть тысяч сатанистов, два дня назад накрыли, Арман четко отслеживал это дело и сообщал.

— Наши друзья не одобрят такой прыти, — быстро проговорил он.

Седой напрягся, чуть ссутулился и как-то искоса поглядел на начальника охраны. Он явно клюнул. Но он боялся себя выдать.

— Система нам не скажет спасибо за эдакую шустрость!

И вот тут седой выдал себя. Он пристально, в упор поглядел на Ивана, нет, именно на Правителя, в коем теле обитал ныне Иван, а потом чуть повел зрачками на широкоскулого. Большего и не требовалось.

— Взять его! — прохрипел Иван.

Широкоскулый опрометью бросился исполнятб приказание, перемахнул через стол… и тут же полетел в угол, сбитый с ног, мастерским ударом.

Седой держал в руке парализатор. Но рука его дрожала, ствол перемещался с Ивана, на начальника охраны, потом на Светлану, потом опять на Ивана. Седой успел бы нажать на спуск, успел.

Но дверь позади распахнулась бесшумно, и он просто осел на пол, на роскошный зеленоватый ковер. Глеб Сизов стоял над ним и хмурил брови.

— Вы знали, чем занимался этот?.. — Иван-Правитель не договорил.

— Нет, не знал. Но догадывался, — ответил генерал. И добавил: — Второй сидит, ждет. Скоро третьего доставим.

— Добро! — заключил Иван. Поглядел на подымающегося широкоскулого. — Здесь есть боксы?

— Как не быть, — развел тот руками.

— Убрать. Закрыть. Внутреннюю связь парализовать. Разбираться с ним будем позже!

Начальник охраны принялся выполнять порученное с явным удовольствием.

Он подхватил тело за ноги, грубо, резко поволок к боковым панелям.

Седая голова безвольно постукивала по ковру, но его густой ворс топил в себе звуки.

— Светлана, проследи! — бросил Иван. И тут же повернулся к генералу. — В комитете есть надежные люди?

— Люди на смену? — Точнее, один человек, правильно я понял?

— Да.

— Есть. Но сначала надо убрать ненадежных. Иначе все бесполезно.

— Про ненадежных нам сейчас сообщат, — Иван мотнул головой в сторону панели, за которой скрылись широкоскулый и Светлана вместе с телом. Он знал точно, Света вытянет из этого гада все что нужно вместе с его поганой душонкой. Конечно, проще всего было бы давить гнусных гнид, предателей. Но нельзя, они унесут с собой в могилу агентурные списки и многое другое.

Нельзя!

— Вводить следующего? — спросил генерал.

— Да.

Через полминуты перед Иваном стоял начальник контрразведки — плотный и кряжистый, в черной рубахе под пиджаком, с мешками под глазами. Стоял и мялся с ноги на ногу.

— Плохо работаете! — без приветствий и вступлений заявил Иван.

— Как можем, — нагловато ответил контрразведчик.

— За полтора года ни одного раскрытия?!

— Как и было приказано вами, — кряжистый подчеркнуто надавил на «вами» и скривил губу.

— Вот как? — растерялся Иван-Правитель.

— Вот так! Именно так! — с вызовом начал контрразведчик. — И еще в довесок кое-что! — Он вытащил из кармана сложенный вдвое лист. — Вот!

— Что это?

— Рапорт об отставке. В таком режиме я отказываюсь работать!

— В каком это таком?

— Я не собираюсь больше покрывать всю эту сволочь, что безнаказанно шурует в России и на всех наших планетах! Я не понимаю вашего приказа!

— Я его отказываюсь понимать! Я все эти полтора года думал как самый натуральный простофиля, что здесь какой-то смысл есть, непонятный мне смысл! Теперь я убежден, что это просто открытое вредительство, что это…

— он был разъярен и не мог найти нужного слова.

— Вот видите? — Иван взял рапорт и медленно разорвал его на две части, отбросил их от себя. Поднял руку вверх, пресекая новую вспышку гнева.

— Я отменяю прежний приказ. И даю новый: немедленно, вы слышите, немедленно накрыть всю агентурную сеть, всю резидеитуру, всех косвенно причастных, всех! Ведь у вас есть неформапия?!

Кряжистый дважды беззвучно разевал рот, прежде чем выдавил одно лишь слово:

— Есть!

— Ну и прекрасно! — Иван-Правитель подошел вплотную, протянул руку контрразведчику с силой сжал его ладонь. — Я верю вам. И вы будете работать не просто в прежнем режиме, в старом режиме, но с утроенным рвением, с удесятеренным. — Он помолчал, соображая что-то, домысливая, потом продолжил: — Мы специально давали им увязнуть, понимаете?!

— Понимаю, — совершенно ошалело ответил кряжистый. В глазах его начинало высвечиваться что-то доброе и надежное, былого возмущения и в помине не было. — Понимаю!

— Ну, тогда за дело! Связь держать только со мной! Прямую связь!

Никаких замов и помов, никаких посредников! И прежде всего хорошенько протряхнуть весь аппарат, ваш аппарат — без канители, без сюсюканий, не до них! Я даю вам двое суток — сеть должна быть раздавлена!

— Есть! — глаза у кряжистого загорелись пуще прежнего. Но тут же потухли. Он опустил голову и проговорил почти шепотом: — Всю раздавить не получится, виточки наверх тянутся, в вашу епархию, у меня нет такой власти, таких полномочий.

— Ничего! Тут мы и сами управимся, данные о всех «ниточках» мне на стол… нет, прямо генералу Сизову. И действовать, действовать! Не робей!

— Иван прихлопнул по плечу кряжистого. Этот будет землю рыть, не подведет.

Только он вышел, Светлана выволокла из бокса седого. Вид у бывшего председателя комитета безопасности был жалкий — не лицо, а сплошной синяк, левый висок разодранный донельзя — выдирали блок «внутренней связи», костюм разорван, рубашка в запекшейся крови.

— Готов! — доложила Светлана.

— Как это готов? — не понял Иван.

Широкоскулый угодливо заулыбался. Молча протянул карманный мнемоскоп — серую коробочку на ладони.

— Вся агентура комитетская здесь, все завербованные да еще и связники, выход — пятнадцать резидентов в России и шесть за бугром.

— Отлично! — обрадовался Иван. Все шло как по маслу, он даже не ожидал, это очень странно, это чревато… нет, подвоха тут нет. — Скинь в память «большого мозга»! Мнемоскоп с собой! И в комитет, живо!

— Я одна?! — испугалась Светлана.

— Ты ж стосковалась по серьезной работе?! — съязвил Иван, не удержался.

Но потом перешел на другой тон: — Сизова сюда!

Генерал не заставил себя ждать.

— Десять человек ей в придачу. Объект — комитет. Снаружи три взвода! Ни души не выпускать! Пока она летит туда, свяжитесь с этим, надежным, как его?

— Рогов.

— Артем Рогов?!

— Нет, его брат. Артем сгинул в Осевом. Артем работал против России.

Этот старший — Игорь.

— Пусть будет так. Игорь Рогов — председатель комитета. По мнемоскопу семерых крупных в боксы и сюда.

Остальных уничтожать на месте. Приказ ясен?!

Генерал промолчал. Ему все было предельно ясно.

— Тогда вперед!

Светлана с тоской и болью поглядела на Ивана. Потом на широкоскулого.

Тому деваться было некуда, и без «управления» будет работать на совесть.

Иван кивнул Светлане. Надо!

Еще через минуту Сизов за шиворот втащил в кабинет какого-то огромного, упирающего типа, швырнул под ноги Ивану-Правителю.

— А это еще кто? — спросил Иван.

— Министр обороны, — укоризненно ответил генерал.

Иван понял, что выдал самого себя. Смутился на миг.

Но тут же выкрутился.

— Чего-то он сегодня не такой бравый как обычно!

Сизов снова улыбнулся своей детской улыбкой. Его вполне устраивал такой ответ — никакой бравости в министре и в помине не было, наоборот, он был жалок как никогда.

— Этот — гад! — прямо и грубо выдал Сизов.

— И много таких в войсках?

— Хватает. Он кое-что успел, к Москве идет спецдивизия «Летний гром».

Его личная дивизия!

— Нет личных дивизий! — взъярился Иван и ударил кулаком по столу. — Есть только дивизии Российской Армии!

— Это скоро выяснится, — с сомнением заметил Сизов. — Что делать с ним?

— Он пнул сапогом министра обороны.

— Связь отключена?

— Еще пятнадцать минут назад. Мы его взяли тепленьким. Личная охрана в подвалах, троих пришлось списать… но в аппарате могут спохватиться в любую минуту, если они поднимут армию, трудно будет разобраться, кто за кого.

— Есть надежный из заместителей?!

— Есть. Сергей Голодов, первый заместитель Сил планетарного базирования. Его должны были убрать не сегодня так завтра, последний из могикан…

— Вы уверены?!

— Да!

Иван-Правитель опустился в свое кресло.

«Министерство обороны Великой России. Секретариат. Довести до сведения всех уровней, помощников, командующих флотами, армиями и группами войск. В связи с тяжелой травмой, полученной в автокатастрофе, Министр обороны временно освобождается от выполнения своих обязанностей и ввиду острой необходимости помещается в регенерационную клинику при Правителе ВР.

Исполняющим обязанности Министра обороны назначается генерал-полковник Голодов. Приказ вступает в силу немедленно. Верховный Главнокомандующий».

— Усильте охрану Голодова. Взвода хватит?

— Два отделения уже у него.

— Экий вы предусмотрительный, э-э, молодой человек, — одобрительно сказал Иван-Правитель. Ему все больше нравился Глеб, видно, зря он печалился, есть еще на Руси-матушке заступники, не один он в поле воин. — А этого, — Иван указал на бывшего министра, — передайте начальнику охраны.

Широкоскулый весь так и засиял. Доверие оказали.

Это уже неплохо… хотя и бабушка надвое сказала, как дальше все сложится, но пока он служит сильному, это уже хорошо.

Сомнений по части министра-предателя не было.

Главное, выбить из него имена и фамилии тех сволочей, что наверху засели и немедленно, немедленно обезвредить их, порвать все агентурные связи, разгромить структуры координации, а мелочь или сама попрячется или будет выбита на местах. Но без проволочек! Срочно!

Наверняка в Сообществе уже просекли кое-что, резиденты работают, все отслеживается. Но сунуться они не посмеют, десант на Москву исключен, в этом случае Генштаб будет отрабатывать одну из позиций Особого плана, даже если полностью блокируют управление отсюда. Но где гарантия, что Генштаб не работает на чужих? Нет, никаких гарантий нет. Теперь пускай Голодов выясняет.

Иван никак не мог вспомнить этого Сергея Голодова, ни в одном из спецучебных подразделений он не обучался, это точно. Значит, армейский.

Тоже неплохо, там ребята тертые и простые, не то что штабная братия, исхитрившаяся в подсиживаниях друг друга. Но «Летний гром»?

Что с ним делать? Или пора вводить Особое положение?

Нет. Рано еще! Он не собрал все силы в кулак, на местах могут не понять, точнее, поймут все наоборот, что в центре переворот, что чужие захватили власть, они будут драться «за Россию» но против России, против него — системы дезинформации работают четко, Видеоинформ наверняка уже давно в руках у этих тварей, они пустят в эфир то, что им нужно. Пора давать сигнал? Нет. И сигнал давать рано. А вот Кешу пора привлекать.

Нечего ему отсиживаться да прохлаждаться.

Когда все поразъехались и поразлетеяись, ветеран аранайской войны Иннокентий Булыгин сказал оборотню Хару:

— Бросили нас, дружище. Бросили на произвол судьбы! И ничего толком не растолковали, хоть обратно на Гиргею беги!

Хар обрадовался, заскулил, полез лизаться.

— Ты это мне брось, нашлась тут, понимаешь, зангезейская борзая! — Кеша оттолкнул облезлую и противную рожу оборотня от своего лица, небритого и почерневшего. — Понимаю, хочется тебе восвояси… А я вот, вроде и дома, да и не дома как будто. Не думал, что эдак-то на родину возвращусь.

— Никто тебя не ищет, — сказал оборотень по-человечьи, — никому ты не нужен, и дело твое личное в архивах стерто.

— Откуда знаешь?

— Знаю. У вас сейчас по всей Федерации так идет, архивы стирают, каторги и спецлагеря открывают, за сроком давности все прощены… только почему-то никаких официальных сообщений нету и службы информа помалкивают.

— Да плевать на них! — засуетился вдруг Кеша. — Это что ж получается, друг ты мой сердешный, мне теперь можно идти сдаваться, не навешают новых сроков, домой отпустят?!

— Должно быть так, — заключил Хар уныло.

— А я тут, понимаешь, сижу! — горестно изрек Кеша.

Минуты две он пребывал в прострации. Потом тряхнул головой. Нетушки!

Он тертый калач, его не проведешь на мякине. У него своя дороженька. И плевать, что слежку сняли и прочее, он осторожности не утратит. Всякое бывает.

— Нам пора! — сказал Кеша, приподнимаясь из черного складного кресла, вставляя в чехол лучемет.

— Куда еще? — поинтересовался Хар.

— Этот бункер пора менять.

Хар возражать не стал. Его дело наблюдать… и иногда помогать Булыгину, иногда, если это не противоречит интересам троггов. Хар и сам не знал до конца, зачем его послала королева Фриада, ему это и знать было не положено, потом, когда придет срок, все выяснится само собою. Хар встал на задние лапы, обмахнулся облезлым хвостом. Менять так менять.

Они не стали взрывать этот бункер, только заварили титановые люки и засыпали входные лазы. Ежели кто-то сунется, провозится не меньше получаса, а ни хрена внутри не найдет, нету следов никаких.

Надо перебираться поближе к Москве. Не год же ждать сигнала! У Кеши оставалось еще четыре точки по России. Он выбрал заброшенную подземную котельную невесть каких времен неподалеку от Клина. Местечко тихое, спокойное. И сами они люди тихие, спокойные, мирные… до поры до времени.

Низовая капсула, находящаяся где-то меж Землей и Луной, вела их, прикрывала.

Никакого другого прикрытия не было, остальные капсулы, кроме координирующей, ушли вместе с Дилом Бронксом, гутом Хлодриком, Хуком Образиной и другими. Но Кеша надеялся больше на самого себя, голыми руками его не возьмут, пускай только сунутся… но ЛУЧШе и не думать об этом, лучше не ждать, бить первым. Ьоевая десантная капсула вещь хорошая, это он еще на проклятой Гирге понял, но ее могут распылить или блокировать, околоземная защита хотя и не действует почти, еле дышит, но через пень-колоду да прощупывает временами пространство. А сигнала все нет.

Вот и думай что хочешь!

Семь дней они торчали в котельной. От скуки и тоски Хар начал линять, и Кеша уже не мог на него глядеть без отвращения. Потеряно столько времени!

Эх, Иван, Иван.

Да за эти дни и недели можно было вычистить еще десяток притонов, пустить черную кровь гадам. Главное, посеять страх — у них все мигом расходится, по всей планете, по всей Федерации, они уже знают, что на силу сила нашлась, уже кого попало на мессы не пускают. Правда, с ними можно было б и сгореть, засыпаться на мелочах, не добравшись до главного… тут Иван прав: коль воровать, так миллион, любить, так королеву, а уж если и сшибать кому рога, так самому дьяволу, а не ряженным скоморохам. Прав!

Но Гугу лучше, он со своей шоблой, он быстрехонько порядочек навел, смуту пресек, и Сигурд молодой теперь ему верный друг-кореш и первый помощник, да-а, под гутом сейчас тысячи ходят. И Бронксу неплохо, вон их сколько в Штаты махнуло — целая госделегация от дружественной, хе-хе, державы, один Крузя с его «длинными ножами» чего стоит! А тут приходится в одиночку!

Оборотня Хара Кеша не считал — оборотень есть оборотень, нелюдь инопланетная. Дважды ему казалось, что за ухом начинало жечь, покалывать — внутренняя связь. Нет, один раз просто примерещилось, а во второй какой-то гнус мелкий укусил.

На третий раз связь заработала.

— Кеша? — тихо спросил Иван, будто не в ухо говорил, будто в самой голове сидел.

— Он самый, — робко ответил Булыгин.

— Как слышишь меня?

— Нормально слышу. Это сигнал, что ли?!

На случай «сигнала» Кеша знал чего делать, до мелочей распясано было.

Но Иван нарушил все планы:

— Это еще не сигнал. Сигнал потом будет. Слушай меня, и не бойся, нас никто не слышит. Ты где?

— На четвертом мы… с Харом. Остальные ушли, как ты приказал.

— Порядок. Я в самом центре, пока работаем «под ковром». Скоро будем выползать наверх. Понял?

— Понял, — ответил Кеша. Он и не сомневался, что рано или поздно Иван возьмет за глотку большого бугра, Иван умный, настырный и дошлый. Он и от довзрывников ушел чистым, не то что сам Кеша — отпустили, понимаешь, на время, через барьеры сигать. Эх, круто, круто взял Иван. Но только так и надо.

— Помнишь, как на Гиргее работал?!

— Было дело, — признался Кеша.

— Сегодня придется поработать по Космоцентру Видеоииформа. Наземные службы без тебя прикроют. А главное, Кешенька, на твои плечи ложится…

— Не сдюжу, там вертухаев восемь тысяч, спецназ, системы дальнего обнаружения прозрачников… твой дворец так не защищен! Не получится у меня!

— На Аранайе ты и не такие штуковины выделывал, — голос Ивана был напорист и решителен. — Не робей, Кеша, не один пойдешь. Через шесть минут два альфа-бота над твоей дырой будут.

Кеша не поверил, неужели он смог договориться с корпусом?! Нет! Может, Иван сверзился? Может, его недаром в психушку сажали?!

— Руководишь захватом ты! — поставил точку Иван. — Будет осечка, с тебя спрошу! Капсула ведет тебя?

— Ведет, — ответил Кеша.

— Пойдешь на капсуле. Смелость, Кеша, города берет. И второго такого как ты у меня нет. С Богом!

Внутренняя связь отключилась. В голове стало тихо и пусто.

Шесть минут… нет, оставалось всего четыре. Надо выползать. В особых сборах Кеша не нуждался, весь боекомплект со всеми причандалами на нем, спецснаряжение за плечами и в гравиаторбе. Дисколет не понадобится.

Пусковик тоже. Эх, мать честная! Никуда уже не денешься — надо работу работать!

— Наверх! — скомандовал Иннокентий Булыгин единственному пока подчиненному, оборотню Хару.

И первым выскочил за бронированную дверь, впрыгнул в открытую кабину подъемника. Оставалось две минуты. Это хорошо, не сгоряча, не второпях. Он сдернул вниз люковые створки, чуть высунул голову наружутак не полагалось, но Кеша больше доверял собственному глазу, чем приборам. Оборотня он цепко ухватил за титановый, гравированный ошейник, присланный доброй Таекой.

Тот дернулся поначалу, но потом притих. Полминуты! Пора бы уже…

Две серые точки выскочили из-за горизонта. Они шли стремительно, над самой поверхностью. Но Кеша знал, они снизят скорость, на несколько секунд, так его подбирали и на Аранайе, он знает, все знает… но зевать нельзя.

— Опа!!! — вырвалось из его глотки.

И тут же пусковик заплечной внутрискафовой микролебедки выбросил вверх крохотный крюк на прозрачном, невидимом тросике.

Две тени закрыли свет белый лишь на миг, а потом рвануло, дернуло.

Кеша ухватил Хара за хвост другой рукой, для надежности. И снова потемнело.

Все было закончено. Они сидели внутри альфа-бота, прямо на броне.

— На-ка, держи! — Кеша протянул руку ближнему бойцу, но не для пожатия — в ладони у него был зажат черный шарик. — Это ключ-код с координатами.

Засунька его, малыш, в самое нутро «мозга». Пора нам подниматься со дна.

— Есть, — четко ответил «малыш».

Еще через полминуты оба бота резко взмыли вверх.

Никто не знал, где располагается штаб-квартира Синклита Мирового Сообщества. По традиции считалось, что и сам-то Синклит — это нечто полуэфемерное, собирающееся лишь раз в шесть лет для торжественных словоизречений и пышных застолий. Но Дил Бронкс прекрасно понимал, что до Синклита ему и не добраться, его задача проще — разобраться с верхушкой Объединенных Всеамериканских Штатов, а это тоже не малая работенка:

Штаты поглотили всю Америку, и Южную, и Северную — одних космодромов восемьсот сорок штук, не считая мелочи, наземные авиационно-сухопутные силы — полтора миллиона голов с уймой всякой техники, четыре миллиона андроидов, полторы тысячи бронеходов и бессчетное количество стволов всех видов и размеров. Это помимо спецохраны непосредственной власти.

Попробуй-ка ошибись!

Дил не стал соваться в Нью-Вашингтон, где бесконечно заседал колоссальный аппарат — чудовищный гибрид Сената, Конгресса, национальных комиссий, представительств ЦРУ и ФБР. Нет, только не нью-вашингтонский Форум — это болото, в котором можно увязнуть напрочь.

Планом сразу отбрасывались любые внедрения и вторжения в Форум.

Белый Дом в старом, провинциальном Вашингтоне, привычное убежище Президента, имевшего весьма сомнительную власть в Западном полушарии — также отметался.

Все директивы, распоряжения, пожелания и прочие порождения Форума, одобренные Президентом и комиссариатом Синклита направлялись прямиком в Исполнительную Комиссию и ею же проводились в жизнь. Комиссия диктовала администрациям всех штатов, планет, городов и городков, что им делать и как им жить. Ослушания не допускались. И была Комиссия по сути заурядным техногородом с сотней живых людей, десятком тысяч андроидов, с огромным, постоянно наращиваемым «Мозгом» в сорока титановольфрамных шахтах и прочей принадлежностью, обеспечивающей своевременное доведение требований правящих кругов до тех, кому положено эти требования претворять в жизнь.

Располагалась Комиссия в пригороде Нью-Вашингтона, всего в сороках милях от него за бронированными шестиметровыми стенами форта Видсто.к.

Дил Бронкс посадил свой дисколет прямо посреди пригорода, на зеленую лужайку. Вышел и сел на траву.

Еще десять человек должны были собраться в этом пригороде из разных мест, поодиночке, не привлекая внимания. Дил не доверял чужим, это были его люди. Они хорошо работали и хорошо получали за свою работу. Как доберется до Видстока карлик Цай ван Дау, Дила не интересовало, он вообще не верил, что Цай хоть в чем-то поможет ему, навряд ли, скорее всего, будет просто мешаться под ногами и время от времени доносить на него Ивану. Ну и плевать. Дил Бронкс верил в своих людей и в свою капсулу, ведущую именно его. Капсула сейчас торчала в тихих высях над Северной Америкой, торчала на геостационарной орбите. Ни одна собака не заметит ее, Дил обхитрил всех, он «приклеил» капсулу к орбитальному ретранслятору, ее невозможно обнаружить, «обманка» работает стопроцентно, наверняка, ни один локатор не возьмет капсулу, пока она не «отклеится». А там — подика, попробуй срежь боевую десантную капсулу, она вперед уничтожит любого врага.

Гуг сидел спокойно, поглядывал по сторонам. Он знал, что если в радиусе трехсот метров хоть кто-то поднимет на него ствол, капсула превратит его в пыль за долю секунды — гамма-излучение боевой направленности пронзает тридцать с лишним тысяч километров вместе со всеми атмосферными «фильтрами» за единый миг, без проблем. Но не в этом дело.

Дело в другом.

За последние пятьсот лет, а может, и вообще за всю историю Штатов никто еще не решался на эдакое безумие, никто не работал столь крупно и нагло.

Дилу было явно не по себе. Но в свое время неунывающий Дил Бронкс, покоритель Аль-Завары, герой Гадры, Белого Шара, Чук-Гейры и Зангезеи, неистребимый десантник смертник, входивший в двадцатку лучших десантников Федерации, проделывал и не такие дела… правда, они делались далеко от Земли, очень далеко, но тем не менее.

Сейчас Дил сидел по колено в траве и вспоминал самого себя, прежнего Неунывающего Дила, не имевшего за душой не то что сказочного «Дубль-Бига», но и гроша ломаного. Пошел бы он в те годы на подобную авантюру?

Нет! Не пошел бы… Но тогда было иное время — светлое, героическое, былинное, время романтических подвигов и веры, огромной и чистой веры в человечество, в его прогресс, во все доброе и прекрасное. А теперь?

Теперь он старый циник и богач, он ни во что не может верить. А без веры разве пойдешь на смерть?! Прочь! Прочь мрачные мысли! Они возьмут верх, обязательно возьмут.

Чтобы он ни болтал Ивану все эти годы, как бы ни пугал, ни грозил, а Иван всегда выходил сухим из воды, всегда оказывался если и не наверху, то где-то сбоку, живым и невредимым. Он не оплошает и сейчас. Он не подставит их! Да, простота хуже воровства. Иван всегда был прост и прям, не кривил, не юлил, не врал. Вот поэтому с ним можно идти и на смерть. Поговорки поговорками. А подлинная сила и заключается в простоте. Хитрый не бывает умным, это аксиома. Большой ум и большая сила, превосходящие все в окружающей суетности бытия, и порождают простоту. Хитрят и интригуют слабые и глупые, притворяющиеся умными и сильными… Нет, хватит философиями тешиться! Дил опрокинулся на спину.

Прямо над ним в голубых высях плыли белые кучерявые облака. Человеку не надо подниматься за них — почему-то именно это пришло первым в голову.

Не надо?

Да, не надо, все необходимое есть здесь, на Земле. Дил закрыл глаза.

Хук Образина и Арман-Жофруа начнут с низов, они наготове со всеми своими головорезами. Им проще. Они смогут раствориться в людской массе, уйти в случае провала. А у него не будет такого шанса.

Когда, интересно, ждать сигнала? И что это за сигнал?! Долго оставаться незамеченными в Видстоке они не смогут. Сейчас время начинает работать против них.

Впрочем, он не Булыгин и не Гуг Буйный, за ним нет ничего такого, и никто не сможет прицепиться к нему.

Странные мысли. И почему они лезут все время в голову?

Дил Бронкс осторожно приоткрыл глаза.

Прямо над ним уродливо сгорбившись, стоял, карлик Цай ван Дау.

— Чего надо? — грубо спросил Бронкс.

— Не бойся, — прохрипел карлик, — уже третий день по всем Штатам в архивах стирают криминальную информацию, прекращены все слежки, открываются тюрьмы и каторги… понимаешь? Я не наведу на тебя никого, не бойся. Они сами хотят немного подогреть свое варево.

— Бред! — прошипел снизу Дил.

Он знал, что Цай не лжет, но не хотел верить. Еще бы, верить во все это было жутко — каждое такое событие неумолимо приближало роковой день, просто так подобные вещи не делаются.

— Но бывает и особый учет, — добавил Цай.

— Конечно, — согласился Бронкс, — они выпускают уголовников?

— Я и есть уголовник, беглый каторжник, рецидивист.

— А кто тогда я? — неожиданно спросил будто сам у себя Дил.

— С этим будет сложнее разобраться! — Цай попытался улыбнуться, и снова его уродливые губы, напоминающие клюв гадкой птицы, растрескались обнажая кровавые десны, капельки черной жижи потекли по подбородку.

Бронкс закрыл глаза, ему стало жалко несчастного карлика. На лечение надо! в регенерационные боксы! потом на год в отпуск, на пляжи Сан-Дифакса! А он в бой рвется. Калека, доходяга, полутруп…

— Ты все еще держишь обиду на Гуга? — ни с того ни с сего спросил карлик Цай.

Бронкс оторвал голову от мягкого травяного покрова, сверкнул своим врезным бриллиантом, широко раззявив рот в белозубой улыбке.

— Мы никогда не были с Гугом друзьями. А обида это тонкое чувство, Цай, на каждого встречного-поперечного не обижаются, запомни это!

— Ты держишь на него обиду! — упрямо повторил Цай, но теперь утвердительно.

— Думай, как знаешь! — Бронкс отвернулся от карлика. Встал.

Он был в таком запале, что хоть сейчас на штурм. Штурм? Нет, тут никаким бараньим лбом не прошибешь броню. Тут будет все идти по плану. Иван будто в воду глядел. И откуда он все знает?! Бронкс резко повернулся кЦаю.

— Почему ты не вернулся на Умагангу?! — спросил он в лоб.

— Я там чужой, — прямо и просто ответил Цай. — Там живут очень красивые люди. А я урод.

— Ты и здесь урод! — озлобленно прорычал Дил Бронкс.

— Может быть, — согласился Цай ван Дау, наследный император далекой, полупризрачной империи, — но среди вас, землян, мое уродство заметно меньше. — Он немного помолчал, потом добавил: — Держи себя в руках Дил… а если ты передумал — уходи. Я справлюсь один.

— Ну уж нет!

Бронкс пристально посмотрел прямо в кровавые глаза карлика, полуприкрытые нависающими бельмами синюшных век. Отступать поздно.

Главное, чтобы сигнал не запоздал.

Иван откинулся на спинку кресла. Все! Хватит! Надо передохнуть. Он подозвал широкоскулого.

— Комната отдыха есть?

— А как же! — широко осклабился тот. — Я провожу.

Провожать пришлось недалече — четвертая слева панель послушно поднялась вверх, освобождая проход.

Иван-Правитель шагнул внутрь. И остолбенел. Сама комната была огромна и великолепна. Темнозеленый шелк с золотистой набивкой, зеленые ковры будто травамурава под ногами, мягкий свет, диваны, диванчики, кресла — все под старину, под XIX век, а может, и впрямь старинные, благодать… но не это поразило Ивана. А совсем иное. В половину стены, напротив прохода, уходил во глубину за зеленоватым же толстенным стеклом огромный аквариум.

Чуть шевелились трехметровые водоросли, высвечивались изящные кораллы, мрачно поблескивал крупный зернистый песок… и тонуло все во мгле.

И здесь! Они везде!

Иван резко развернулся к широкоскулому. Тот отпрянул, в глазах его промелькнул страх.

— И давно это тут?! — спросил Иван.

— Что это? — не понял начальник охраны.

— Гиргейские рыбины!

— Давненько… четыре, нет, пять лет как завели.

Иван снова повернулся к стеклу. Прямо на него из мрака и зелени выплывала омерзительная, клыкастая, шипастая, плавникастая тварь. Она глядела в глаза своими выпученными багряными буркалами и плотоядно, неторопливо облизывалась. Именно такие сожрали Толика Реброва, подлеца и подонка, именно такие преследовали его повсюду — щупальца довзрывников, напоминания непостижимого. И глаза! уши! трансляторы! Они все передавали, все! до последнего вздоха, до словечка, до изгиба губ и взлета бровей… все шло в исполинский информаторий, туда, в само ядро Гиргеи, а потом дальше… в Старый мир! да, именно в Старый мир. Но не это сейчас важно, а другое- из непомерного кладезя данных черпали все: Синдикат, Восьмое Небо, Система, Пристанище… Синклит, черт бы его побрал! Это означало одно, он уже засвечен! и против него работают! но втихаря, «под ковром», как работает пока и он сам… нет! нервы! ничего это не означает.

Он подошел к дивану у окна, отодвинул тяжелую штору. Белый столп колокольни Ивана Великого, подсвеченный снизу, неугасимой свечой самого Господа высился во мраке… нет, это только на первый взгляд над Кремлем царил мрак, но глаз быстро привыкал, и становились видны величественные очертания башен с двуглавыми орлами, купола, зубчатые стены… Дивная, непередаваемая красота. И это все может погибнуть. Из-за него!

Бомбить, обстреливать, жечь, убивать будут его, Глеба Сизова, бойцов корпуса… а погибнет все это — сама Россия погибнет, рухнет с пронзенным, разбитым сердцем, руинами рухнет, чтобы быть уже не Россией, а землей незнаемой и пустынной. Белая свеча колокольни! Несчитанные мегатонны свинцовой беспощадной Тьмы… и почти бесплотный язычок пламенислабый, нежный, чуть теплящийся… и он раздвигает Тьму! Горе безумцам, ползущим по грани меж Светом и Тьмою, горе! Это все было, раньше было, в Пристанище, и на Гиргее. Океан Тьмы! Вселенская Черная Пропасть! И крохотная золотинка Куполов. Да! Тогда он был вдали от них. Теперь он здесь, их отсветы ложатся на его лицо. Тогда он был странник. Теперь он воин!

Иван медленно и тяжело опустился на диван. Только три минуты. Три минуты полного забвения. Ни секунды дольше.

— Выйди! — приказал он.

И уставился прямо в кровавые зрачки гиргейской гадины. Ему не хватало своего собственного тела. Тело Правителя было слишком слабым, слишком немощным, это было тело не человека, но выродка. Ничего, еще совсем немного… а сейчас… Иван собрал в пучок сознание, подсознание, сверхсознание, сжал их словно под фантастическим прессом в крупинку, пылинку… и выдохнул ее.

Пройдет вечность и восстановятся силы, укрепится сном, отдыхом и осознанием единого воля. Пройдут три минуты, и он будет свеж и бодр как родившийся заново.

Нет… не выходит, не получается, этот кровавый взгляд не дает ему отключиться. Хорошо! Иван принял вызов. Теперь он был сам собой, но был и «алмазной палицей», только-только хватало сил, но он вдавливался, врезайся под это мутноватое стекло, он проникал в тяжелое и нездешнее тело гиргейской гадины. Она пыталась оторваться, уйти в толщи мутной воды, скрыться. Он не давал ей сделать этого, не отпускал, не шевеля и пальцем, он пронзал ее излучаемой из чужих, старческих глаз, но все же своей собственной незримой силой. И гадина вздувалась, разбухала, из плоской, муренообразнои твари превращаясь в. раздувающийся шар, отчаянно трепыхая шипастыми плавниками, вываливая плоский непомерный язык, пуча безумно-ненавидящие глазища. Все! Конец! Гадину разорвало- коричневые пузыри пошли кверху, пеня воду, цепляясь за длинные, извивающиеся водоросли. Разодранное, мертвое, волокнистое тело медленно опускалось вниз, на песок. С рыбиной было покончено.

Он победил! Впервые он победил такую тварь! неземную тварь! сатанинское отродье сатанинских цивилизаций! Он сильнее их! Он воин!

Иван прикрыл глаза, расслабился. Три минуты, только три минуты!

— Я не знаю, когда будет сигнал, мой мальчик, — в открытую заявил Сигурду Гуг Хлодрик, — но чтоб до того дня, до того часа и той минуты, ты слышишь, чего я говорю, чтоб этот гаденыш, этот паскудник Крежень лежал передо мной, вот тут! — Гуг плюнул на мраморный пол в двух метрах от себя, от кованного ажурного трона, на котором он восседал. Трон этот стащили еще лет десять назад из какого-то музея, он Гугу понравился — натуральный древний чугун, черный как отражатель десантной капсулы, с толстенными кожаными набивками и раскоряченно-мощными львиными лапами ножек.

Четыре гутовых логова накрыл Европол, еще тогда.

Но пятое оставалось нетронутым. Правда, Бонн не лучший из захолустных городишек Объединенной Европы, но другого такого тихого местечка не отыскать. Породы здесь скальные, надежные, последнее землетрясение было лет двести назад, а пусковые шахты со всеми лазами, перелазами забросили чуть позже, залили сверху титановыми пробками да и успокоились. Гугова братия врубилась в брошенные коммуникации бундесвера не сверху. а сбоку — через четвертые руки, по старому знакомству Гуг откупил списанный десантный планетарный проходчик, дело уголовное, грозившее пожизненным заключением, но он уже тогда ни черта не боялся. Проходчик запускали с одной из вертикалей заброшенного пригородного пневмополитена, он прошел семнадцать миль в породе и заглох. Последние семьсот метров пробивали вручную, угробили девять андроидов и еще новичка-бедолагу. Но пробились!

Ни одна ищейка Европола не знала, что под старым городишком на глубине полутора километров, в самом центре Объединенной Европы таилось бандитское логово… Не штаб-квартира преступного межзвездного консорциума, не офис всепланетарного гангстерского синдиката с тысячами клерков и секретарш, а именно бандитское логово доброго и старого, благородного разбойника Гуга Хлодрика Буйного, который по всем статьям и законам должен был махать сейчас гидрокайлом на гиргейской подводной каторге. Да, Гуг был реликтом древнейших эпох, неизвестно как уцелевшей, диковинной особью давно вымершего мира, мастодонтом, мамонтом, динозавром непостижимо далеких, «золотых» веков. Он не признавал наживы на наркотиках, спиртных напитках, торговле женскими и детскими телами, органами, он не терпел подлости и грязи, мерзости и продажничества. Даже если он и брал с какой-нибудь сволочи «грязными» деньгами, он «отмывал» их, как не «отмывали» нигде и никто уже столетиями, он через подставных лиц строил школы и приюты, открывал театры, в которых не было голых и потных свивающихся в клубки тел, непонятные для подавляющего большинства поверхностных жителей театры с какой-то непонятной «классикой» полукаменного века- Чехов, Шекспир, Островский… Среди гнуси и мерзости он выстраивал лечебницы, лечил, выхаживал и выпихивал в жизнь сирых и обездоленных, тут же калеча, кроша в капусту, безжалостно давя направо и налево сытых, наглых, сильных…

Преступный мир не любил Гуга Хлодрика, ибо он все делал не «по закону». Он делал по совести — такому же реликту как и он сам, давно вымершему и непонятному здравому человеку, забытому. Его не любили, но его и боялись.

Гуг был одним из самых матерых и рисковых десантников смертников, он входил в десятку отборных сорвиголов, покорявших в одиночку целые миры, громивших планетарную оборону и звездные флоты иных цивилизаций.

Гуг-Игунфельд не мог жить без риска, без боя, без схваток и прорывов, без лихих налетов и вечной драки… драки за правду, за справедливость, за обиженных. И он никогда бы не ушел из Дальнего Поиска, не ушел бы из «черного шлема», но его списали! его выбросили за борт его собственной жизни! А он не смирился, он нашел свои путь. Правда, поговаривали, что Гуг, как и большинство списанных десантников, сошел с ума, сверзился, потому и вытворяет невесть что, колобродит и дурит. Его боялись и по этой причине, даже тем, для кого преступление это профессия, проще иметь дело с живущими по профессиональным законам, чем с сумасбродами, готовыми пристрелить тебя на месте за какую-нибудь грошевую пятилетнюю соплячку, проданную на Зайгезею. Но была и еще одна причина, по которой даже самые влиятельные трансгалактические мафиозные картели со всем их штатом головорезов и программистов обходили Буиного стороной: десантный корпус, а это шестьсот тысяч человекообразных машин смерти со своим кодексом дружбы и товарищества, никогда не давал никого из «братков» в обиду, будь он хоть списанный, хоть вписанный. Даже четверти этого корпуса с лихвой хватило бы на то, чтобы разорвать любой синдикат пополам, вытрясти все наворованное заодно с его черной душонкой и тысячами трупов.

Сигурд помялся и задал вполне законный вопрос.

— А если сигнал будет через десять минут?!

— Тогда мы все покойники, — невозмутимо ответил Гуг. Ему было плевать на Креженя в прямом и переносном смыслах. Крежень ничего не знал о деле… так, если только в самом общем виде. Но Крежень мог и в общем виде намекнуть на готовящиеся акции Синдикату. И тогда они и впрямь покойники — Синдикат работает быстро и четко. Гуг не боялся Синдиката, он готов был объявить войну всему миру, не то что какой-то межсистемнои гангстерской сети. Пусть только сунутся! Другое мучило Гуга — неспокойно у него было на душе. Еще совсем недавно они заливали горе с Дилом Бронксом на его сказочной космической станции, их обоих дубасила и подвешивала для протрезвления очаровательная крошка Таека, казалось, душа в душу слились… и вот, на тебе.

Вдрызг разругались! В себе-то Гуг не сомневался, он свернет хилые шеи европейским плутократам, вывернет наизнанку старуху-Европу! Но ежели Дил оплошает, Штаты задавят Старый Свет, задавят вместе с Гугом и всем его лихим воинством подземелий. Эх, Дил, Дил.

Перед неминуемой кончиной, перед смертушкои предстоящей им бы всем побрататься, покаяться друг перед дружкой, поплакаться… а они зубищами скрежещут брат на брата. Хорошо еще Иван не видал. Где-то он теперь горе мыкает? И дождешься ли от него сигнала? Гуг уже принял решение, для себя, молча, втихаря- не будет сигнала до загаданного дня — он сам даст сигнал, сам начнет! И тогда держись! Парни дрожат от нетерпения, рвутся в бой, их только спусти с поводка — каждый понял, смекнул, что не на грошовое дело пойдет, а на одноединственное, фартовое, каких судьба за жизнь больше не дает, струсил — отпал, решился — иди до конца. Это как наркотик. Гуг по себе знал. Но ждать и догонять — хуже нету. Нервы не железные, не из колючей проволоки, их на лебедку жизни много не намотаешь.

— Ребятишки дно подняли? — спросил он у Сигурда.

— Угу, — отозвался тот односложно.

— Совести у этого дерьма нету, толковать не о чем. Но пусть передадут всем: по свистку работать, весь хабар ихний — после гона на три дня гулеванье в полную масть, легавые вмешиваться не будут. Но ежели кто из гнилых наверх выползет, хоть в одну дыру, накажу по закону. Так и скажи.

Но до свистка, чтоб тихо!

— Нам бы на подмогу… — начал было Сигурд.

Но Гуг осек его сразу.

— Грязь грязью замочится… а мы на чистое дело идем. На святое дело, мой мальчик! Иван верно толковал, наши души загубленные, но Господу один раскаявшийся грешник дороже ста праведников, мы, своими руками спасем души миллиардов, даже если руки наши станут багряными от крови этих нелюдей… мне горько говорить все это тебе, мой мальчик, но кто ж знал, что именно на наш с тобой век выпадет конец света?!

Иван открыл глаза. Он был бодр, свеж и здоров — ровно настолько, насколько мог быть бодр, свеж и здоров Правитель, точнее, его уродливое тело. Трех минут хватило. Можно продолжать. Еще двое-трое суток кряду.

Аквариум пуст. Тут не должно быть чужих глаз и чужих щупалец. Тут, в сердце России, вообще не должно быть чужих. Давно позабытая поговорка:

«рыба гниет с головы».

Верно, значит, и чистить ее надо с головы. А голова здесь.

Гниль. Вырождение. Патология. Гниль. Дегенерация! Все было известно еще тысячелетия назад. И рецепты были…

И все оставалось по-прежнему. Опять гниль. Опять надо чистить.

Чистильщик всегда не по нраву многим. Многим выродкам. Многим заблуждающимся. Многим одураченным. Многим недругам. Многим! Но это их личное дело. Хирург не спрашивает у раковой опухоли, нравится ли ей, когда ее вырезают или нет, он просто берет нож и вычищает гниль. И хватит, хватит философствований.

Пора за дело браться.

Иван-Правитель встал с дивана.

И тут же чуть не повалился на него обратно.

Панель вылетела с треском и грохотом. Зарядом из бронебоя вышибло непрошибаемое стекло, разметало по комнате кресла и креслица, диванчики и стулья… На пороге, точнее, в проеме стоял багрянолицый, избитый до полной неузнаваемости бывший министр обороны. Его огромная туша покачивалась, с трудом удерживаясь на ногах. Костюм был изодран в клочья, в здоровенные рваные дыры проглядывала шерстистая кудлатая грудь. Это был не человек, это было взбесившееся животное, раненный кабан, поднявшийся на две конечности.

Но где начальник охраны?! Почему этот гад вооружен?! Ах, Света, Света!

Оставила в кабинете бронебой!

Какая непростительная ошибка! Из-за таких вот мелочей рушатся грандиозные планы, обращаются в пыль-иесвершившиеся великие свершения.

Проклятье! Иван понимал, что он не успеет сбить с ног этого кабана, что тот опередит его… ствол бронебоя медленно поворачивался от окна к дивану.

Кровавый след тянулся по паркету за министром. Но прежде, чем он истечет кровью, он успеет нажать спусковой крюк, это яснее ясного.

Нет, не спешит! Глаз не видно, только узкие, запекшиеся щелочки… он торжествует! он видит перед собою немощного, слабого, болезненного старца, и он торжествует свою победу, он смакует этот миг! Ивана передернуло. Так глупо влипнуть, так глупо, когда все так хорошо шло, надо же!

— Ну что, сука?! — прохрипел министр. — Хотел один остаться?

Выслуживаешься?!

Иван молчал. Шли секунды. И каждая могла стать последней в его жизни.

Но он не ошибся — министр обороны, этот бывший министр, предатель, подонок, мерзавец, ничтожество выдавал себя с головой — он работал на них, как работал сам Правитель, как работал тот, кому надлежало блюсти безопасность государства и народа.

Выродки! Мразь! Гниль! Но где же начальник охраны? где широкоскулый?!

Где Глеб Сизов?! Эх, если бы он был в своем теле! Один прыжок! Один удар!

Нет, судьба распорядилась иначе. Значит, придется умереть. Придется.

Он сражался до последнего. Не щадил себя. Но у каждого есть свой срок.

— Сейчас ты сдохнешь, старая сволочь, — почти беззлобно просипел министр, — но не сразу! Я отшибу тебе ноги, и ты будешь лежать на этом зеленом ковре и медленно издыхать, у тебя будет время подумать, старый козел, представить, как твой гнилой труп выбросят в мусорную яму, и как его будут обжирать вонючие, голодные, бездомные псы… не волнуйся, я сам позабочусь, чтоб все было именно так! А потом я прикажу привести сюда все твое ублюдочное семя, я скормлю их крысам в подвалах, понял?! Ты на кого посмел руку поднять, сука?!

Ты что, забыл, кто за мной стоит?! — Злорадство распирало министра, он никак не мог остановиться, он ликовал — изуродованный, полумертвый, истерзанный и забитый, он верил, истово верил, что выживет, выкарабкается и будет править, ах, как он будет править! его трясло от вожделения и сладострастия, он захлебывался кровью, но хрипел, хрипел. — А теперь получай, сука!!!

Иван не услышал выстрела. Он лишь увидал, как опустилось вниз черное дуло бронебоя, опустилось до уровня его лодыжек. А потом его ударило будто десятью ломами, подбросило к потолку, расплющило об него, оставило кровавое пятно, бросило вниз, на разбитый в щепу паркет, снова ударило и бросило в беспросветный мрак. Но он пересилил шоковый удар, он вернул себе сознание, хоть на миг, на долю мига — он воин, и он будет драться до последнего… как?! Глазам открылось ужасающее — ноги, самое колено были оторваны, из обгорелых, залитых черной кровью штанин, торчали раздробленные кости. Боль! Дикая, непереносимая боль! Он вздернул голову кверху. И прямо над собой узрел торжествующее, багровое лицо, нет, не лицо, рожу, кабанью, звериную рожу, скалющую крупные, наполовину выбитые зубы.

— Ну как ты себя чувствуешь, сука?! — прошипела почти в глаза эта рожа, — А, Правитель? Теперь ты понял, что был не прав?!

— Понял, — еле слышно прошептал Иван.

Жизнь уходила из чужого тела. Уходила, убивая и его, находящегося в этом теле. Он держался лишь на своей чудовищной силе воли. И он выжидал.

Ближе! Еще ближе! Рукоять меча скользнула в холодеющую ладонь. Ну, давай же еще немного!

— Что-то ты слишком быстро издыхаешь, Правитель?! Ты не даешь мне насладиться твоими судорогами, — шипел министр, склоняясь над умирающим, заглядывая в мутнеющие глаза, будто именно в них должен был загореться ответ на какой-то очень важный для него вопрос. — Видишь, сука, они не вливают в тебя свою энергию, свою силу. Значит, они бросили тебя!

Значит, ты не прав… а прав я! Подыхай, сука, подыхай!

Мертвенно-белая рука взлетела вверх. Лезвие меча вырвалось из рукояти подобно ослепительному лучу во мраке… то ли голова министра, то ли кабанья рожа с промелькнувшим на ней мимолетным изумлением, еще не переросшим в ужас, подпрыгнула над истерзанным, залитым черной жижей туловищем и тяжело упала на лохмотья, перемешанные со щепой, покатилась к мрачному, зеленому аквариуму, замерла, скаля остатки желтых зубов.

Рука разжалась, рукоять поглотила сверкающее лезвие меча, скользнула из ладони вверх по предплечью.

— Я все понял, — оцепенело прошептал Иван.

И пополз в кабинет. Там нет никого, но туда придет, обязательно придет Глеб Сизов, его парни, они окажут помощь, они… нет, они не спасут его, он труп, полный труп. Но он успеет сказать Глебу пару слов, и тот все поймет, обязательно поймет!

— Господи! Помоги, дай сил, последних сил! — молил он бессвязно, еле шевеля губами. — И ты, Воитель Небесный… не спеши, я еще приду к Тебе, я встану в золотые полки, не спеши, мой меч- твой меч… Света, Светик, прости меня, за все прости!

Он полз, уже и не живой и не мертвый, полз преодолевая с чудовищным усилием каждый сантиметр, обливаясь кровью, ломая ногти, до исступления кусая губы, лишь бы не потерять света, не уйти во мрак.

И он выполз. Возле самого стола лежал в уродливонелепой позе широкоскулый начальник охраны. У него был переломлен хребет. На лице, восковом, отрешенном, застыла гримаса боли. Труп! Потом скажут — умер на своем боевом посту… верно скажут. Иван прополз мимо.

Жизнь истекала из него. Шли последние секунды. Он ясно и вполне осознанно чувствовал это. И никто уже не поможет. Никто! Сейчас наступит последнее, минутное просветление, будто вспышка света — так всегда бывает, он знал — а потом вечный, беспросветный мрак, ничто!

Еще немногим позже, через неделю, месяц, год беспросветный мрак поглотит все человечество, и придет уже полное, безысходное, необратимое и всевластное Ничто.

Так будет. Да, теперь будет так. Все понапрасну… Нет, вырывающаяся из тела жизнь, последняя ее капелька, озарила угасающий, меркнущий мозг.

Яйцо! Превращатель!

Как он мог забыть! Рука медленно, смертельно медленно полезла во внутренний карман, это была мука, это была пытка… но она нащупала его, последнюю соломинку, яйцо-превращатель. Все это длилось вечность. Все это длилось миг. Уходя в небытие, Иван вцепился зубами в холодное, утратившее упругость яйцо, сдавил губами… и оно приняло его последний выдох.

Кеша сразу узнал ее- родимую и дорогую сердцу.

Капсула. Боевая, десантная, красавица, спасительница!

Они вырулили прямо к поблескивающему черному боку.

И она их приняла. Не отвергла. Еще бы, они ее родные детки. Ровно сорок три минуты понадобилось ботам, чтобы настичь ее возле Марса, играющую в прятки с полуразвалившимся пористым Фобосом.

— Все ребятки, теперь мы дома! — расчувствовался Кеша.

— Добрались без происшествий, — согласился командир отделения, но не сержант по званию, а капитан — само отделение состояло не из рядовых, а из лейтенантов и старлеев, это сразу удивило Булыгина. Впрочем, вскоре его волнения рассеялись: и капитаны, и лейтенанты, и старлеи бесприкословно подчинялись ему, все двадцать человек, два отделения, два альфа-бота.

Ну и прекрасно.

Так и должно быть. Иначе наделают дел.

Капитан был худой, жилистый, с перебитым носом, лет под сорок, может, чуть больше. Он не суетился, не нервничал, и вообще, вид у него был полусонный. Капитан получил приказ от своего командира, не известного пока Кеше Глеба Сизова, и он его выполнял. Второй капитан сидел во втором боте.

Капсула всосала оба бота одновременно. Ангары-приемники заполнились белесым газом, убивающим непрошенных «гостей». А Кеша уже ввинчивался в переходной шлюз, и по щеке его ползла слезинка. Сколько времени старался не вспоминать ничего, ни проклятую Гиргею, ни саму каторгу, ни глаз тех несчастных, кому он нес «свободу» — свободу покуражиться день, другой на своей подводной зоне, а потом сдохнуть в кошмарных судорогах на распятии — бунтовщиков наказывали строго. Да, это была та самая капсула, на которой он пропарывал дырявую Гиргею слой за слоем, на которой он вырвался из кромешного ада пыток, истязаний, убийственной работы в рудниках… Ее подремонтировали, подновили на «Дубль-Биге», пополнили боекомплект, приварили сбитые фермы и орудия, привели в порядок десантный бот, тот самый, который и принял на себя основную тяжесть «гиргейского похода»…

Но это была именно она!

Капсула, три бота, двадцать молчаливых и суровых парней да беглый каторжник, рецидивист и ветеран Аранайи в придачу, с одной стороны. А с другой — это трудно было даже представить себе, Космоцентр надо было видеть. И видеть с расстояния не менее ста тысяч километров, большое видится на расстоянии. Сверхгигантская гелиостационарная станция Космоцентра Видеоинформа висела в черной пропасти Пространства между Марсом и Юпитером, сразу за поясом астероидов. Это был гигантский ферралоготитановый шар диаметром сто двадцать километров. Девятнадцать эллипсовидных колец от двухсот до полутора тысяч километров в поперечнике медленно вращались вокруг шара. Каждое кольцо щетинилось тысячами ажурных ферм — будто длинные и гибкие волосы Медузы Горгоны колыхались в черных водах Вселенского океана — силиконовольфрамовые фермы уходили от колец и шара на десятки тысяч километров и каждая заканчивалась черным незримым зеркалом. Эти зеркала и испускали сигналы Видеоинформа, сигналы, доходящие до любой точки покоренного и освоенного землянами Мироздания. Каждое зеркало было нацелено на свой внепространственный ретранслятор, находящийся далеко за пределами Солнечной системы — сотни тысяч черных Д-торроидов были рассеяны во внесистемном пространстве от Трансплутона и до Проксимы Центавра, именно они улавливали сигнал, кодировали его, импульсировали в Осевое… и уже за миллионы парсеков, в тот же миг приемные станции-торроиды вылавливали послание Земли, передавали в местные центры Видеоинформа, а откуда изображение и звук шли напрямую в видеоголоприемники. Даже заброшенный на край Вселенной отшельн мог видеть и слушать то, что происходит на Земле в эту минуту — сигнал запаздывал лишь на семь-восемь секунд. Были, конечно, и каналы особой, правительственной, секретной связи, но они работали на одиночек. А Космоцентр Видеоинформа работал на все сорок пять с лишним миллиардов землян да вдобавок еще и на миллиарды жителей иных планет.

Разумеется, в каждой метагалактике, галактике, звездной системе, на каждой планете были и свои студии, передающие устройства, штаты Видеоинформа, но по привычке, по старой и никак не угасающей традиции смотрели Землю, ждали вестей оттуда, будто только там и рождалась истина, словно с Земли исходил Свет.

Исполинское, невообразимо сложное сооружение, висящее меж Марсом и Юпитером, уже долгие десятилетия было сердцем земной цивилизации. За последние восемьдесят лет на Космоцентр было совершено только два нападения: в первом случае бывший крупный работник Центра, выброшенный со службы за пристрастие к наркотикам, на своем планетарном дисколете, насосавшись зангезейской плесени хоа-фоа, которая делала человека счастливым безумцем, врезался в двенадцатое кольцо — это был самоубийца-истерик; во втором случае, семеро дикарей системы Иргиза, с грехом пополам овладевшие техникой управления туристической капсулы, решили поживиться в «чужом большом вигваме», они успели набить свою капсулу до отказа всякой блестящей мишурой и вывинченными деталями строений сверхгигантского космического технополиса, но андроиды, контролировавшие их «похождения» и смотревшие на проказы гостей сквозь пальцы, при подходе дикарей к системам обеспечения сожгли их вместе с капсулой — закон есть закон. На Космоцентр никогда не поднимала в открытую руку ни одна из звездных мафий. Они вели свою борьбу внутри студий, пытаясь купить, приобрести, отбить, отвоевать как можно больше эфира для себя… но никто не пробовал взять сердце Вселенной «на копье».

Иннокентию Булыгину, ветерану Аранайской войны, предстояло совершить это неблагодарное и заведомо гиблое дело. И выбора у него не было.

Иван нашел Кешу и на капсуле за дырявым Фобосом.

— Где ты?! — прорезалось в мозгу.

— На исходной, — односложно ответил Кеша, все так же по-детски шевеля губами.

— Хорошо, — Иван вдруг замолк, потом сдавлено и с явным волнением сказал: — Ну, Кеша, сейчас все будет зависеть только от тебя, понял? И все мы сейчас в твоих руках… и я, и Дил, и Гуг, и остальные. Ты догадываешься, какой будет сигнал?!

— Догадываюсь, — прошептал Кеша. Как же он раньше не сообразил все думал и гадал, как их Иван оповестит, чего начудит? А получается вон чего!

— Мы уже начали, Кеша. Обратной дороги нет. Только вперед!

— Сколько у меня времени?

— Два часа.

Кеша промолчал. Ну что тут скажешь. В глотке сразу пересохло. Хар сидел рядом, преданно смотрел в глаза и молчал, он все понимал. Но оборотень Хар не боялся умереть- в подводных толщах Гиргеи осталась его часть.

Иннокентий Булыгин тоже не боялся, но он не знал — сколько осталось и когда довзрывники утащут его грешную душу в свой хрустальный ад. И, плевать! Рано или поздно это случится, нечего дрожать, барьером больше, барьером меньше.

— Бог в помощь! — прошептал в голове Иван. — Начинай.

Два часа. Есть время. Кеша развернулся в литом командном кресле капсулы, посмотрел на капитана. Тот ждал приказа. Ждал его и командир второго отделения, в своей форменке как две капли воды похожий на первого.

— Пойдем на Центр, прикрываясь Фобосом, — выдавил из себя Кеша, выдавил будто через силу, будто противясь нелепому и сомнительному решению.

— Тащить эту глыбищу?! — удивился первый капитан, с перебитым носом.

— А чего тут такого? — будто не понял Кеша.

— Мы спалим все топливо, растратим всю энергию…

— На штурм хватит! — отрезал Кеша.

— А после штурма? — поинтересовался второй.

— После штурма, господа офицеры, у нас будут все энергоемкости Космоцентра. А теперь хватит болтать, пора за дело браться… и не такие лоханки захватывали. Четверых ко мне, сюда! Остальные — по ботам!

Выполнять команду.

— Есть! — одновременно рявкнули капитаны. Оба знали одну мудрую и простую вещь: время болтовни проходит, а приказы не обсуждаются.

Сорвать спутник Марса с орбиты и тащить его до пояса астероидов задача непростая. Но иначе трудно подойти незамеченным, иначе системы дальнего обнаружения засекут, дважды предупредят, а потом уничтожат, на том все и кончится. Одна надежда, идет «перевооружение», все разболталось, порядка нету, непрошенных гостей не ждут и, скорее всего, даже не заметят. Но береженого Бог бережет.

Кеша включил половинную прозрачность… и вздрогнул от неожиданности — кроваво-красный Марс, застилавший три четверти неба, не сулил ничего хорошего — дурное предзнаменование, много будет пролито кровушки. Он отвернулся. И сразу глаза погрузились во мрак внутренностей Фобоса.

Сам по себе этот ущербно-корявый шарик был крохой по вселенским масштабам, всего двадцать пять километров в поперечнике. Невесть за что древние прозвали его Страх, именно так переводилось имечко спутника Марса. И был этот Страх дыряв до невозможности, рядом с ним изъеденная ходами и лабиринтами Гиргея выглядела стальным монолитом.

Тысяч восемь лет назад во внутренностях Фобоса находилась крупная база погибшей цивилизации Агор-Турана, тридцать четвертой белой звезды галактики Циригена. Сами посланцы цивилизации шестилапых ящеров погибли на Фаэтоне, небольшой планетенке, крутившейся вокруг Солнца по орбите меж Марсом и Юпитером и оставившей после себя лишь тысячи мелких и крупных обломков — Пояс Астероидов. Сорок четыре звездолета агор-туранцев взорвались одновременно, и никто не знал по какой причине, но несчастный Фаэтон разорвало словно мыльный пузырь. Внутри Фобоса еще долгое время жили несколько разумных ящеров, потом и они вымерли, оставив вместо нормального каменисто-железного шарика изуродованный полый огрызок.

Так или иначе, но Фобос сейчас мог пригодиться. Возможно, кто-то составил бы и более хитроумные планы, Кеша не отрицал, по он не был большим умником, что сидят по кабинетам и пьют кофий с секретаршами. Да к тому же… всего два часа.

Прямо из разгонного бака Кеша впрыснул в одну из пещер Фобоса двести тонн горючего, взял спутник в гравитационные клещи капсулы, развернул, нацелил не без участия, конечно, бортового мозга. А потом поднес искру — предупредительным снарядом ударил в пещеру. Фобос рванул вперед, увлекая за собой капсулу и оставляя призрачно-туманный сиреневый след.

Горючего хватило на сорок восемь секунд, но главное, Страх получил тоичок, он оторвался от миллионнолетнего кровавого владыки Марса. Дальше его повела капсула, прячась за ним и прощупывая каждый сантиметр Пространства.

— Красиво идем! — самодовольно изрек Кеша.

Бойцы альфа-корпуса его не поддержали. Все четверо сидели у Булыгина за спиной увешанные оружием и боеприпасами. Они больше доверяли своим командирам, чем этому странному небритому, искалеченному и хмурому мужику, непонятно откуда взявшемуся. Но они знали одно — главный их шеф, Глеб Сизов, на пустое дело людей не пошлет. На оборотня Хара они вообще не смотрели, тоже еще, зангезейская борзая! Каждый из них по тыще раз бывал на вонючей Зангезее, видывал там много всякой дряни и мерзости, могли там быть и борзые, чем дьявол не шутит.

— Красиво идем! — настойчиво повторил Кеша. И обернулся. — Чего заскучали, соколики?! На смерть надо идти весело и с легкой душой! А вы скучаете. Скушных, их с ходу отстреливают. А веселого пуля не берет.

Сам Кеша отнюдь не был весел. Но малость подбодрить ребят ему хотелось.

Дело невиданное, странное.

Боковые камеры выдавали на экраны изображения Космоцентра. Вот он, красавчик! Блестит на солнышке.

Шевелит тысячами усиков. Монстр непомерный! Охмурялище миллиардов!

Кеша не любил шустряков из Видеоинформа, не верил им, а при возможности готов был свести счеты. Он хорошо помнил, как вели себя эти сволочи во времена Аранайской бесконечной войны, как они из самых объявленных убийц и изуверов семи подкланов Аранайи лепили «мирных жителей, безвинно гибнущих от рук земных палачей-насильников»! Их бы самих на Аранайю, в лапки этим «мирным жителям», чтоб их с выколотыми глазами, вырванными языками, отодранными ушами посадили на колья и напустили бы на них хотя бы один рой аранайских ядовитых ос! «Мирные жители» выделывали и не такое. Только репортеришки с Земли закрывали на их зверства глаза, искали главного зрага на родной планете. Война была пустая и бесполезная… для того ее, наверное, и затеяли, чтобы потрепать старушку-Землю в эфире да поубавить ее армию. Ну да дела старопрежние, никто за них уже не ответит, хотя война продолжается! Плевать!

Кеша выпустил три «обманки» в разные стороны. Они пошли быстро, им проще, без людей, ускорения не страшны. Первая проскочила мимо Космоцентра, чуть не запутавшись в кольцах и фермах. Вторую и третью сожгли на подходах — одну в ста двадцати километрах от первого кольца, вторую- в восьмистах метрах от самого центрового шара. Хреново работают, смекнул Кеша. Это очень кстати. Ему не было жалко трех управляемых торпед, эдакую мелочь разве можно жалеть.

Космоцентр имел семь слоев защиты. В первом уничтожались только метеоры, астероиды, кометы и прочая неодушевленная материя. Остальные работали избирательно, имели дело со званными и незванными посетителями.

Сейчас важно было пробраться за спиной Фобоса до первого слоя, а там…

— У них нет внешней охраны! — прогремело по связи из бота. — Во чего творится!

Это не выдержал один из капитанов. И он был прав — убрать первый слой может только полный идиот, которому не даст сделать этого система блокировок и «защита от дурака», или враг. Значит, Иван во всем прав.

Голыми руками хотят взять! Ну, сволочи! И ведь возьмут… только их опередит кое-кто.

— Полный вперед! — выкрикнул вслух Кеша по старой гиргейской привычке.

Ему просто захотелось подбодрить себя. — Готовность номер один. Эй, добры молодцы, не спать!

— Тут уснешь, пожалуй! — отозвался один из бойцов, молоденький лейтенант.

Кеша специально не расспрашивал никого, не узнавал имен, зачем?

Расставаться в бою всегда легче с безымянными. А вот прикипишь сердцем к какому-нито знакомцу, и обольешься потом слезами, да словами мести поперхнешься да проклятьями врагу, а жажда мести, она ум застит, нельзя с ней на дело идти и в бою биться нельзя.

Пора!

Гравиполе капсулы отпихнуло Фобос. Одновременно включились радиопрозрачность, Д-прозрачность и вся защита. Теперь надо глядеть в оба.

Космоцентр непростая штуковина. Но боевая десантная капсула тоже не детская коляска, специально проектировалась для боев с жесточайшим и сильнейшим противником. Только рано, пока еще рано в сражение. Пока надо тихо, вскользь, рывками — туда-сюда… сколько там прошло? сорок одна минута? ничего, еще семьдесят девять впереди!

Кеша не отрывал глаз от Фобоса. Ну? Ну?! Несчастный космический урод разлетелся в пыль за полтора километра от пересечения трех ближайших ферм.

Защита ударила прямо с кольца, автоматика… значит, не все еще «перевооружили»! значит, кое-что работает! Ну и прекрасно, беззащитного и слабого на абордаж брать слава не великая!

Надо было решаться. Локаторы капсулы улавливали напряженность третьего, неотключенного защитного слоя. Надо! Иначе только отходной маневр, и полчаса потери времени.

Кеша уткнулся лицом в колени. Он готов был разрыдаться. Бот! Надо жертвовать ботом! Тем самым! Родным! Это все равно, что витязю и казаку поступиться своим лучшим и вернейшим другом, боевым конем, выносившим не раз из лап смерти! Эх, бот десантный, боевой! Но почему-то представилась Кеше в этот короткий миг не треклятая гадина Гиргея, и не то, как вонзался в ее подлое нутро будто нож в масло на этом самом боте, а привиделась мать, ее лицо, ее печальные глаза, усталые, старые и добрые… но почему старые? ведь когда он уходил с Земли, мать была еще совсем молодой, вот тебе и раз, а глаза запомнились старыми, все в морщинках веки, черные волосы. Она сидела па поваленном ураганом огромном дубе. Дуб казался прежде могучим исполином, не подвластным никакой силе… а внутри-то был гнилой, трухлявый, и упал. А она шла его провожать, устала и присела…

Кеша помнил, как лет на пятнадцать раньше он сам, еще мальчонкой, провожал отца, романтика, бросившего сытую и богатую Россию ради скитаний и мытарств в полуголодной, вымирающей Европе. Они тогда тоже долго шли по полю, а потом присели па поваленную, полуобгорелую осину и отец сказал:

«Вот так и я буду лежать. Лес далеко, а она одна, в поле…» И махнул рукой. С тех пор, на Кешиной памяти, у матери были усталые и старые глаза.

Где она теперь? Жива?! Он знал, что сирота он, сиротинушка! Никого не осталось. А может, и никого не было.

— Бот! На штурм главного узлового шлюза! Полная программа. Вперед! — заорал Иннокентий Булыгин во всю глотку, отрывая лицо от колен, оглушая бойцов «альфы», утирая накатившую слезу.

Это надо-было видеть. Черный эллипсоид с разворачивающимися на ходу орудийно-ракетными лапами, подобно орлу, падающему камнем на жертву, вырвался из чрева капсулы и почти тут же исчез в блеске и кружеве переплетений ажурных ферм и колец.

— Внимание, — спокойно произнес Кеша. — Альфабот-1 и альфабот-2 — в прорыв, следом! Задержка первому- пятнадцать секунд, второму- сорок секунд. Ну, капитаны, давайте, поглядим, чему вас учили. Ни пуха ни пера!

— К черту! — прогремело в рубке управления.

Оба боевых корабля черными тенями выплыли из приемно-пусковых ангаров.

Зависли хищными бескрылыми коршунами во мраке Пространства. И вдруг сорвались с места, один за другим пошли вперед… А там, впереди, в полутора сотнях километров творилось нечто невообразимое: десантный бот, извергая чудовищные языки пламени, сжигая все перед собою сигма-излучением, сминая смертоносными залпами пространственные редуты, рассеивая веерами тысячи снарядоракет, ломал слои защиты, барьер за барьером, слой за слоем, уничтожая любую цель, вынырнувшую перед ним.

Бот шел напролом с непостижимой скоростью, и сотнями вспыхивали поодаль от него разноцветные облачка- останки обезвреженных, сожженных им ракет Космоцентра.

— Вы что там, с ума посходили!!! — ворвалось неожиданно на всех частотах во все шлемофоны, приемные устройства. — Прекратить!!?

— Точно, посходили с ума, — ухмыльнулся Кеша. И вполне серьезно добавил: — Ну вот и хорошо. Ребятки пошли работу работать. А мы назад отпрыгнем…

— Что-о?! — взревел один из бойцов и пантерой прыгнул на Булыгина. — Наза-ад?!

Боец был крутой и тренированный. Но и Кеша был крут. Он выпал из черного кресла, на лету, ногой сбил парня, навалился, прижал к титановому полу.

— Остынь, малыш! — прохрипел он ему в ухо. — И слушайся старших.

Трое других держали Кешу на прицеле. Они тоже не поняли его слов. Как это сейчас, после того, как друзья, братки ушли на штурм, можно отпрыгивать назад, бежать с поля боя, это не просто трусость, это предательство, подлость!

Кеша спокойно встал. И снова уселся в кресло управления, потер ладони.

— Ша, мелюзга! — прорычал он. — Слушать мою команду!

Бойцы притихли — трусы и изменники себя так не ведут, как вел этот странный стриженный под нулевку, изуродованный шрамами человек.

Кеша довольно расхохотался.

Он уже дал команду. Капсула резко вывернула из зоны штурма. Сиганула на двести верст левее. Замерла, и стремительно пошла к нелепому яйцеобразному утолщению прямо в основании седьмого кольца Космоцентра.

Именно там располагались личные апартаменты директора Космоцентра.

Бортовой мозг снабдил Иннокентия Булыгина всей информацией, а уж тот выбрал что вернее… хотя в этот час директору полагалось быть не на своей огромной квартирке с шарообразным хрустальным бассейном в центре, а в рабочем кабинете, в основном секторе. Чутье! Кешу как и всегда вело чутье.

Дело надо было делать наверняка. И даже если сейчас бравые парни из «альфы» возьмут штурмом Космоцентр, их просто могут заблокировать, отрезать им ходы-выходы, или хуже того, обдурить, завести не в те отсеки, не дать выйти в эфир, отрезать от блоков питания и еще, и еще, и еще!

Но они не просто группа отвлечения, нет, они делают нужное дело… и он должен успеть к ним, успеть с директором, с этим «золотым ключиком», если он опоздает — не пожалеют ни его, ни директора, и ему смена найдется, наверное, давным-давно кое-кто из замов мечтает об уютном креслице вдали от земных забот.

— Стоять!!! — прогрохотало в рубке угрожающе.

— Сейчас, милый, остановимся! — Кеша включил тройное защитное поле. И вовремя — семнадцать разрывов в десятке километров от капсулы просверкали один за другим, семнадцать боевых ракет уничтожено. Прекрасно! Капсула полным ходом шла к «яйцу». Только бы не переборщить! Нельзя перебарщивать!

Тут Кеша не встревал, позволял мозгу делать черновую навигационно-притирочную работенку. Вперед! Остановить десантную капсулу почти невозможно. Но тряхануло их так, что все четверо из «альфы» крепко пожалели, что не пристегнулись — у двоих были разбиты в кровь носы, один потерял сознание на полминуты, другой подвернул ногу. Ничего! Теперь поздно разглядывать синяки и ссадины.

Капсула прорвалась сквозь дельта-барьер. Сожгла три охранных катера с андроидами, подавила четырнадцать «огневых» точек. И плавно коснулась ферралоговой обшивки.

— Вот что, ребятки, — мягко выговорил Кеша, обернувшись к бойцам, внутри этой погремушки сейчас сотни полторы вертухаев. Надо бы их остудить малость.

Я человек старый, больной, за вами не поспею… так что, давайте!

Кеша не договорил. Он не мог сразу и разговоры разговаривать и команды капсуле выдавать. А команда теперь была простецкая: «на абордаж!»

Капсулу даже не качнуло, не встряхнуло, когда абордажный шлюз всосался в обшивку «яйца», прорезал семь слоев и сразу из двенадцати виброинъекторов вплеснул внутрь сонный газ — ежели охрана без скафов и масок, значит, спать ей часика три-четыре до полного и окончательного пробуждения», а с чего им быть среди бела дня в намордниках? Нет, должно сработать!

Кеша откинулся на упругую спинку кресла. Сейчас его взгляд был прикован к экрану шлюзового сегмента капсулы, где готовились к решающему прыжку парни из «альфы». Ни веревки, ни лестницы им не понадобятся — за плечами у каждого гравитационный ранец, скафы крепки — из сигмамета не прошибешь, ни один бронебой не возьмет.»

И тут же, будто были легки на помине, в сегмент ворвались два сигмаснаряда, разорвались, расшвыряли бойцов, зарикошетили мелкой, бесовской дробью по внутренней обшивке. Ничего, это даже хорошо. Кеша видел, как поднимаются его славные ребятки, отряхиваются.

Ничего! Значит, не все в «яйце» уснули, значит, пора.

— Вперед! — выкрикнул он сипло.

Оборотень Хар встрепенулся, шерсть на загривке у него встала дыбом, глаза округлились. Хару сейчас не хотелось в бой — они все в защитных скафандрах, а он-то голый! Нет, было б из-за чего погибать!

Кеша ласково потрепал Хара за ухом.

— Не бойся, дружок, — просипел тихо. — Пора и нам собираться.

Обзорники показывали нечто невероятное: вокруг капсулы на-разных расстояниях, одна за другой разрывались уничтожаемые защитными полями ракеты, ториеды, снаряды — Космоцентр не оставлял попыток избавиться от чужака, это было просто бойней, будто дикий хищник, обложенный со всех сторон и расстреливаемый в упор, капсула огрызалась, выпуская свои длинные острые когти, отбивая и убивая все, что приближалось к ней.

Да, боевая капсула несравнимо сильнее любого, самого сильного хищника… но и у нее были свои пределы. Спасало и другое, она вжималась в бок кольца станции, ее уже не могли бить ураганным огнем, так запросто повредишь само кольцо. Ее били жестоко, смертно, но прицельно. Они успели прижаться! Кеша не скрывал довольной ухмылки. Успели! А это половина победы. Вот как там два капитана? Как ребятки, что пошли в лобовую атаку?!

Им не позавидуешь, но так надо. Надо!

Кеша приварил шлем, опустил на лицо фильтр. Подкинул в гидравлической лапе скафа трехпудовый спаренный лучемет-бронебой с шестью навесными ракетами.

Подкинул… поймал да и положил на место. Вытащил из клапана привычный сигма-скальпель, закинул за плечо легкий десантный лучемет. И строго наказал Хару:

— А ты сиди тут тихонько. И не лезь никуда!

Потом шагнул в шлюзовой фильтр-мембрану.

Внизу шел дикий и лютый бой. Кеша сунул было голову в дыру абордажного переходника. И тут же отпрянул — град осколков ударил в стеклотановое забрало, бронированную грудь залило красными брызгами, следом в шлюзовой сегмент швырнуло оторванную ногу- по стальному черному стержню вместо кости Кеша догадался, нога принадлежала не человеку, а андроиду. Этих сонным газом не возьмешь.

Прямо из дыры поднимались вверх и заполняли сегмент черные клубы дыма, что-то там горело. Кеша хотел еще разок заглянуть вниз через переходник, осмотреться толком. Но тут же раздосадованно крякнул, ухмыльнулся недобростареет, стареет ветеран, осторожным стал и боязливым, будто школьница перед лужицей, ножки боится замочить, а идти-то все равно надо.

— Эх, была не была! — сказал он безо всякого ухарства.

И одним рывком перебросив тело к дыре, сиганул вниз.

Инфравизорное зрение скафа включилось сразу, автоматически, еще до того, как Кеша рухнул в груду искалеченных тел, трупов и пузырящихся силимерных внутренностей андроидов — все перемешалось.

— Где вы, ребятки? — спросил он по внутренней связи.

В ответ услышал отборный мат, из которого становилось ясным, что они сами не знают, где. Но пока все были живы, и то слава Богу!

Кеша шарахнул из лучемета прямо перед собой. Потом срезал багровую тень, прыгнувшую на него слева. И побежал к темнеющему впереди провалу.

Теперь главное, не ошибиться, не дать директору Космоцентра ускользнуть, ежели уйдет — пиши пропало. А парни из «альфы» молодцы, лихо справились с охраной, правда, в этой мешанине не поймешь, кто спит блаженным сном и видит прекрасные разноцветные сны, а кто уже отошел в мир иной.

— Как там подходы? — поинтересовался он будто между делом.

— Перекрыты! — отозвался один.

— Пока нет никого, — доложил другой.

— А тут блокировка, они нас в ловушку загоняют, — прохрипел третий, — все щели заварили, падды!

— Надо бы подкрепление, — ровным и спокойным голосом проговорил четвертый, — тут семь ответвлении, один не удержу!

— Третий и второй, бегом к четвертому! И затихли чтоб! Самим ни шагу вперед, пока не скажу!

Кеша раздавал команды на бегу, торопился, спешил.

Парни сделали свое дело, теперь бы и ему не оплошать. В красно-багряных тонах мельтешило и кружилось перед глазами нечто невообразимое, инфравизоры работала отменно… но Кеше все мерещился непомерно огромный, кровавый Марс, все в одном гнетущем колере, будто и других цветов нету!

Прямо из провала он метнулся влево, потом вверх по витой лестнице, к чуть высвечивающему боку хрустального водоема. Чутье! Кешу вело его нутряное, верное чутье! Но как пробраться туда, в сердцевинку?! Спокойно, только спокойно. Надо наверх!

Позади шарахнуло две очереди. Снова полетели, застучали нервным, психическим стуком осколки. И полыхнуло фиолетовым — это один из парней сжег нападавшего. Молодцы! Свое дело туго знают! Кеша бежал вверх, ничего не видя под собою — только хрустальные грани, только волнистый блеск.

Чертовы толстосумы! Гады!

Сволочи! С жиру бесятся! Кеша был зол и раздражен. На эдакое чудо ушло столько деньжищ, что можно было бы для дикарей на Аранайе выстроить дюжину школ. А этот хмьфь пузатый все под своей задницей держит, себя тешит!

Хрустальный бассейн и- впрямь был огромен, сказочно велик — это был и не бассейн вовсе, как его величали, а трехсотметровая в поперечнике круглая, граненорезная, искрящаяся миллиардами ослепительных бликов ваза. И внутри этой вазы что-то светилось. Кеша знал, что там было. Он знал, точнее, безошибочно улавливал своим острым нюхом и другое — кто-то сейчас поплатится за тягу к роскоши. Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой, он тяжкий самый… может, и не будет никого боя, главное, дырочку найти, проходик отыскать.

Спуск в вазу был сверху, он не ошибся — витой стебель вел к черному шару, покоящемуся в голубых водах.

Шарик был без окон без дверей, но наверняка с полной прозрачностью, дорогая игрушечка, эдаких апартаментов не имели магараджи индийские и аравийские шейхи. Ну да теперь поздно горевать!

С двух сторон снова донеслись разрывы, трески и дикая брань по внутренней связи, там отбивали очередной наскок охраны, но держались, пока держались.

— Не подкачайте, ребятки! Я мигом! — прошептал Кеша.

Вот! Здесь! Он с ходу срезал сигма-скальпелем заглушку, навалился.

Сдвинул плиту… И в лицо полыхнуло пламенем. Этих еще не хватало!

Кеша одним снопом из лучемета сжег двух андроидов, вполз внутрь… с другой стороны трубы красовалась распахнутая изумрудная дверь в три человечьих роста. Тьфу! Все нараспашку, все раскрыто, охрана заелась и разнежилась!

Андроиды без снаряжения, где оно?! Все разворовали, сволочи! Все поистратили на себя, по своим делам приспособили! Падлы! Кеше зла не хватало… за что его совали из каторги в каторгу?! за что его мурыжили по зонам, когда эти жирные ублюдки разворовывают все и повсюду, и хоть бы что! а он подыхал за них на Аранайе! терпел лишения, лез под пули и снаряды, в огонь и пламя! гаденыши! твари! это их надо всех в каторгу! а лучше — веревку на шею, и к черту на постой!

Кабина, в которую он влез была роскошна и отделана на славу- все натуральное, все с Земли, красное дерево, малахит, янтарные вкрапления, опять хрусталь — безумно дорого и безумно безвкусно! И для чего? для того, чтобы спуститься вниз на тридцать метров!

Наверху, внизу, по бокам, повсюду шел бои: грохотало трещало, горело все — Булыгин слышал по внутренней связи. Но сюда, за хрустальные толщи недошло ни звука, ни шороха, тут было тихо и покойно, умеют же люди устраиваться! Кеша был вне себя. И опять хрусталь, опять эти толщи прозрачные, как там, как на Гиргее проклятущей… а может, не случайно? может, не спроста им все это нравится?! может, это привычно и нужно тем что скоро придут?! Нет! Некогда ломать голову!

Еще немного! Возьмем тепленьким! Кабина погрузилась в шар. Люковый створ уплыл внутрь стен. И Кеша, как и был в обожженном скафе, грязный, продымленный, очумелый, с лучеметом наперевес и скальпелем в левой руке ворвался в обиталище самого главного человека на этой станции, во всем Космоцентре Видеоинформа. Это был кабинет, огромный, роскошный, отделанный под невесть какого Людовика кабинет, утопающий в зелени немыслимых пальм и кактусов, уходящих к высоченному еемиметровому отделанному деревом потолку… здесь все сверкало и блестеле, все кричало в полный голос: дорого! дорого!! безумно дорого!!! сплошь антиквариат, старина… золото, серебро, фарфор, жемчуга, хрусталь, а мебель… что это была за мебель, нет, ни у одного из Людовиков во всех их дворцах не было такой меоели.

Кеша опустил ствол — рука не поднималась стрелять, палить и бесчинствовать в такой обстановке.

Он медленно побрел вглубь непомерного кабинета, уставленного книжными шкафами с гранено-хрустальным стеклами и резными столами. Никто не нападал на него, никто не стрелял. Чуть позже он заметил огромные, старинные окна, все в резьбе и золоте — вот за ними-то, прямо за стеклами была вода, голубая вода, водоросли шелковистые, стайки разноцветных рыбок, причудливые хвосты, гребни, плавники, шаловливые пузырьки, бегущие вверх — сказочная, непостижимая красотища. Кеша замер в смущении и растерянности.

Да, огромный шар изнутри был абсолютно прозрачен. И кабинет этот лишь один из ярусов шара-квартиры, апартаментов директора Видеоинформа. А где искать его самого?!

Время шло. Драгоценные секунды и минуты истекали. Два часа. Какие там два часа! Оставалось несколько минут. Иван ждал… а может, и не ждал.

Связь-то односторовняя. Но это неважно. Под огромным раскидистым гибридом баобаба и японской сосны, растущим прямо из расписного сверкающего паркета, Кеша увидал спуск вниз — солидную, любовно вырезанную дубовую лестницу с огромными дворцовыми перилами. Разглядывать и любоваться было некогда. Заелись, толстобрюхие, с жиру бесятся!

Кеша побежал вниз.

Помещение внизу было поменьше, попроще: сотни три экранов рядами шли по овальным стенам, точнее, по одной замкнутой стене. Все они были темны и пусты, лишь один, метра три на четыре, светился полуобъемным светом, будто открывая ставни в какой-то внутренний мир. И творилось в том мире дело лихое, неприглядное, теребящее душу- шел там бой не на жизнь, а на смерть, страшный бой. У Кеши сердце сдавило. Но почти тут же отпустило.

Дерутся!

Сражаются! Значит, живы, значит, держатся! Молодцы капитаны, молодцы, ребятки! Но жаль… некогда разглядывать.

Кеша снова вскинул лучемет.

Метрах в двадцати от экрана, в черном управляющем кресле, спиной к нему сидел какой-то доходяга с бугристой лысой головой и тонкими нервными ручками.

— Ты кто такой?! — растерянно вопросил Кеша, на всякий случай озираясь по сторонам.

— Это вы кто такой? И что вы тут делаете?! Кто посмел впустить?! — нервно завопил доходяга. — Здесь служебное помещение!

— Тихо! Тихо! — начал было оправдываться Кеша, но тут же спохватился.

Не может быть… он рисовал в своем воображении «пузатого»: жирного, лощеного увальня с тремя подбородками, а напоролся на тощего и нервного человечка с землянистым обрюзгше-болезненным лицом, выпученными бессмысленными глазами, большим уродливым носом и вислыми обиженными губами. — Ты вот чего, — сказал Кеша строже. — Сиди тихо! Вякнешь — пришибу! Где охрана?

— Тут нет никакой охраны! — завизжал человечек. — Вон где охрана!

Он ткнул подагрическим кривым пальцем в экран и нервно рассмеялся.

Смешного ничего не было, совсем наоборот, плакать ему надо было: там, на экране, бойцы «альфы», простреливая насквозь, прожигая лавиной огня и излучений, забрасывая гранатами и парализующими шашками, брали уровень за уровнем, коридор за коридором, этаж за этажом центровой шар. Это было неистовое побоище! Так нельзя брать свое! У Кеши душа разболелась, как потом восстанавливать, как?!

— Капитаны, эй! Слышите меня?! — выкрикнул он по внутренней.

— Чего там?! — отозвался один из них, непонятно какой именно, голос был осевший, неузнаваемый.

— Доложи обстановку! — потребовал Кеша.

— Хреновая обстановка, — просипел капитан, — пятерых потеряли, трое ранены, ползком ползут, ихних до двух тыщ положили… жалко, падла, сердце кровью обливается!

— Понятно, жалко, — отозвался Кеша, — парни-то свои, наши, не их бы давить надо, а тех, кто за их спинами! Но… потом разбираться будем!

Продержитесь еще немного, все нормально!

— Какой там нормально! Только что перехватили — они вырубают энергию!

Что толку бить народец, связи не будет! Понял?! — капитан чуть не рыдал.

Кеша прожигал глазами экран. Камеры, установленные в местах прорыва, лопались одна за другой, но тут же подключались новые. Пыль, гарь, адский грохот, мечущиеся в дыму и огне фигуры в скафах, пальба, искореженные трупы, черт-те что! И они рвались вперед! Куда?!

Пора было кончать с этим.

— Ежели питание и связь будут вырублены, — прошипел он в спину человечку, — тебе не жить. Понятно?!

— Все равно убьешь, — вяло ответил тот.

— Нет, пока не убью, — заверил Кеша. — Давай команду: всем сложить оружие, немедленно прекратить сопротивление!

— Кто вы? — вместо отдачи команды спросил человечек. Голос его дрожал.

— Неважно. Главное, что ваша власть, власть выродков, закончилась! — Кеша вскинул лучемет и дал малый залп по боковым экранам — те полыхнули багряно и ушли вверх черными клубами, будто и не было их. — Командуй, сволочь!

Человек обреченно поднялся из управляющего кресла, ссутулившись, повесив плетями руки, прошел к обгорелым, почерневшим стенам, за которыми был лишь хрусталь да голубые воды, и пробубнил невнятно:

— Сам командуй.

Первым желанием было сжечь его, резануть скальпелем над шеей. Но Кеша сдержался. Он плюхнулся в черное кресло и заорал вслух:

— Отбой! Прекратить стрельбу! Всем службам безопасности сложить оружие!

Немедленно!

Ничего не произошло. Никто не откликнулся. Глухо!

Кресло не слушалось его. Оно было настроено только на директора Видеоинформа, только на этого тщедушного любителя роскоши.

Кеша тигром выпрыгнул из кресла, в два прыжка подскочил к сидящему, ухватил его стальной лапой за горло, поднял и швырнул на черное сиденье.

— Если ты сейчас же не остановишь смертоубийство, сволочь, на вверенной тебе территории, — зашипел он прямо в ухо человечку, отбросив забрало, — я изрублю тебя в капусту, я тебя поджарю на самом медленном огне!

Директор будто и не слышал его, он был в прострации, только слезы текли из мутных глаз. Это шок, это нервный срыв, Кеша заскрежетал зубами.

Теперь все пропало. Все!

Он уставился на экран. Там бойня переместилась в огромный зал с ребристыми стенами и теряющимися в высях потолочными перекрытиями.

Вертухаи окружали шестерых «альфовцев», загоняли на открытое место.

Двое еле двигались- раненные, загнанные, измученные. У троих шлемы скафов были сворочены, сбиты, лица залиты кровью. Теперь Кеша явственно рассмотрел капитана, того самого, с перебитым носом — у него была оторвана по локоть рука, нога волочилась, волосы черной кровавой коркой липли к незащищенной голове, вздутый страшный шрам тянулся от виска к шее.

— Капитан! Капитан, ты слышишь меня! — заорал он по внутренней.

Отозвались не сразу, тихо, будто из могилы, с присвистом и одышкой.

— Слышу…

— Держись, капитан, еще немного! Держись, сынок! — Кеша чуть не плакал.

Он так и не спросил тогда, как их всех зовут, чтоб не знать, чтоб не привыкать.» а теперь не вытерпел, не мог вытерпеть, ведь это он их послал на смерть, он. Кеша застонал, увидев, как капитан упал на колени, вскинул спаренных бронебой, расшибая в куски, в ошметки особо рьяного андроида-охранника, прыгнувшего с бокового ребра. И тихо спросил: — Капитан, слышишь, тебя как кличут-то хоть?!

Один из тех, что еще был в шлемах, подхватил капитана, поставил на ноги, подтолкнул за выступ, прикрывая залпами лучемета и своим телом.

Но тот вырвался, снова вскинул бронебой- и еще два нападавших рухнули замертво.

— Сергеем, — на выдохе, еле слышно отозвался он.

— Держись, Серега! Держись!

Кеша с размаху хлестанул тщедушного по щеке, потом по другой.

— Убью! Убью, сука!

В глазах у человечка проявились безумие и ужас. Но он ничего не слышал, он ничего не понимал.

— Держись, Серега!

Сквозь сатанинский треск, вопли, мат, стоны, разрывы прохрипело тихо «держусь», а может, это только послышалось Иннокентию Булыгину, рецидивисту и ветерану, измученному жизнью скитальцу русскому. И он не сдержался, занес кулак над бугристой голой, уродливой головой.

— Сто-ой! — проверещало пронзительно сверху.

Кеша вскинул глаза, не опуская смертельного, нависшего над жертвой стального кулака.

— Стой!!!

С витой огромной лестницы кубарем скатывался облезлый обгорелый, изодранный оборотень Хар.

На него было страшно смотреть — эту несчастную и без того нелепую «зангезейскую борзую» будто били-молотили два часа кряду, потом облили смолой, вываляли в пуху и перьях, вымочили в кислоте, выдрали все, что можно выдрать и пинками вышвырнули сюда, на лестницу.

Хар, скуля, повизгивая, поджимая поврежденную лапу, подскочил к полубезумному тщедушно-жалкому директору Видеоинформа, скорчившемуся в утробной позе на своем всемогущем кресле, отпихнул грубо и нагло Кешу, сдавил в лохмато-драно-облезлых лапах бугристый череп, заглянул зверино-диким, неразумным, но пугающе-понятливым взглядом в. выпученные глаза, облизнулся дрожащим лиловым языком, роняя липкую желтую слюну и тихо-тихо протяжно и надсадно заскулил.

— Э-эх, мать твою! — застонал в бессилии Кеша. — Падлы! Па-адды!!!

Там, за экраном уже только двое держались на ногах.

Капитан Серега лежал на боку, выставив вперед кровавый обрубок, и палил без передыху из подобранного, нештатного бронебоя. В дальнем конце зала грохотал, гремел траками малый охранный бронеход. Вытащили, сволочи!

Это конец! Их там тыщи полторы, да плюс эти мастодонты! да гравитационные орудия! эх, мать твою! погибают парни! не будет подмоги! где ж другой капитан?

— Где второе отделение?! — закричал Кеша. — Где?!

— Идет, — отозвался Серега, — идут на выручку, три переборки осталось, только три… получай, гадина! — Граната тройного боя полетела в скопление охранников, не андроидов, живых. Разметала по стенам и полу. — Ничего, дождемся! Всего три переборки! У них связь подавлена… только нас слышит, один… один!

Море огня полыхнуло по экрану. Кеша зажмурился.

Все! Конец! Крышка! Но когда он открыл глаза — битва продолжалась, они отползали, они волокли друг друга, не бросая, не паникуя, не сдаваясь.

Эх, жизнь стерва! Надо быть там! Только там! А он здесь прохлаждается!

Кеша в сердцах со всего маху ударил по собственным бронированным коленям стальными кулаками. Он был в отчаянии.

А оборотень колдовал над директором.

Время шло на секунды, на доли секунд.

— Все! — выдохнул Хар. И отпрянул.

И почти сразу человечек открыл свои глаза. В них уже не было безумия.

Но в них застыл холод, нечеловеческий холод.

— Где я? — спросил он.

— На своем месте, — спокойно и даже ласково ответил Хар. — Вы сейчас на своем рабочем месте. Вы управляете учебными маневрами по отработке всех систем защиты Космоцентра.

— Да-а? — вяло поинтересовался директор, и слюна потекла из его полуоткрытого рта.

— Да! — заверил сомневающегося Хар. — Маневры закончены. И сейчас вы воспользуетесь своим правом остановить персонал. Повторяйте за мной.»

— Вот это да, мать честная, — удивленно выдавил из себя Кеша.

— Повторяю, — механически процедил директор. И тут же голос его изменился, стал властным: — Код Семьсемнадцать. Особое положение.

Беспрекословное подчинеиие. Передаю приказ! Немедленно прекратить маневры.

Сложить оружие. Занять базовые места! Повторяю!

Занять базовые места!

Лицо тщедушного вдруг исказила дикая, нечеловеческая гримаса, голос стал визгливым, чужим:

— Группа неизвестных уничтожает все! Это не маневры! Они пробиваются в центральный зал… вы что там, с ума сошли!

Кеша испуганно воззрился на Хара. Но тот только кивнул еле заметно.

— Все в порядке, он повторяет то, что слышит из шара. А сейчас мы начнем видеть, сейчас!

Вспыхнул еще один экран на стене. И открылась взорам рубка управления охраной. Какой-то крепкий и усатый тип в полускафе кричал, брызжа слюной, доказывал… это его голосом вещал директор секунду назад.

Хар склонился над бугристой головой.

И человечек заговорил:

— За невыполнение приказа при действии Особого положения в Космоцентре генерал-полковник Цаидер приговорен к расстрелу. Командиром охраны назначается… Исполняйте!

Двое парней в литых скафах, стоящие за спиной у усатого, подхватили его под руки, швырнули к стене… выстрел был еле слышным, плотное тело сползло на пол, замерло, содрогнувшись в посмертной конвульсии. Все.

Как все быстро решается!

— Приказ принят! — доложил новый командир. — Все отводятся на базовые позиции!

Кеша видел своими глазами, как в центровом прямо на стене ребристой разрослось вдруг черное пятно, расползлось, разорвалось. И из огромной дыры с рваными краями выскочило в зал шестеро бойцов-«альфы». Только шестеро из всего второго отделения. Они слаженным залпом смели с пути преграду из двух дюжин андроидов, один бросился к окруженным, другие заняли круговую оборону. На них было страшно смотреть: все без шлемов, черные, изодранные, в искореженных, пробитых скафах, в кровище. Но они и не собирались сдаваться. Они готовились к последнему бою, к главному бою!

— Все! Ребятки, все! — зарыдал по внутренней Кеша. — Вы их сломили! Они сдаются. Они отходят!

И впрямь было видно, как живые охранники и андроиды, бросают сигмаметы, лучеметы, бронебои, паралиэаторы и идут, помогая друг другу, к боковым люкам. Побоище закончилось. Космоцентр Видеоинформа был захвачен — не бывалое прежде случилось.

Кеша, внезапно обессиливший и изнеможенный, сел прямо на пол. Слезы одна за другой выкатывались из его воспаленных глаз, губы тряслись.

— Все в полном порядке, не надо беспокоиться, — доложил ему оборотень Хар, — этот человек будет исполнять все, что мы ему прикажем… что ты прикажешь! Ни одна из энергосистем, систем связи и коммуникаций не будет отключена. Ты слышишь меня?!

Кеша ни черта не слышал.

Он настойчиво бубнил по внутренней: «Серега! Серега! Серега…»

Но никто не откликался.

Удар под ребра пробудил Ивана. И почему его все время бьют по ребрам, да еще ногами?! Обнаглели! Он открыл глаза… странно, в камере сменили обивку? вместо серого синтокона желтый старинный паркет, нет, это не обивка, это натуральный паркет, но зачем они это сделали?! Он ничего не мог понять, но не спешил перевернуться, встать — кто знал, что его ожидает, лучше еще немного попритворяться лежащим без сознания. Но что тут вообще происходит?

Нет! Он же не в камере, не в психушке! Он давно выбрался! Перед глазами как живое встало багряное лицо, кабанья рожа, перекошенная ненавистью и злорадством.

Неужели это было? Было! И он выжил! Он успел сделать последний выдох в превращатель! А вот он и сам, в кулаке!

Иван поднял голову, повернул ее.

И увидел наставленное прямо в лицо дуло лучемета.

Чуть выше маячило хмурое и серое лицо Глеба Сизова.

На нем медленно проступало недоумение.

— Ива-ан?! — в полнейшей растерянности вопросил наконец Глеб. — Откуда ты здесь?!

— Откуда, — грубо ответил Иван. И отпихнул ствол лучемета.

Поднялся. Сел на стул, выдохнул с усилием. Голова еще кружилась. В ногах явно ощущалась слабость. Он вернулся с того света, а его еще допрашивают.

— Не дури! — вдруг озлобился Глеб, передернул нервно плечами. — И отвечай, когда спрашивают, я на службе, а не на посиделках и здесь тебе не клубная баня, а Кремль, понял? Говори быстро — откуда ты взялся тут, как проник, зачем?!

— Понял, Глебушка, понял, — улыбнулся Иван, — дружба дружбой, а служба службой. Сам такой. — Он заглянул Сизову в глаза и вдруг спросил в лоб, наотмашь: — А ты и впрямь не догадываешься, откуда я тут взялся?!

— Нет, не догадываюсь, — не очень уверенно протянул Глеб. Но лучемет все же опустил.

Он давно знал Ивана, еще до Гадры. А главное, он знал, что Иван не пойдет на подлость, не пойдет на нечистое и недоброе дело, скорее умрет, под петлю или под пулю встанет. Двенадцать лет назад Глеб Сизов сменил Ивана на Гадре. Тот уже сел в капсулу, вышел на орбиту и приготовился к заслуженному, как говорится, отдыху, когда от Глеба пришел сигнал, незапланированный, нештатный, внезапный… это было даже не сигналом, а каким-то внезапно оборвавшимся криком. По инструкции Иван должен был доложить на базу и преспокойненько отправляться на перевалочный пункт, а то и прямиком на Землю, только б горючего хватило. Но он вернулся — вернулся на пустое место: ни Глеба на заставе, ни его шестерых спецназовцев не было, от десантного бота и след простыл, два бронехода лежали раскуроченные, будто их разорвало изнутри. Иван чуть с ума не сошел от необъяснимости всего случившегося. Звероноиды могли запросто уволочь кого-то из семерых в свои пурпурные джунгли, могли сожрать двоих-троих, но они никогда бы не справились с бронеходами и ботом. Иван, конечно, сразу дал аварийный на базу. Но сидеть сложа руки он не мог.

И тогда явилась одна-единственная и потому верная мысль. Они в утробе!

Вторгаться в утробы живых деревьев, в которых рождались, жили и умирали звероноиды, аборигены чертовой планеты Гадра, категорически запрещалось, можно было нарушить весь ход развития этого полуразумного сообщества, вызвать необратимые последствия. Но Ивану было плевать на все рассуждения умников, киснущих в своих кабинетах и пытающихся учить весь остальной мир, он просто разогнался на своем боте и врезался в поверхностный слой почвы, раздирая в ошметки лианы и дышащие стволы, он пробился в утробу в полутора километрах от заставы. И не ошибся. Это уже давненько была не «утроба» как таковая, звероноидов оттуда вывели и вычистили, все ходы-выходы закрыли… и кто же?! Иван своим собственным глазам не поверил, когда увидал пять вертикальных и семь горизонтальных гиперторроидов, попросту говоря, Д-статоров неземного производства. У них под носом свили осиное гнездо чужаки. Они устроили на Гадре свою перевалочную базу!

Три «бублика» Иван уничтожил одним залпом бортовых пушек, четвертый сжег из сигма-пушки. И тут его самого зацепили. Он летел из бота, вышвырнутый микрокатапультой, как камень из пращи с одним только лучеметом за спиной и двумя парализаторами по бокам. Но он нс погиб. Он успел найти Глеба с его парнями. Они лежали в свинцовых саркофагах, подготовленные для переброса неизвестно куда, может, в иную галактику или в саму преисподнюю.

Он их вытащил оттуда, привел в чувство…

И тут из «бубликов» полезли рогатые четвероноги. У них и впрямь не было рук, одни ноги, так казалось с первого взгляда, но они ловко управлялись со всеми делами огромными, гибкими, буйволиными на вид рогами с сотнями присосок и усиков. Это были какие-то чудища. Но разумные и жестокие чудища. С такими не стоило канителиться. Иван раздал парализаторы, вскинул лучемет… и началось такое, что они чудом не попали на тот свет.

Они были обречены, и только безумная смелость, переходящая в наглость, спасла их. Не зная ни принципа действия, ни способов управления шестилапыми самоходами пришельцев, они захватили две машины, одну сломали сразу, но вторая оказалась послушней — как они давили и молотили этих тварей! Тогда и сам Иван, и Глеб, и остальные парни поняли впервые по-настоящему, что такое стоять к плечу плечом и не давать в обиду браткадесантника. Из торроидов лезли все новые полчища рогатых, сил уже не было. И тогда они пробили запоры, заслоны и ушли по утробе в пурпурные джунгли… Ивана лишили отпуска, месяц продержали за произвол на гаупвахте. А потом оставили на заставе на год, в наказание.

Это был адский «год». Из центра и с базы шли команды и распоряжения даже пальцем не трогать новый вид гуманоидов, изучать, наблюдать за ними со стороны до прибытия особой комиссии. Комиссия все не прибывала, а рогатые четвероногие «гуманоиды» изо дня в день штурмовали заставу.

Года не прошло, а через четыре недели всех их, еле живых, изможденных и полубезумных, не отступивших ни на шаг, не давших в обиду себя, сняли с заставы… и вовремя, в патронниках каждого из восьмерых оставалась по одной пуле, для себя, зарядники лучеметов и бронебоев были пусты. Они не верили, что выжили в этом аду. Но это было давно.

А теперь Глеб Сизов, постаревший и посмурневший, с недоверием и удивлением глядел на Ивана.

— Да я это, я! Тебе не мерещится! — Иван растянул рот в улыбке.

— Мои люди охраняют это здание, этот кабинет! Ты не мог сюда пройти!

Иван понял, что надо выкладывать все начистоту. И он выложил. Потом добавил:

— Неужто ты впрямь поверил, что сам этот старый хрен, правивший нами от имени народа, вспомнил про Русь-матушку?! Не будь наивным, Глеб! Это был я, Я-вызвал тебя по правительственной связи. Я дал тебе приказ сменить охрану, а до того именно я усыпил охранников вот этой штучкой! — Он вытащил Кристалл, помахал им под носом у Глеба. — А как мы с тобой раскалывали комитетчика и министра обороны?! Как мою Светлану послали с твоими парнями чистить гадюшник, ты помнишь?!

Сизов качал головой.

— Не может быть. Ты просто сидел где-то здесь и подслушивал. Точно!

Ты, небось, сам работал в охране, втихаря! Поэтому ты и знаешь все, ну-у, Иван…

— А Света?!

— Никакой Светы нет, я помню твою жену, у меня хорошая память. Но она погибла давным-давно!

— Не погибла, Глеб! Я вытащил ее из Осевого. Ты же видел ее! Она сидела вот на этом стуле! — Иван указал пальцем. — Вот здесь.

— Тут сидела… какая-то, сидела. Но из мертвых, Иван, не воскресают.

Я не верю тебе! Всегда верил, а теперь не верю.

Драгоценное время шло, истекало решающими минутами и секундами, а они стояли, упершись лбами в этом великолепном и строгом кабинете. Иван горько улыбался. Стоило ли тогда выживать, может, лучше было сдохнуть в старом и кособоком теле. Горько, когда тебя не признают твои старые друзья, тяжко и больно, когда они не верят тебе. Но он бы и сам ни за что не поверил никому, даже самому близкому другу в эдакой ситуации, ведь Глеб никогда не видал превращателя. Надо показать ему!

— Гляди! — Иван вытащил яйцо, приставил к горлу, нажал — и стал медленно превращаться в двойника Глеба Сизова, такого же мрачного и усталого генерала в корпусной полевой форме.

Глеб помотал головой, проморгался.

— Бред какой-то… гипноз, наверное? — сказал он невнятно, с сомнением.

— Никакого бреда и никакого гипноза!

Иван сдавил яйцо губами и снова стал самим собою.

Потом развел руками, поглядел Глебу в глаза.

— Я понимаю тебя, ты генерал, я полковник… трудно подчиняться младшему по званию, гордыня не дает. Но такой расклад, Глеб! Ты не испугался, один из немногих, ты встал сейчас за Россию. Потому что видел, потому что накипело, потому что больше не мог смотреть безучастно, как уничтожают Державу, разоружают, губят, изводят эти сволочи, эти иуды подлые! Но я видел больше, намного больше! И знаю я больше! Нет, я не работал в здешней охранке, я пришел сюда, чтобы сломать ей хребет, и предателям этим сломать хребет… а через час подойдет «Летний гром».

Ты помнишь?! И они нам сломают хребты.

— Сюда летит Семибратов!

— Еще бы! Я сам его вызвал! — в упор выкрикнул Иван. И добавил тише: — А знаешь, где настоящий Правитель, где этот выродок?!

— Где?

— В спецпсихушке под Лубянкой!

— Я могу проверить, Иван, и тогда тебе…

— Проверяй. Только быстро!

Сизов вызвал по внутренней двоих в пятнистых бушлатах. Они понимали все с полуслова.

— Доставить немедленно!

Иван вздохнул. Отвернулся. И пошел к креслу у резного стола, к выдвинутой сфере правительственной связи.

— Стоять!

Голос Глеба был словно из литого металла. Иван ощутил холодок меж лопаток, туда, именно туда ударит тонкий луч, если он сдвинется еще на шаг. Глеб крутой малый, с ним шутки плохи. Но и верней, надежней его нет.

Иван вернулся к дивану, развалился. Только теперь до него дошло, что связь все равно бы не сработала, ведь он теперь пребывал в своем собственном теле. А на него сенсодатчики мыслеуправления не сработали бы, никаких сомнений. Эх, нет добра без худа!

— Ты давно учуял измену, здесь, в Кремле? — спросил он неожиданно у Глеба.

— Это было странное ощущение, — откровенно признался тот, — я не смог бы ничего доказать, я просто знал, что делается все не так, я не находил себе места эти годы. И когда Правитель вызвал меня… — он запнулся, поглядел на Ивана, — я понял, вот он, пришел час!

— Ты все правильно понял, Глеб!

Дверь в кабинет распахнулась и один из двоих в бушлатах впихнул внутрь… Ивана. Это был именно Иван, Правитель-Иван. Глеб Сизов снова замотал головой. Он не спал уже две ночи, но это ерунда, раньше он, бывало, и по месяцу не спал, дремал на ходу, на бегу, но видения не мучили его, а тут…

— Вы за все ответите по закону! — закричал ни с того ни с сего двойник Ивана. — Это терроризм! Это бандитизм! Да как вы смели!

— Смели, молодой человек! — Иван быстро подошел к своему двойнику, ухватил его крепкой рукой за загривок, сунул к губам превращатель.

Правитель-Иван был столь же силен, как и он сам, но у него не было такой воли, у него не было навыков и умения владеть таким телом, и он был бесконечно слаб перед Иваном подлинным.

— Вы ответите… — выдохнул он визгливо.

И стал ссыхаться, уменьшаться, сморщиваться, перекашиваться, зеленеть… через минуту рядом с Иваном стоял взлохмаченный и жалкий, кривобокий и сухорукий Правитель — иуда, подлец и выродок.

— Ну, теперь ты веришь мне?!

Иван швырнул Правителя на ковер. Тот упал и застонал, запричитал, забыв про все угрозы свои, про закон и ответственность, «террористов» и «бандитов». Правитель был жалок, мерзок и смешон. Иван бросил на него мимолетный взгляд, и передернулся — будто не Правитель, бывший Правитель Великой России скорчился на зеленовато-пожухлом ворсе, а омерзительный и гадкий крысеныш из преисподней Авварон Зурр бан-Тург, подлец и негодяй…

Нет, это только показалось, только показалось.

— Теперь я верю тебе!

Глеб широко и открыто улыбнулся своей детской, простодушной улыбкой.

Подошел вплотную, крепко сдавил Ивана в объятиях, прижался небритой щекой к Ивановой щеке, вздрогнул… и сдавил еще сильнее.

Потом вдруг отпрянул, ткнул кулаком Ивану в широкую грудь и выдавил обиженно сквозь улыбку:

— Вот, черт, не мог предупредить заранее, всегда ты так!

Не было на Земле «золотого века», не было райских кущ и эдемов, молочных рек и кисельных берегов. Тяжко и кроваво ползла по трупам людским мачеха История. Хроники и мемуары пишут выжившие, победившие, уцелевшие… и потому прошлое смотрится не столь уж и печальным, даже приветливо-добрым, светлым и теплым. Эх, если бы летописи вели погибшие и растерзанные, если бы воспоминания писали замученные и истребленные — миллионы, сотни миллионов, миллиарды невыживших! Если бы мы их глазами увидели океаны крови, пепелища, ликующие рожи убийц, занесенные над ними мечи и палицы, направленные в их груди стволы, если бы услышали их ушами предсмертные вопли, визги, хрипы, зная, что через минуту, секунду, миг будем сами хрипеть, умирая, покидая навсегда этот страшный и жестокий мир! Никогда бы не родились легенды о «золотых временах». Мачеха История, убивая слабых и неудачливых, растерявшихся и замешкавшихся, идет рука об руку с сильными, беспощадными, нахрапистыми и жестокими победителями. И они платят ей за это льстивыми и выспренними словесами хроник, летописей и воспоминаний. Не было на Земле «золотого века». Не было. Нет. И не будет. Ибо порождено человечество Богом- началом здоровым и созидающим. А погублено дьяволом — силами гниения, вырождения и разрушения. В адскую пропасть катится род людской, не желая оглянуться в падении, задуматься, раскаяться и вернуться к Богу. Обречен род людской. И потому тешит себя в смертном угаре баснями о былых «добрых временах» и грядущих «кущах райских». В дурмане дьявольском пребывает, подобно охмуренному зельями наркотическими или потерявшему разум. И нет спасения!

Заложено Богом было от века — не пускать в мир сей порченных дьяволом, гниющих телесно и духовно с рождения, родившихся выродившимися. Забирал их Бог к себе, не давая умножать зло и спасая души их. Но пошел человек против Бога, науськиваемый дьяволом, и против Воли Всевышней, против самой природы естества своего, в гордыню превеликую впав, обрел безумство выхаживать не допущенных к долгой жизни, не допущенных к продлению рода — выхаживать вырождающихся. И умножилось число их, и стали порождать они подобных себе-и пришел в мир земной дьявол вырождения, и воцарился над миром этим князем. И обрели вырождающиеся и несущие гниение в мир силы большие, чем здоровые, ибо цепче цеплялись за жизнь, за место в ней, ибо вся жизнь их была не созиданием и творением, а свирепой и нещадной борьбой за выживание среди чуждых им, и стали сильнее их, приспособленной, хитрее, злее, мстительней, злобней — на их плечах вполз владыка мира разрушения и смерти в мир живых, их руками и их нечистой волей установил в мире этом законы свои. И встали выродившиеся над невыродившимися, нечистые над чистыми, выгнившие изнутри над сохранившими душу, черные над светлыми, проклятые над благословенными. И пришло время извергов. И тщетно мучили себя вопросами созданные по Образу и Подобию, искали ответов на неустроение свое, на горе, раздоры, смерти, несправедливости и боли — тщетно, ибо не ведали, что рожденные под Богом, оказались во власти извергов-выродков, слуг дьявола, царствующих в мире этом. Все смешалось под небесами земными и в черных пропастях Вселенной.

Все помутилось в пресветлом царстве, задуманном пресветлым, но изначально погружающемся во мрак адский. И повсюду был враг рода людского — и извне, и внутри его, в самом нем, ибо идущий против Бога оказывается в лапах дьявола, каждый получает по делам своим. И пытались немногие и отчаянные в кровавом месиве мачехи Истории подать голос, образумить гибнущее человечество, пресечь вырождение, окоротить извергов-выродков, очистить род вырождающийся… но страшна их участь была и гибельна, ибо под Богом они шли открыто и честно, говоря одну правду святую, взывая к совести, чести, разуму. Но били их подло, чернили, клеветали на них, убивали из-за угла, губили чужими руками братьев их, бросали их в черное болото беспамятства или мазали дегтем обильно и гнусно.

Беспощадны есть выродки! Беспощаден и подл князь мира сего! Ненавидимо им и ими все живое, здоровое, творящее. Но особо ненавистен силам зла видящий их, не пребывающий в их черном дурмане, ненавистен посланец Бога на земле. Исполчаются на такого всеми легионами своими, тьмами извергов. И обречены благословенные изначально пред незримо-лютыми силами. Неравен бой.

Но покуда есть они во Вселенной — есть надежда у рода людского, ибо верят верящие, что придет пора и вложит Господь Бог в десницу благословенных Свой Карающий Меч!

Наследный император Умаганги, беглый каторжник-рецидивист карлик Цай ван Дау, прежде чем наткнуться на незримую стену, вытянул вперед свою руку, трехпалую и уродливую, будто узрел энергетический барьер. Пальцы остудило и обожгло одновременно. Хрустальный лед! Он сразу вспомнил проклятую Гиргею и этот сатанинский, иновселенский хрустальный лед — толщи непонятных, коварных полей, переплетения прозрачных силовых линий… Будто и не покидал планеты-каторги! А может, и впрямь не покидал?

Острая привычная боль пронзила виски, молотом ударила в лоб, выдавив из незаживающей раны каплю черной холодной крови. Цай скривился, сморщился, застонал. Защитные поля всегда плохо на него действовали. Да и, собственно, проверка эта пустая, ненужная, он знал и без нее, что шестиметровый бронезабор окружен энергетическими барьерами. И черт с ним! Никто и не собирается лезть через забор, все заборы на свете существуют только для идиотов и тупарей. Они проникнут в форт иным путем.

Цай уныло побрел вдоль незримой стены. Он был одинок и беззащитен. Над его головой в черной пустоте не висела собственная капсула, не хранила от неожиданностей — он не миллиардер Дил Бронкс, он беглец, жертва, за ним охотятся со всех сторон… и когда-нибудь его обязательно настигнут. Да, настигнут и заставят держать ответ. Он больше не выдержит пыток! У карлика Цая ван Дау был свой расчет идти по рисковой тропке рука об руку с Иваном.

Он пришел к русскому сознательно. Вместе с ним он или победит — и тогда станет недосягаемым для всех этих паучьих синдикатов и прочих гипербанд, недоступен для спецслужб земных и вселенских, — или проиграет, ничего не потеряв, все одно — преступлений за ним столько, что с лихвой хватит на десятерых висельников.

Только вчера Цай перерезал глотку третьему серому стражу Синдиката.

Они разыскали его и здесь. Еще бы не разыскать! Но они не собирались «мочить» строптивого беглеца, если б собирались — давно бы спровадили на тот свет. Значит, он им все еще нужен. А может, они позапу-тались совсем, и немудрено, такой кавардак по всему миру, все будто белены объелись… позавчера семеро бандюг, из амнистированных, прямо в центре пригорода, в скверике Процветания и Свободы, распяли двух копов вверх ногами на одном корявом дубе — зевак собралось тыщи с полторы — галдели, хихикали, визжали, советы давали, какая-то бабка в минишортах и фиолетовой майке зароптала было, так ее саму чуть не придавили. Цай стоял за поникшей осиной и дрожал.

В те минуты ему хотелось обратно, на Гиргею.

Чертова Исполнительная Комиссия! Не обойдешь ее, не объедешь! Цай завидовал Гугу Хлодрику и Кеше. Да только ведь не поменяешься уже ролями и местами. Теперь вся надежда на Хука Образину и красавчика Арма-на, если они не оплошают и не дрогнут, вызовут огонь на себя, никакая бронированная стена хоть до небес, никакие силовые поля не спасут эту проклятую Комиссию!

Цай провел рукой по груди — черный кубик был на месте, в потайном кармашке, это хорошо. Бронксова десятка уже торчит в сверхзвуковых безынерционных бронехо-дах, они не подведут. Но почему…

Цай ван Дау отошел к деревьям, подальше от стены, уселся в траву и щелкнул черным птичьим коготком по браслету инфоблока, навел бесцветный пучок на ближайший куст. Изображение получилось каким-то непривычным, расплывчатым и дрожащим. Косматый и нагловатый информатор в желтом, балахоне с красным бантом на плече вещал осипшим тенорком и суетливо поводил глазками, будто подмигивая или намекая на что-то:

— …два взрыва и яркая вспышка. Мы не располагаем видеоматериалами и приносим наши глубочайшие извинения почтеннейшей публике за качество передач! Впервые за сто пятнадцать лет прервана связь с Космо-центром Видеоинформа, оттуда идут по всем каналам развлекательные программы, сериалы и общеобразовательные циклы, односторонняя связь, на запросы с Земли и других планет ближайших систем ответов не поступает. Одну минуточку! — информатор прервал свой суетливый щебет, побагровел, скорчил кислую мину.

А Цай сидел, внутренне сжавшись, все еще ожидая чего-то главного, основного. Он хорошо понимал ньюэнг-лиш, но речь информатора была насыщена новенькими и модненькими словечками, которые гасили смысл и сводили все к шуточкам да хохмочкам. Всю эту жеманную и перемигивающуюся дегенеративную сволочь давно пора было гнать из информслужб, да только ни у кого такой власти не было. Цай ждал главного. А ему вбивали в глаза и мозг гнусные рожи каких-то влиятельных негодяев, высказывающих свое мнение, потом из марева и тумана выявилось некое «официальное лицо» и попросило «почтенную публику» не волноваться, мол, все в норме и будет еще лучше. Будет!

Непременно будет, согласился с ним по-своему карлик Цай. И опять засипел лохматый, желтый ублюдок — теперь его одутловато-моложавая бабья харя перемежалась с мутными картинками каких-то взрывов, аварий и туманов в Европе.

— Качество чрезвычайно плохое, друзья мои, паршивое качество! Мы не может понять, что там с нашими парнями в Европе, или они разучились вести репортажи, мать их! Но творится, прямо скажем, что-то неладное и веселенькое! — Лохматого будто смело очередной вспышкой, изображение стало еще хуже — что-то клубилось, накатывало, клокотало в мареве и мраке, прорежи-ваясь желтыми молниями и разрывами. У Цая остро и нестерпимо защемило сердце — это Гуг! неужели началось?! но сигнал? где же сигнал, его не было!

Прямо над головой, метрах в двадцати с ревом пронеслась шестерка полицейских дисколетов. Такого раньше не бывало. Они действуют по особому режиму. Это начало! И это конец! Цая затряую крупной рваной дрожью. Где же Дил? Он уже хотел включить внутреннюю связь.

Но на фоне беспечных зеленых кустов вновь расцвела харя информатора.

Она была еще гнуснее и гаже чем прежде.

— Мы только что получили сообщение из России! — чуть не визжал выродок. — Это невероятно! На подступах к Москве, всего в семи километрах от города неожиданно вернувшейся с Дериза особой гвардейской бригадой… э-э, Семибратова, черт бы побрал эти русские имена…

— Тебя бы черт побрал, подонка! — с неожиданной злостью прошипел Цай. И потянулся к ретрансу.

— …бригадой Семибратова уничтожена спецдивизия «Летний гром»! Это невозможно! Русские опять сошли с ума! Десять тысяч отборных бойцов-суперменов! Цвет Русской армии! Полторы тысячи бронеходов типа «черный смерч»! Восемьсот внепространственных батарей подавления «ураган-211»! Сорок восемь боевых армейских капсул на орбите! Две тысячи сигма-штурмовиков! Это мощь, способная сокрушить целую галактику! И она уничтожена в считанные минуты! я ничего не понимаю-смотрите!

Харя исчезла и на ее месте посреди бескрайнего серого поля черными дырами застыли восемь обожженных, залитых расплавленной броней котлованов.

Цай не выдержал, отвернулся. Теперь он все понимал, оставалось лишь выполнить то, что надлежало выполнить по программе. Но еще немного, еще хоть чуть-чуть, он все ждал.

А желто-лохматый таращил свои воровато-подмигивающие глазища и вещал:

— Но главный вопрос — зачем спецдивизия министерства обороны выдвинулась на Москву? Зачем она шла на столицу?! Мы даем связь с Пентагоном… одну минуточку. Вы готовы, сэр?

— Да, это очевидно! — изможденно худой тип в фуражке дергал кадыком. — Это переворот. Или удавшийся. Или неудавшийся и подавленный. Силы обороны Мирового Сообщества приведены в полную боеготовность и вам всем нечего опасаться, мы выполним с честью свой воинский долг. Нас больше беспокоит обстановка в Европе. Нарушена связь. И мы не можем понять, чем там заняты наши коллеги?! Если это очередные, не согласованные с нами маневры… — тип замялся, снова задергал кадыком. Потом неожиданно и прямо, по-солдатски рубанул: — Нам опять втрое урезали ассигнования! Армия разваливается! И с нас еще чего-то спрашивают?!

Он тут же исчез. И снова засуетился, замельтешил желтый выродок.

Ну хватит! Цай отключил инфоблок. Все ясно. Но почему молчит Иван?! И почему он обо всем узнает из вторых рук, от этих ублюдков. Где Дил Бронкс?!

— Дил! — закричал он по внутренней. — Ты слышишь меня?!

— Слышу, — надменно отозвался довольный Бронкс. Он явно обо всем давно знал, но тешил свое самолюбие, ждал, пока его попросят.

— Ты готов?!

— А ты разве не видал шестерку в небе?

— Полиция?!

— Это мои ребятки! Остальные пошли на бронеходах. Еще двенадцать по черным нитям. Теперь дело за нами. Не робеешь?!

— Но сигнала не было!

— И не будет. Начинай!

Дил Бронкс отключился. Да и что он мог еще сказать, все давным-давно было сказано-пересказано, теперь пришла пора дело делать. Рука с черным ледяным кубиком вздрогнула. Сейчас! Еще миг! Еще один только миг, предчувствие не должно обмануть.

И прорвало! Будто черный, незримый заслон в мозгу прорвало:

— …чишь?! Почему молчишь?!

— Есть связь! — выдохнул Цай. — Я слышу! Иван!!! Голос у Ивана был усталый, хриплый и тихий.

— Начинай, Цай! Мы сорвали план! Начинай немедленно! Все объяснения потом!

— Погоди! Один миг! Где Кеша?! Где Гуг?! — выпалил карлик на одном дыхании.

— Кеша взял Космоцентр. Он наш! Гуг в мясорубке. Не тяни! С Богом!

Цай хотел спросить про «Летний гром» и про Семиб-ратова, но Иван уже вырубился. Да, со связью что-то случилось не только у служб информа и Пентагона. Ну да ладно! Ну да плевать!

Он разжал ладонь перед самыми глазами — ретранс был весь в черной холодной крови, в его крови, он и не заметил, как поранил руку. Теперь все чувства, все сомнения и нежности долой! Теперь только точный расчет и спокойствие. И да помогут ему все силы Вселенной и Невселенной! Да, даже довзрывники, если он им еще интересен! Он не имеет права промахнуться! Не имеет!

Туда! В самый центр!! В мозг Мозга!!!

Его швырнуло в мрак, перевернуло, ударило о нечто невидимое, и еще раз! и еще! там были барьеры даже для ретранса! но он прошибал их! прошибал своим кодированным, сжатым в пучок дельта-частиц телом. Он не терял сознания… или это только казалось, он ничего не понимал, ничего не видел, ничего не слышал. Он пришел в себя, сильно ударившись о чью-то голову, ударившись затылком. И только потом Цай обрел зрение и слух. Даже не обернувшись, он вонзил сигма-скальпель в сидящего, почувствовал как обмякло тело — и тогда он привстал, дал телу сползти на пол. Но не посмотрел на него. Жаль, конечно, парня, он просто дежурил на своем посту — на самом ответственном и важном посту в Западном полушарии, но ничего не поделаешь, он сидел именно в том кресле, в котором должен был сидеть сейчас наследный император и беглый каторжник, сидеть во имя спасения всего человечества и самого себя.

— Попал! — прошептал Цай, еще не до конца поверив в случившееся.

Кресло, в котором он замер недвижной мумией, стояло в шарообразной крохотной ячейке с плоским, ребристым, не предназначенным для ходьбы полом.

Труп человека в сиреневом комбинезоне занимал половину этого пола. Ни дверей, ни люков не было видно. Зато прямо сверху спускалась огромная, матово-черная сфера, мыс-лесфера. Она блокирована, тут и гадать нечего. Но Цай и не такие секреты разгадывал, он не сомневался в себе. Главное, чтобы Хук с Арманом не оплошали, да Дил Бронкс не подвел… да чтоб смена этому паршишке не заявилась, когда она должна быть, ведь не сидит же он здесь сутками?

Цай думал о множестве вещей. Но одновременно его нечеловеческий мозг делал свое дело — проникал в тайну тайн самого ядра Исполнительной Комиссии. Чудовищного Монстра, обитавшего на Западном Полушарии и почти в половине освоенной Вселенной, можно было взять только изнутри, рубить головы снаружи этому исполинскому тысячеглавому Змею было бесполезно.

— Мы с тобой преступники, Иван, — устало выдавил Глеб Сизов и сдавил виски своими огромными, жилистыми ручищами.

— Знаю, — тихо согласился Иван. Он сидел прямо на столе, свесив ноги, уставившись глазами в одну точку на зеленом ковре.

— Десять тысяч наших… наших парней! Нам никогда не простят этого.

Никогда! Я сам себе не прошу! — Глеб заскрежетал зубами в бессилии.

— У нас не было выбора. Они шли на Москву!

— Все равно!

Иван понимал, что спорить бесполезно. Уничтожать спецдивизию нельзя было. И не уничтожать, когда она получила приказ, тоже нельзя. Такие соединения выполняют приказ. Или погибают. Там не разбираются, кто прав, а кто виноват. И из-за этого муторней вдвойне. Тысячи русских парней! И всех восемью ударами. Одним бригадным залпом. Они и думать не могли, что свое же, российское соединение, такие же по сути братки, обрушатся сверху, с чистого русского неба… точнее, с околоземных высот. Они даже не выставили гиперзащиты! От кого?! И все до единого полегли. Прав Глеб, ох как прав. Но и он, Иван, тоже прав. Их надо было остановить. Они не выполнили его, Правителя, приказа, они отказались от переговоров — через час-полтора после выступления они бы вырезали, выбили, вытравили и выжгли всех из Кремля, не разбирая, кто за кого, они бы превратили в неживую пустыню весь Китай-город и половину Белого города, а в случае сильного отпора они просто-напросто разнесли бы по камушкам, в пыль и сам Кремль с его соборами и дворцами, с колокольнями и звонницами, с золотыми куполами и величавыми двуглавыми орлами. Иван прекрасно знал, что такое придворная, привилегированная беспощадная и нерассуждающая спецдивизия «Летний гром». Нет, он не преступник! Он воин! И встал на путь войны он не за себя. На этом пути надо побеждать. Или умирать. Прожигая мирную и успокаивающую зелень ковра полыхнуло вдруг перед глазами его золото доспехов, будто в малой хрусталинке отразилось все небесное воинство. И погасло разом.

Иван отвел глаза. Встряхнул головой. Посмотрел на Правителя подлинного, избранного много-много лет назад, целую эпоху, — того привязали для надежности к одному из кресел, и он обмяк, растеряД всю свою надменность, сник, а теперь и вовсе провалился в забытье и тихо посапывал.

Пускай спит, еще пригодится.

Иван встал. Подошел ближе к Глебу.

— Ну, хватит нюни распускать, — сказал тихо, с нажимом.

Сизов отвернулся.

И тут же запульсировало желтым со стены, прямо над панелью. Иван кивнул — экран внешней связи включился трехметровым зеркалом. Разгоряченная и растрепанная Светлана глядела прямо в глаза.

— Ты слышишь меня?!

— Да, — ответил Иван. Он уже и позабыл, что послал ее в комитет, столько прошло времени.

— Тут все в порядке, — быстро затараторила она, — семерых положили на месте, двести шестнадцать в приемники на обработку… а остальные нас ждали, давно ждали.

— Ждали и молчали, — просипел Иван, — вот всегда так у нас в России.

— Ты о чем? — не поняла или не расслышала Светлана.

— Да так, — оборвал ее Иван. — Дай мне нового председателя!

Светлана скривила губы, но исчезла с экрана. И тут же на нем высветилось округлое и спокойное лицо Игоря Рогова, нового председателя комитета безопасности Великой России. Он был абсолютно не похож на своего брата, на Артема Рогова, который так бестолково погиб в Осевом измерении.

Иван прервал обычный протокольный доклад-представление.

— У нас нет времени на церемонии, — сказал он, — я вам верю и надеюсь на вас. Действовать по расписанию Особого положения, обо всех неожиданностях докладывать мне или генералу Сизову. Ясно?!

— Так точно, — последовал уставной ответ. И тут же из-за Рогова в упор, прямо глаза в глаза, на Ивана уставилась Светлана — до нее только теперь дошло, что Иван-то в своем собственном обличий, что это его тело, его лицо, его глаза, а не старика Правителя! Она была явно ошеломлена.

И Иван понял ее удивление, понял ее оторопь. Он еще тверже сжал губы, всмотрелся в Рогова. Тот как ни в чем не бывало смотрел на нового Правителя. Он все видел. Он все понимал. И не только понимал. Спецслужбы еще три часа назад докладывали — границы на замке, по всей стране и на внепланетарных территориях идут внезапные повальные захваты, аресты резидентуры, агентуры, обыски… Новый действовал решительно и умело, он чистил конюшни за прежнего, подобно Гераклу, а значит, второго «Летнего грома» не будет, это уже хорошо. Света права, они все видели, все знали, они ждали.

Он одобряюще улыбнулся, чуть кивнул и заглянул обоим в глаза — как своим, близким, верным людям.

Светлану пора бы и вернуть. Но пусть немного отвлечется, пусть поработает — после Осевого это не во вред.

— Ну, давайте, с Богом! Рогов жестом остановил его.

— Есть еще новость, только получили.

— Что там?

— Арестован комдив Сунский.

— Кто-о-о?! — Иван от неожиданности чуть не потерял голоса.

Глеб Сизов подскочил к экрану, вскинул руки со сжатыми кулаками, будто собираясь ударить. Только Правитель не проснулся, он, наверное, видел добрые и благие сны.

— Командующий дивизией «Летний гром» генерал-полковник Михаил Сунский.

Его взяли двадцать минут назад на седьмой внешней орбите.

— Он жив?!

— Жив и здоров, малость напуган…

— Но ведь вся дивизия полегла, вся до последнего бойца! Вы что-то путаете! Немедленно выяснить и устранить ошибку! — Иван был взбешен.

Но Рогов смотрел столь же спокойно. Он явно был уверен, он не ошибался.

— Получив приказ от министра обороны…

— Бывшего министра! — резко вставил Глеб.

— Так точно, от бывшего министра обороны, комдив Сунский немедленно довел его до комсостава дивизии со своей добавкой: приказ безоговорочный, не подлежащий коррективам. После этого немедленно выбыл в Москву на консультацию.

— А взяли на седьмой орбите?!

— Да, он просто сбежал, послав свою гвардию на смерть, на неминуемую смерть, — коротко и просто пояснил Рогов.»

— Немедленно ко мне! — приказал Иван. — Через пять минут этот гад должен быть здесь! И отключил связь.

— Ну-у, гнида-а, — тихо протянул Глеб. — Этакого в Русской Армии еще не бывало!

Иван положил ему руку на плечо. Он знал, что бывало всякое. Но теперь не время ворошить историю. Теперь надо быть сильным и справедливым. И быстрым. Да, он не палач. Он воин. Но именно поэтому он не имеет права прощать. Не имеет!

— Как там со вторым слоем охраны? — поинтересовался он у Сизова.

— Полный порядок, — доложил командир альфа-корпуса, — только четыре бойца оказали сопротивление. Их устранили. Две трети слоя отправили на отдых с дальнейшим распределением по подмосковным частям особого назначения. Парни нормальные, надежные. В Москве все тихо. Подавлено двенадцать очагов сопротивления. Уничтожен совместный батальон…

— Ох уж эти мне совместные батальоны! — Иван не выдержал. Ему никогда не нравились игры и забавы штатских недорослей, не имевших представления о воинских делах, им только совместные учения да маневры подавай — то с общеевропейцами, то со штатниками! Забав себе ищут, рушат армию! Вот и батальоны завели… наши у них, ихние у нас, комедия! а может, и кое-что посерьезнее, наверняка серьезнее, ежели на дыбки встали!

— Все подобные подразделения расформировать, разоружить и выслать за пределы России! — потребовал он.

— Уже сделано, — Глеб Сизов немного обиделся, это стало заметно по его потускневшему лицу. Он профессионал, ему не надо разжевывать, Иван мог бы и потактичнее себя вести.

— Хорошо! Что дальше?

— Еще накрыли четыре подземных притона, в каждом до семи тысяч каких-то обормотов, я никогда не встречал подобных выродков… — тут Глеб немного растерялся.

— Сатанисты?!

— Похоже, они. Но вся эта мишура — только прикрытие, Иван. Там горы оружия, там аппаратура, все виды связи, там система…

— Наши работают с ними?

— Работают.

— Всех, кто взят с оружием — к стенке. Остальных на рудники!

Безжалостно! Беспощадно! Нюни не распускать! Воспитательной работой будем потом заниматься! Кто еще прибыл на Землю?

— Четыре наших флота уже стоят за Трансплутоном. Остальные идут к Земле. Кроме системно-оборонительных. Восемь дивизионов планетарного боя заняли базы под Москвой… Все идет по Особому плану. Сбоев нет. Смещено семь командующих армиями и флотами. Трое восстановлены… не разобрались.

Остальные под арестом. Маршал Тихоренко после смещения покончил с жизнью.

Генералы Симанович, Зеленский и Тиго расстреляны за попытку невыполнения приказа и переход со своими соединениями под временное командование Силами Федерации…

Иван горько усмехнулся. Предатели? Наемники?! Или тоже не разобрались?! Сейчас не имеет значения.

— Этот еще в боксе?

— Кто? — не понял Сизов.

— Бывший предкомитета?

— Да.

Иван зажмурился. Ох, нелегко даются такие решения, нелегко. В бою и сече легче. Но он обязан это сделать. Обязан! Ради тех, кто не предал, ради России, ради всех русских, всех россиян, всех землян. Иди, и да будь благословен! Нельзя отступать. Теперь он не игрушка в чужих руках, не бродяга, не странник, теперь он воин. Пред глазами встало лицо сельского священника, тихого, скромного батюшки, погибшего по его вине — они так долго спорили в те зимние и осенние вечера, пытались убедить, переубедить друг друга, но так и не переубедили, оставаясь в одной вере и в одной мысли — единомышленниками. Он бы понял его, понял, несмотря на свою чистоту, почти святость. И они бы поняли! Они, сгоревшие в том белом, страшном пламени, сгоревшие медленно, привязанные к поручням своего же космолета, привязанные и обреченные на смерть нелюдями. Он слышал их последние слова.

Не тогда, не в младенчестве. Он услышал их позже. Не мстить, не преумножать зла на Земле и во Вселенной, его и так много… Но сейчас они бы поняли его. И благословили. Ибо приходит час, когда зла становится столько, что оно бьет фонтаном, хлещет через край. Приходит час, когда нелюдей надо наказывать.

Резкие слова вырвали его из полузабытья.

— Комдив Сунский доставлен. ВвЬсти? Иван посмотрел на Глеба. И тихо, почти не разжимая губ, выдавил:

— Нет, не надо. — Потом добавил еще тише и еще жестче: — Вывести обоих. Туда, под окна, чтобы я видел. И повесить!

Бывшего председателя комитета, поникшего, измученного и бледного, выволокли из кабинета. Охрана и бойцы спецкорпуса уже давно поняли, что приказы здесь не обсуждаются, что это война, что мирные времена давно прошли… и будут ли когда-нибудь вновь?

Глеб Сизов бросился к Ивану. Подбородок у него подрагивал.

— Должен быть суд, трибунал. Ты не имеешь права, Иван! — зашептал он с болью и надрывом.

— Имею! Мы теперь с тобой и суд, и трибунал. Да, Глеб, это война, это не маневры и игрища. И это только самое начало очень большой и страшной войны. Дай команду, чтобы все снимали. Люди должны знать правду не только о своих героях, понял? И сегодня же в эфир!

— Они откажутся…

— Кто?!

— Телевизионщики, дикторы, операторы.

— Слабонервных и мразь предательскую гнать поганой метлой! Правда, Глеб, страшна! Но люди должны ее знать! Понял? Должны!!!

Он неторопливо подошел к окну, присел на подоконник.

Когда командир альфа-корпуса покинул огромный правительственный кабинет, Ивану стало грустно. Он не мог понять, что с ним происходит. Вроде все так удачно складывается, все так хорошо идет. А тревога не убывает.

Будто не он одерживает верх. Тревога и тяжесть в душе, почти ужас, черный, безысходный ужас — будто это его ведут сейчас на эшафот… да какой там, к черту, эшафот, просто ведут вешать на первом же дереве, на первом столбе.

Почему так?! Связь! Вот почему! Он потерял связь! Они почти не откликаются.

Что-то случилось! И Гуг молчит. И Цай с Дилом Бронксом. Кеша держит Космоцентр цепко, твердо. Но и он то появляется, то пропадает. Это как в бетонном колодце — глухо, тихо, безнадежно. Нет, о какой еще безнадежности сокрушаться. Все нормально! Все даже слишком хорошо… слишком?!

— К вам генерал-майор Семибратов, — прозвучало извне.

— Впустите!

Иван никогда прежде не видал командира Особой гвардейской бригады, но почему-то представлял его здоровенным, широкоплечим мужичиной с выпученными глазищами и громовым голосом. Но в кабинет вошел быстрой семенящей походкой совсем невысокий, худенький человек с фигурой довольно-таки хлипкого подростка, серыми маленькими глазками и пшеничными густыми усами. Вошел, приложил руку к форменной фуражке.

Иван остановил его.

— Я все знаю, — сказал он, пожимая крепкую сухую руку. — Спасибо вам, Василий Мироныч, большое спасибо! Орден бы вам… да, сами понимаете, это все не сейчас, потом.

— Какие там ордена! — отмахнулся Семибратов. — Своих бить — наград не носить, а душу заливать до могилы.

— Так было надо.

— Это мы понимаем, ежели б не надо, бить бы не стали. Все равно камень вот здесь! — Он постучал себя по груди. — Две сотни душ загубили! Ироды мы и душегубы!

— Как — две сотни?! — бросил с порога вернувшийся Сизов. Он все слышал.

— А очень просто, — пояснил Семибратов, — весь, почитай, командный состав угробили. Двое из них — мои знакомцы старые, по Гадре и Деригону. вот так-то!

— Но ведь в дивизии десять тыщ?! — опять не понял Сизов.

Иван тоже стоял, полураскрыв рот, пуча глаза на бригадного.

— Андроидов мне не жаль, чего нелюдей жалеть. Новых наделают! Да ты что, не знал, что ли? — Он уставился на Сизова, будто тот его чем-то очень удивил. — Не слыхал, небось, что этот-то, бывший наш министр-то, недоверчивый такой, еще перед моей экспедицией заменил парнишечек на адроидов? Я про него давно знал, он нашему люду расейскому ох как не доверял, а это ж спецдивизия, почитай что, личная, придворная! Даже две трети офицеров на нелюдей сменил, так ему надежней казалось… вот тебе и показалось! Боевой заряд не разбирает, кто там, всех в одну могилку кладет!

Глеб оттирал со лба испарину. Куаски возвращались на его бледное чело.

Ивана весть порадовала, но не слишком. Двести душ тоже не шутка, есть грех, никуда не денешься. Но был бы еще больший грех, страшный, черный, неискупимый, коли б эти спецандроиды снесли купола, башни, зубчатые стены, саму Москву, а с ней и Россию, и все прочее.

— Может, остановить, пока не поздно?

— Нет, Глеб!

Иван снова подошел к окну. Махнул рукой Семибра-тову. Тот приблизился.

Две грубые петли раскачивались на одной могучей ветви под порывами утреннего ветерка. Человек пятнадцать зевак топтались поодаль, их никто не гнал. Четверо охранников делали дело сноровисто, но неумело. Парни знали, кого вешают — таких сто раз мало сунуть в петлю, смущало лишь присутствие двух операторов — дело доброе, да присловье можно дать нехорошее. Иван будто чувствовал состояние этих ребят. Но отступиться не мог.

Семибратов смущенно разглаживал усы. Ему тоже было неловко. Но старые времена оставались позади, он это хорошо понимал, теперь прошло время безнаказанности, теперь пришла пора отвечать за содеянное, а отвечать надо, это по справедливости, это по-Божески.

Иван поймал вопрошающий взгляд оттуда, снизу.

И махнул рукой.

И будто услыхал вдруг, как жалобно заскрипела могучая ветвь, застонала под тяжестью двух повисших на ней тел, заплакала, зарыдала своим древесным тихим плачем. И ему стало жаль это старое, вековое дерево, по которому прежде лазили резвые и безгрешные детишки, и на котором висела теперь эта грязная, отвратительная, гнущая к земле нелюдь.

Два бронехода на лету превратились в ослепительно белые шаровые молнии, полыхнули чередой разрывов и исчезли в белесой дымке. Еще два! Гуг ударил кулаком по кованой панели. Выругался.

Народец у Гуга Хлодрика подобрался лихой и гиб он почем зря. За полутора суток почти треть головорезов вышли из строя. Но главного они добились — разгромили вдрызг все станции слежения в Европе и над ней, все основные узлы связи. Семь баз противокосмической обороны были в его руках — только сунься кто! Еще четыре базы — в норвежских скалах, под Барселоной, на Крите и Гидрополисе отчаянно. сопротивлялись, их не удалось застичь врасплох.

Никто не понимал, что же происходит — ведь не было нападений ни с Запада, ни с Востока, ни из Космоса, ни из внепространственных структур.

Координационный Совет с перепугу позалезал в подземные бункера, отрезанный ото всего мира, обескураженный и беспомощный. Полиция и прочие надзирательно-карательные подразделения разбежались по домам и убежищам после первых ударов Гуговой армады. Ошеломленный и обалдевший народ в панике и отупении громил магазины, сводил счеты с обидчиками или должниками — когда-то еще придется! В два дня вся Европа превратилась в горящий, зудящий, безумный растревоженный муравейник.

Бились насмерть три армейских части. Отбивали все натиски, ждали подмоги. Откуда?! Гут твердо знал, никто им помогать не будет. В России — Иван со товарищи. Всеамериканский спрут наверняка похотливо и плотоядно потирает свои щупальца, он влезет в дело, когда обескровленная, выдохшаяся Объединенная Европа изнемогшей жертвой ляжет у его ног. Нет, им не помогут, надежды лишь юношей питают. Но там не юноши, там солдаты.

— Сигурда ко мне! — взревел Гуг-Игунфельд Буйный, вставая со своего ажурно-чугунного, огромного трона.

— Сигурд в бою! — спокойно доложил дежурный — однорукий бритый малый лет пятидесяти, закованный в кольчугу и увешанный оружием. Он восседал в пластиковом кресле прямо за спиной карлика-андроида с огромной полупрозрачной головой. Тот отслеживал показания шести внешних локаторов на двенадцати экранах, контролировал решения управляющего «мозга». Если бы спецслужбы Объединенной Европы не погрязли в корыстолюбии, лени и свойственной таковым службам гордыне, они бы давно покончили с Гугом и его армадой — достаточно было шарахнуть глубинным зарядом в его логово, уничтожить центр управления вместе с заурядным штабным «мозгом» и всей его обслугой. Но кто мог предположить, что начнется эдакое?! Во всем Мироздании были только три силы, которые смогли бы одолеть Объединенную Европу. Это Великая Россия, Всеамери-канские Штаты и Синдикат. Но никому не нужно было нападать на нее, все и так превосходно ладили друг с другом, даже откровенно гангстерский мафиозно-бандитский вселенский картель, содержащий свою гигантскую армию с сотнями боевых капсул, тысячами штурмовых бронеходов, десятками внепространственных звездолетов и миллионами бойцов, не стал бы резать курицу, несущую золотые яйца, гангстеры прекрасно уживались с властями и различить, кто где, было просто невозможно. Конечно, Синдикат мог бы вступиться за Европу, отстоять отлаженный и привычный аппарат устоявшейся власти — этого Гуг боялся больше всего — но не сразу, Синдикат будет разбираться, искать свою пользу, он на рожон не полезет, по крайней мере, в ближайшие три дня, наверняка там уже подумывают, как и в Штатах, чуть выждать и уж навсегда, цепко и крепко прикрыть Европу своей ладонью. Умники!

— Сигурда ко мне, дьявол вас побери! Немедленно! Гуг еле удержался, чтоб не врезать дежурному промеж глаз. Распустились, понимаешь! Рассуждать смеют! Гуг знал — чуть ослабишь удавку на глотках этих бестий, сожрут с потрохами. Он рвал и метал, грозил и пугал, скрипел зубами и метал молнии глазами. Но внутренне он был спокоен и доволен. Эти зажравшиеся, обленившиеся свиньи не могли противостоять ему, не знавшему покоя и отдыха, закаленному в борьбе и страданиях. Они сами ложились наземь и задирали лапки вверх. Лондон, Париж, Мадрид, Рим сдались после первого натиска бронеходов, выбросили белые флаги, а ведь в налет шли один против тысячи, против десяти тысяч… они просто обабились тут на Земле, изнежились, все по-настоящему боевые части на Аранайе, на дальних подступах, в глубоком поиске и геизации, на заставах и границах… а здесь дерьмо, здесь жандармы и стукачи, им бы невинных хватать и в каторгу пихать, это они мастера, воевать они не могут и не хотят, боятся. Гуг терзался и ликовал одновременно. А бой шел над самой его головой — на подступах к Бонну.

Берлинские цитадели пока не трогали, там рядом граница Великой России, там свои сложности… А вот «дно» Гуга подвело, да и чего было ожидать ото всей этой сволочи — вместо того, чтобы накрывать сатанинские притоны, всеевропейская воровская и бездомная мразь ринулась громить лавки. Ну и плевать!

Гуг в который раз уселся перед армейским всепрони-кающим передатчиком.

Они услышат каждое его слово, и может, поменьше будет смертей, хоть немного поменьше! Он не пил уже третий день. И от этого глотка совсем охрипла, голос утратил громовость, стал тусклым. Но Гуг старался на совесть.

— Ребятки! Братки! — орал он в микрофон. — Это говорю я, Гуг-Игунфельд Хлодрик Буйный! Все вы знаете меня! Да, да, с вами опять говорит легендарный вояка, десантник-смертник, про которого вы читали в учебниках еще в школе, про которого вы смотрели фильмы… Вы узнаете меня?! За всю мою паршивую жизнь я не соврал ни разу! Слышите, ребятки, ни разу! Я не совру и сейчас, вы знаете. Кончайте эту хренотень и идите к нам. Мы не бандиты! Мы не террористы! Мы спасаем вас, Европу, мир, Землю. Эти подлые свиньи, которых вы защищаете, предали всех нас, и вы знаете об этом, они вас убивают, а не мы! Вы герои, вы бойцы, вы воины. А они гниды и иуды поганые! Уже пять дивизий перешло на нашу сторону, я клянусь вам, это правда! Мы очистим Европу от нечисти! Вы знаете меня! И весь десантный корпус знает меня! Мою глотку не могли заткнуть ни тюрьмами, ни пытками, ни каторгами! Поэтому вы и верите мне, поэтому вся наша десантная братва, что поблизости к Земле, сбегается к нам. Прекращайте огонь! Нам тяжко и совестно убивать братьев! Четыреста семьдесят городов Европы признали нас и прекратили сопротивление… И не думайте, что эти выродки, эти суки пришлют вам подмогу, они наполовину разоружили вас, они услали все боевые соединения к черту на рога, они развалили и разграбили все базы по всей Вселенной. Но пришел для них час возмездия! С нами Бог, братки! А от них отказался даже сам дьявол, они уже в заднице! И они хотят забить туда и вас! Не надо бросать оружия! Не надо! Просто переходите к нам! Мы вам верим, потому что вы такие же как мы — простые, честные и смелые парни! Нам незачем убивать друг друга!

— Я пришел! Зачем звал?! — донеслось из-за спины.

Гуг обернулся.

Это был Сигурд — черный, прокопченый, в разодранном полускафе и с кровавым синяком под глазом. Его и впрямь вытащили из какого-то рукопашного боя. Сигурд был взвинчен и зол. Он уже и помнить не помнил о своем былом предательстве. Но Гуг его сразу охладил.

— Хватит геройствовать, мой мальчик! — процедил он резко и безоговорочно. — Хватит! Вся эта буза уже кончается, и ты мне нужен живым!

— Там гибнут наши! Пачками! — закричал Сигурд, встряхивая свалявшимися и почерневшими от запекшейся крови, но местами еще белыми кудрями. — Они опомнились. Они уперлись! И мы не можем их подавить!

— Не возьмем силой, возьмем измором! — отрезал Гуг. — У них почти нет серьезного оружия, мы упредили их! И сомнем, рано или поздно сомнем!

Сигурд сплюнул на мраморные плиты кровью, утерся. Он никак не мог отдышаться.

— Я не брошу людей! Там отборные части бундесвера, понимаешь?! Больше таких в Европе нет. И если мы не выбьем их сейчас, они устоят и пойдут на нас. Ты не уговоришь их, Гуг, им плевать на твои байки!

— Молчать!!!

Гуг неожиданно резко для его грузного тела выбросил вперед кулак — и огромный распаленный викинг, юный Сигурд полетел наземь, дважды перевернулся через спину и голову, уже пошел на третий, но с размаху наткнулся на стену, замер на миг и сполз вниз, на плиты. Он был ошеломлен и ошарашен. Но он не потерял сознания. Полулежал и бессмысленно-восхищенно смотрел на Гута Буйного.

Тот быстро подошел к лежащему, встряхнул за плечо.

— Ну ладно, вставай, малыш! Прости, не рассчитал удара, не думал, что ты такой хлипкий. — Гуг Хлодрик улыбался примиряюще, но улыбка была невеселой. Он готовил Сигурда на свое место, мало ли что случится, все смертны… но не под стеклом же его хранить, все-таки не принцесса на горошинке. — Поднимайся давай, хватит отдыхать! Черт с тобою, пошли наверх.

Я хочу сам поглядеть!

Гуг повернул голову и сурово уставился на дежурного в кольчуге. Тот все понял. Операция должна идти и без шефа, без главнокомандующего. Ничего, «мозг» вытянет командование тремя сотнями ударных группировок и просто отрядов по всей Европе, вытянет. Главное, чтоб сами там, на местах, не начудили от лихости и вольности, по удали да бесшабашности — легко завести ребяток, а остановить будет ох как непросто! Для надежности Гуг погрозил корявым красным пальцем, напоминающим издали огромную волосатую морковину.

Палец был некрасив. Как и сам Гуг-Игунфельд — могуч, огромен, матер, умен, смел до безумия, неукротим и буен… но некрасив. Им с Ливой Стрекозой хватало одной ее красоты на двоих. Но Лива еще спала — спала долгим, беспробудным, а, может, и вечным сном. Каждые полчаса Гуг себя ловил на том, что мысленно и безответно заглядывает в ее глаза, бездонные, синие, колдовские. Он утопал в них, но всегда успевал выдернуть себя наружу, в явь… так и свихнуться было недолго.

— Ладно, пошли!

— А скафандр?!

Гуг хлопнул себя по бокам обеими ладонями — броня полускафа отозвалась тугим, еле слышным звоном.

— И этот сойдет, не в таких переделках бывали! — Он вдруг с сомнением поглядел на свой биопротез, нога поскрипывала, могла подвести.

Они нырнули в шахту подъемника — шахта была обманкой, прошли в боковое ответвление. Пневмокапсула за секунды перебросила обоих на двенадцать миль восточное, пошла вверх — полтора километра до запасного ангара. Там стоял личный Гугов бронеход. Не было у него раньше такого, да перед самой ссорой Дил Бронкс расщедрился, приобрел, не ради приятеля, а для дела.

— Слышишь? — поинтересовался Сигурд, потирая ушибленную челюсть.

— Чего-то слышится родное… — промычал Гуг. Отсюда до места боев было тридцать с лишним километров, но грохот, свист, визг, лязг пробивались в ангар.

— Во выбрали местечко на свою голову! — скаламбурил Гуг. — Нет, чтоб где-нибудь под Миланом или Веной!

Гуг старался не думать, что там творится сейчас в России, что в Штатах. Он знал точно одно — Космоцентр заглох, значит, он захвачен, значит, Иван работает, все остальное неважно, связи нет и, похоже, не будет. Они выиграют время, а это главное… В глубинах души жил тихий, но постоянный страх — рано или поздно эти тоже начнут, сейчас еще не бой, еще только подготовки к бою, бой будет позже! Но хватит об этом! Пусть у Ивана голова болит обо всей Вселенной, а он будет свою работу работать!

— Залезай! — прорычал он недовольно.

Сигурд вдавил литое тело в мембрану люка. И пропал в нем.

Гуг еще раз окинул взором бронеход, это здоровенное и громоздкое, неповоротливое на вид чудище с массивным трехметровым шаром-головой, утопленной в семи-лепестном обтекаемом жучьем туловище. Двенадцать су-ставчато-упругих ферралоговых лап пружинисто удерживали многотонное тело. Из пазов мрачно выблескива-ли титанофольфрамные несокрушимые траки.

Бронеход мог ползать, летать, прыгать, ходить, катиться с легкостью воздушного шарика, накачанного водородом, но при этом был нашпигован таким количеством ракет, снарядов, излучателей, бомб и прочего добра, что глядеть на него было страшновато. Бронеход был несокрушим. Но ежели попадал в перекрестие четверного базового боя, сгорал в долю мига. Такого боя не выдерживало ничто из созданного землянами. Но по всей Европе стояло только девять подобных боевых установок, называли их ласково и нежно — «Дыхание ночи». И дыхание это было смертным.

— Ну что, готов?

Гут спросил машинально. Он прекрасно видел, как Сигурд замер в почти непрозрачном шаре. Шарик этот был катапультирующимся креслом с мыследатчиками, боевым креслом управления. Второе такое же висело в полуметре. Гуг с трудом втиснулся в шар. И сразу ощутил успокоение и ясность ума — срабатывали психоотводы. «Готовность?» — мысленно вопросил он. «Полная, боевая» — мерно отозвалось внутри черепа.

— Сперва поглядим, чего там делается, — предупредил Гуг Сигурда и повел бронеход к выходу.

Керамические створки-ворота ангара убрались. И они плавным и мощным прыжком выскочили наружу. На две-три секунды застыли на поверхности, пружиня всеми двенадцатью конечностями, и тут же резко, набирая скорость, пошли вверх, за облака. Гуг даже не успел разглядеть сквозь прозрачную обшивку-броню — какой там снаружи денек, солнечный ли, пасмурный. Только одинокая ветла под налетевшим ветром махнула им на прощание своей зеленой гривой, и все пропало, лишь муть белизны по бокам да волокна клубящегося пара.

Гуг включил локатор — пространство сразу же обрело хрустальную прозрачность. Теперь, с высоты сорока трех миль они видели ясно и четко всю картину боя, точнее, огромного и сумбурно-сумасшедшего сражения. Гуг даже не понял сразу, почему это внизу царит такая кутерьма бестолковая, кромешный бедлам.

Но Сигурд оказался сообразительней.

— Они поверили тебе, — недоуменно прошептал он, — чудеса, да и только!

— Кто?! — вопросил Гуг.

Ответа не дождался. Тут и без ответа все становилось ясным. Там внизу с восьми сторон одновременно, сменяя друг друга в стремительных налетах и отходах, извергая океаны огня, тучи снарядов, бомб, гранат, ракет, снопы излучений, смертные языки бушующей плазмы, бросались на опорную планетарную базу германского легиона вооруженных сил Объединенной Европы десятки штурмовых и десантных бронеходов. За исключением трех-четырех обугленно-издырявленных машин-ветеранов, с которыми Гут начинал дело, почти все они были отбиты в ходе боев.

База держалась чудом, ее спасала двухметровая тита-новольфрамная оболочка и километровый слой грунта. Она выбрасывала наверх, под плавающие бронекупола оборонительного рубежа один батальон за другим. Гут все это предвидел — итальянские, французские, испанские и прочие легионы Европы сдавались после первого десятка уничтоженных наемников. Но бундесвер стоял насмерть. Германцы дрались лихо, спокойно и умело. Лишь один полк — три батальона на армейских самоходках, вырвавшись из-под куполов, выкинули «белые» сигналы-буи и резко ушли вправо на восемь километров. Именно их и имел ввиду Сигурд, именно они поддались на крик Гуговой души, не желавшей лишних смертей. И именно их, ожесточенно и сосредоточенно, обстреливала база. Полк поначалу молчал, полагая, что за ним последуют другие, но потом стал огрызаться, отвечать снарядом на снаряд. Все смешалось. Все перепуталось. Все превратилось в беснующийся и кромешный ад. Локаторы позволяли видеть картину боя ясно и четко, но для простого, невооруженного глаза сражение было покрыто непроницаемым мраком дымящихся, крутящихся, сатанинских клубов перемешанных газов, пыли, огня, дымов, песка, глины, крови и испарившихся вместе с машинами тел.

Гуг шершавой ладонью утер мокрый лоб, поглядел на Сигурда изнизу, из-под клочковатых и кустистых бровей.

— Заварили мы кашу, мать их под ребра! — процедил он.

Сигурд кивнул. Он не понял смысла слов, он рвался туда, в бой. И Гуг все видел, его трудно было обмануть. Только одной лихостью и азартом не возьмешь, в бою расчет нужен, сноровка да навык.

— Да прикройте же вы «белых»! — заорал он по внутренней на командный пункт. — Их же перебьют всех. Живо, мать вашу!!!

Он знал, что «мозг» сейчас работает верно, он отслеживает возможность уловки, военной хитрости бундесвера, ведь перебежчики могут, воспользовавшись доверием и простодушием Гуговой армады, ударить в спину, кто их знает. Надо еще проверить, как по ним бьют с базы…

Нет, били смертным огнем, без обману. Значит, он не ошибался.

— Слушай мою команду! — пуще прежнего взъярился Гуг Хлодрик. — Всеми силами западного и северного флангов подавить левый рубеж! Смять его к чертовой матери!!!

Понастоящему надо было наладить связь с Иваном. Раз он взял Космоцентр, стало быть, у него есть ударные соединения там, наверху. Один хороший глубинный заряд с внешней орбиты, боевой заряд направленного действия — и с базой было бы покончено, несколько тысяч бундесверовцев разом бы отправились по разнарядке, кто в рай, кто в ад, а расплавленная и испарившаяся броня их рубежей выпала бы где-нибудь за сотни километров тяжелым дождичком. Но связи нету, это во-первых. А во-вторых, такой удар означал бы дело нехорошее и опасное пока, военное вторжение в Объединенную, чтоб она сгорела, Европу! Вторжение в эту прогнившую и выродившуюся помойку! Нет, надо самим добивать гадов. Самим!

— Как я буду нашим в глаза глядеть?! — неожиданно спросил Сигурд. — Зачем ты это сделал?! Лучше б меня прибили раньше…

— Заткнись, щенок! — Гуг пресек недовольство в зародыше, пресек в очередной раз. Он не имел права рисковать.

Но он рискнул.

Бронеход, послушный воле человека, взмыл еще выше, пронесся сквозь мрачные вихри бесшумной молнией. И камнем пошел вниз. Первые три слоя защиты они прорезали как нож масло. На четвертом изрядно тряхнуло. А пятый стал подобным бетонной стене — от удара Гуг чуть не вылетел из кресла-шара.

Сигурд рассек лоб во втором месте, прямо над переносицей. Датчики оповещения замигали тревожно-багровыми огоньками — серьезные повреждения носовой части и внешних стабилизаторов, отказ правого гравиноса… все произошло в долю секунды, но бронеход сам среагировал — долбанул вперед и вниз таким залпом, что Гуга с Сигур-дом в их шарах залило из аварийных систем спасительными, гасящими удар маслами, еще немного и катапульты сработали бы на выброс вне воли и желания экипажа.

— Ты спятил, босс! — еле слышно прохрипел юный викинг. Он был на грани обморока, сознание то угасало, то прояснялось.

— Нет, сынок, — ласково и мягко прошептал Гуг, — я еще не совсем спятил. — И тут же добавил резко, отрывисто: — Пора!

Второй, усиленный боевой залп бронехода, вырвавшийся снарядоракетами из сорока девяти жерл и излучателей, мгновенно ушел вниз, подобный тысяче молний, которым суждено сойтись в одной крохотной, но нужной, слабой точке с прицельно лазерным боем.

В тот же миг Гуг вывернул машину из смертного, безумного пикирования, из ускоренного всеми двигателями падения, увел ее резко вправо, стелясь над изуродованной, изрытой землей и искореженными, уродливо вывернутыми наизнанку, рваными краями бронированных бункеров. Он успел блокировать катапульты, и от этого их крутануло, шибануло, долбануло еще троекратно, залило хлопьями и маслами уже по всем внутренностям шаровидной головы, утонувшей в брюхе машины.

— Я готов… — прошептал Сигурд, отключаясь, выпадая из мира осязаемого.

— Не знаю как ты, мальчик, — в полубреду отозвался Гуг Хлодрик Буйный, космодесантник-смертник экстра класса, беглый каторжник, вырвавшийся из гиргейского ада наперекор всем смертям и самой судьбе, добрый и малость грустный, стареющий не по возрасту северный богатырь, — не знаю как ты, а они-то уж, точно, готовы!

Лихой маневр выбросил штурмовик из перекрестия четверного базового боя. Но в полумиле за кормой так прогрохотало, так ударило, что он еще долго летел кубарем, будто брошенный исполином и бешенно вращающийся в воздухе пляжный камень-голыш.

Сигурд пришел в себя от сумасшедшего надрывного хохота. И он вовремя успел перехватать управление, выровнять машину. Теперь их забросило в зону обстрела перебежчиков, которых по-прежнему долбили отовсюду — одни, наказывая за предательство и бегство, другие — не доверяя, по инерции. Даже локаторы, искореженные, поврежденные, но не выведенные из действия, не могли передать всего ужаса, безумия и вакханалии чудовищного и беспорядочного боя. Клубы черной и огненно-желтой гари пронизывали ослепительные молнии всех цветов радуг, разрывы тысяч мин-прозрачников, висящих неуловимыми убийцами повсюду, озаряли непроницаемый мрак мраком ослепительно-багряным и еще более непроглядываемым… и только черные контуры сотрясающихся от адского напряжения штурмовиков все шли и шли вперед, на цель, и тут же взмывали над ней или выворачивали в сторону — то были счастливчики, уцелевшие. Кому не повезло сгорали в последнем падении и проливались огненным дождем на обороняющихся. Сила нашла на силу. Жизнь на жизнь. Смерть на смерть. Так могли биться только настоящие солдаты, подлинные воины, которые не знают пощады и не умеют сдаваться.

А Гуг хохотал.

Сигурд понял сразу — босс сошел с ума, не вынес накала боя, не выдюжил перегрузки, так бывает, так всегда бывает: десантники или погибают или сходят с ума, бойцы не умирают в постелях и не пишут мемуаров.

Сигурд попытался взять на себя мыслеуправление бронеходом, взять полностью. Но, не получилось. Гуг сопротивлялся, его воля была базальтовой твердости — даже пребывая за гранью рассудка, он не выпускал вожжей из рук.

И приходил в себя. Да, приходил!

— Погоди, малыш, — сипел он. И тут же давал распоряжение в центр: — Усилить натиск! все коробки одним броском! на левый рубеж!!! ну давайте же, дьявол вас забери!! Вперед! Мы пробили защиту! Вперед, ребятки!! Это победа!!!

Они поднимались все выше, Сигурд знал для чего — нужен еще один заход, последний. А может, и не нужен уже, бреши пробиты, теперь справятся и без них… А Гуг все продолжал хохотать, но теперь тихо, внутренне, в непомерном напряжении рвущихся из него невыразимых сил. Нет, он не был безумен. Он ликовал. Теперь германский легион не могло спасти ничто на свете. А следовательно, Европа в их руках! Невозможное становилось явью!

Они не просто брали верх, они его уже взяли, они прошли ад сражения, чтобы победить и выжить. Выжить?!

Бронеход успел выпустить последний, сокрушительный залп в цель, когда две сигма-торпеды пробили его корму, разорвались океаном смерти. Ни бортовой «мозг», ни тем более, Гуг с Сигурдом не успели ничего ни увидеть, ни понять. Подброшенные в мрачно-клубящиеся выси вместе с прочими кусками и обломками машины, они зависли на какое-то время на дороге в небеса, в рай, но грехи их оказались, судя по всему, слишком весомы — и они полетели вниз, на грешную землю, превращенную ими в саму преисподнюю.

Человек падал медленно, раскорячив руки и ноги, будто не падал, а тонулввязкоми прозрачном океане. Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский, сидевший на титано-пластиковой крыше полицейского скар-джипа, не видел, с какого этажа выбросили беднягу, то ли с триста двадцатого, из-под самой золоченой крыши, то ли просто с трехсотого. Не первый и не последний! Народишко вошел во вкус, в охотку, его теперь не скоро остановишь!

Крузя страдал душою и телом. Телу все еще хотелось живительного вливания, душе не хотелось видеть всей этой гнусной мерзости.

— А ну-у, взяли-и-и!!! — взревел синемордый ополоумевший негр снизу. И уцепился за крыло джипа.

Негр был пьян, обколот, обкурен и дебилен с рождения, его красные джинсы вымокли в липкой коричневой дряни из ближайшей лавочки, а руки были покрыты толстым слоем жирных мух — наверное, он вымазал их медом или джемом во время погрома.

— Давай, давай! — завопила на тысячи полуживотных голосов толпа и навалилась на ненавистную летающе-скользящую повозку с желтой шестигранной звездой. — Переворачивай их, сук поганых! Дави! Бей!

Крузя еле успел ухватиться за ажурные выверты высоченного фонаря, сработанного халтурно и грубо под старину. Повис. Он лицезрел торжество беснующегося люда, крушащего все подряд, пьяного, озверевшего, сатанеющего от вседозволенности и возможности пограбить всласть. Это было море, нет, целый океан багровых, бледных, желтых, белых, черных, розовых и синюшных рож, выпученных глаз, оскаленных ртов и воздетых, растопы-ренно-алчных рук.

Ликование мешалось с беснованием и предсмертными воплями задавленных, избиваемых, терзаемых.

Но не всем удавалось вдоволь насладиться свободой.

Очередной выброшенный из высотного нутра небоскреба рухнул прямо на синемордого дебила в красных штанах, в миг превратив его в груду еще шевелящегося липко-парного мяса, а заодно ломая шею хлипкому желтолицему парнишечке-панамцу и калеча прочих соседей заводилы-негра. Это и утвердило в мысли мнительного Крузю.

— Расступись, гниды! — выкрикнул он истошно.

И сиганул с фонаря вниз, на головы.

Под его ногами что-то хрустнуло, треснуло, хрипнуло, упало. В бока ударили сразу с трех сторон. Он не остался в долгу, всадил нож в ближнего своего. Тут же выдернул. И дал волю локтям.

— Поубиваю, гады-ы!!! — завопил он.

Кричать было бесполезно. Эта дикая и алчная толпа рвалась к крупным магазинам, к банкам, к закрытым ювелирным лавкам, музеям, еще оставшимся в этом прогнившем городе.

Нью-Йорк встал на дыбы и ходил ходуном. Население его пресытилось разбоем по супермаркетам и забегаловкам, ларькам и магазинчикам — все это было давно перевернуто, взломано, разбито, растащено, разграблено, развалено, разорено и раскрадено. Но хмельной и пьянящий азарт гнал толпу на крупную, обороняющуюся дичь. И это надо было видеть. Где-то там, в недрах еще неразгромленных зданий и витрин таились сверкающие множеством граней бриллианты, сапфиры, изумруды, агаты, тускло поблескивали груды всемогущего золота, лежали тугие и бессчетные пачки хрупких новеньких ассигнаций, стояли бесценные кубки и изваяния, висели картины, стоящие больше межзвездных лайнеров… и все это можно было достать, взять, унести!

Закона не было! Власти тоже! Возможность получить все сразу, завладеть несметными сокровищами, дающими рай на земле, сводила с ума. Город разом разделился на жалкие тысячные, сотенные кучки обороняющих, защищающих свое и не свое нажитое, и на прочих, на сорок семь миллионов рвущихся в рай. Да, это надо было видеть!

Если бы Арман-Жофруа, проторчавший всю жизнь на иных планетах и на орбите, знал, что дело обернется эдаким вселенским бедламом, он никогда бы не взялся за него. Крузю просто тошнило от этой гнуси и гадости.

Разбой и разгул длились вот уже третий день, непрекращающимся кошмаром. Полиция сразу же, почуяв, что пахнет жареным и можно получить сполна за все дела, испарилась, пропала, попряталась, только скинутые форменки, разодранные в раже толпой — больше ничего за исключением, разумеется, двух-трех замешкавшихся и растерзанных копов, про которых в таком людском водовороте и поминать грех. Частная охрана еще держалась. Кое-где. Но и ее сметали. Толпа гнала саму себя, подобно муравьям, гасящим огонь и засыпающим реки своими телами.

Толпа не щадила никого, в том числе и тех, из кого состояла, кто был ее плотью и кровью, ее мясом. Толпа была жестока и беспощадна, тысячелика и безглаза, безудержна и скора на расправу. Никто в одиночку не осмелился бы на такое. Но все вместе… Крузя хорошо помнил, как и Иван с Дилом говорили чего-то про отвлекающие маневры и прочее, про их особую и нужную роль принимающих огонь на себя. Но они ничего не говорили про то, что будет так хреново, так погано и подло. Родиться человеком, жить среди людей, пускай и далеко от них, верить, жалеть их, любить… и вдруг узреть их без грима, без белил и румян — дикими, алчными, похотливыми скотами, хуже скотов, ибо ни одна скотина не ведет себя так, подобно «раскрепощенному и свободному» человеку, рвущему глотку собрату, созданному по Образу и Подобию. Нет, это невозможно!

— Пусти-ите-е!!! Я сама-а-а!!!

Крузя вздернул голову, не забывая бить локтями и кулаками направо и налево, продираясь к переулку. Чуть левее, на балконе второго этажа три разгоряченных типа в драных рубахах насиловали тощую девицу лет четырнадцати, насиловали, беспрестанно избивая ее, ломая руки и ноги, выдавливая глаза, выдирая волосы и рыча, хохоча, визжа.

— Жи-и-ть! Я хочу…

Крик оборвался лопнувшей струной, оборвался с перехваченным или сломанным горлом. Крузя рванулся сильнее, подмял под себя жирного мужика в оранжевом пиджаке на голом теле, оттолкнулся. С его широкой спины вскарабкался на плечи сразу двух парней, лягнул их, чтоб не цеплялись за ноги, полосанул ножом, ухватился за край балкона, рывком выбросил могучее тело на перила.

— Не надо! — раззявил пасть ближний.

И упал с проломленным виском.

Второму, вихрастому ражему парню лет тридцати пяти, Крузя свернул голову — одним взмахом руки, профессионально, так он расправлялся с нугагами за тридцать световых лет от Земли, в созвездии Бурбона. Свирепых и подлых нугагов не было жалко. Этих тоже. Но там у Крузи были крепкие нервы, там он работал. А здесь он сорвался, разнюнился.

Третьего он тихо, не обращая внимания на вопли и мельтешащие кулаки, положил спиной на перила. Выждал, увидел дикий, животный страх в глазах, а потом легким движением переломил хребет.

Кем они были раньше? Клерками в конторах? Или мелкими делягами-предпринимателями? А может, продавцами или массажистами… плевать. Теперь они трупы. И эта тоже — труп. Крузя перешагнул через изуродованное девичье тело, вышиб ногой дверь и вошел в комнату. Так он быстрее выберется из сумасшедшего дома, из этого безумного мира.

В комнатенке, убогой и грязной, в которой наверняка жила эта дрянная девчонка, стоял большой засаленный диван. Крузя плюхнулся на него. Прикрыл глаза. Надо немного расслабиться, сюда никто не полезет, здесь уже нечего брать.

Три дня назад, почти три дня, их было всего ничего — он, полтора десятка надежных ребят из «длинных ножей» — у десантной лихой братии везде кореша сыщутся. Свои, родимые, братки, с которыми на серьезные дела хаживали, — да вокруг шушеры с полтысячи, за каждым еще малость — желающих хоть и невеликий, но свой куш сорвать. Арман-Жофруа, постаревший и расплывшийся, больной и усталый, даже прикинуть не мог, сколькие решатся, а кто в кусты сбежит. А оказалось, только искорку поднеси. Полыхнуло вон как!

До сих пор полыхает.

В комнату ударило гарью — небоскреб напротив горел. Черные клубы валили в небо. Крузя поморщился, не разжимая век. Долго не засидишься, запросто сгореть можно, в самом прямом смысле.

А ведь они начали с крох — вырубили сети по шести кварталам. Побили витрины. Сами и не совались никуда, ничего не брали, наказ был строгий — кто сорвется, на нож поставят, а ребятки закон уважали. Начало лихое было и забавное. Но Иван с Дилом все верно рассчитали, вон во что вылилось-то! Уже армейские части к Нью-Йорку подтягивают. Скоро и правых и виноватых, всех подряд пачками мочить начнут. Хорошо, ежели пачками, а то ведь могут и газами травить, у этих парнишек в камуфляже дело не задержится: дан приказ — пускаем газ! Нет, надо бежать, рвать когти… Крузя и сам не заметил, пообщавшись с «длинными ножами», как усвоил их говор.

А еще Иван говорил, мол, святое дело делать будем, нужное, очистительное и спасительное, иначе не просто все сдохнут на Земле и в окрестностях, но и погублены будут — то есть, душ своих бессмертных лишатся… Бессмертных душ?! Крузя чуть на ноги не вскочил. Да разве у этих скотов, у этих гадов-нелюдей есть души? Бессмертные?! Не-е-ет!!! У гнид, мокриц, червей и тараканов нет душ, и погубить их нельзя! Их надо просто травить! Отравой! Газами! Вот и пришел к тому, с чего начал. К газам. Стало быть, ничего иного человек и не заслуживает, как существо низкое, грязное, жадное, трусливое, жестокое и подлое. И нечего себя винить, были б ангелы, да что там ангелы, были б люди простые, нормальные, не дали б себя завести, нормальный, он грабить и насиловать не пойдет… а это скоты! Жирные, лощеные, холеные, балованные, изнеженные, алчные скоты. Лучше было помереть в запое, помереть на орбите, на старом заправщике, сдохнуть от беспробудного пьянства… чем прозреть?!

Крузя встал. Плюнул под ноги.

На балкон, в окно, в дверь лезли визжащие, орущие, хрипящие хари. Так, снаружи, рушился прямо на головы и спины горящий домина. Рушился огненными, полыхающими балками, стенами, обивками и обшивками, всей той дрянью, о которой Крузя не имел ни малейшего представления. Вой стоял там вселенский — безумолчный и страшный.

Ну что ж, они получают то, чего заслужили.

Он выломал дверь. Разбросал с десяток прущих на него скотов. И прямо из окна лестничной клетки выпрыгнул наружу, в загаженный, замусоренный двор.

Два наполненных кровью близ(копосаженных глаза смотрели прямо на Ивана мутным звериным взглядом. Еще два недоверчиво и злобно щурились с висков, высматривали невесть что, то ли жертву, то ли опасность. Вместо носа поднималась и опадала при шумном дыхании толстая морщинистая перепонка. Но самое неприятное впечатление производил безвольный полуоткрытый рот с вислыми серыми губами и неровным рядом проглядывающих желтых зубов — это были даже не зубы, а зубища, такие могли быть только у животного…

Впрочем, не человек же это! да, уже не человек!

Иван коснулся пальцами бронестекла — и оно тут же вздрогнуло от удара, ответного удара. Чудовищный трехметровый и четырехглазый монстр с такой силой саданул своей волосатой лапищей, что запросто мог бы сбить с копыт шестиногого исполинского зангезейского быка, не то что Ивана.

— Лучше их не дразнить, — тихо посоветовал служитель.

— Нервные?

Лысоватый и невзрачный старичок угодливо заулыбался, закивал торопливо, но не ответил, видно, и впрямь считая, что слово — серебро, а молчание — золото.

— Ну и чего там про него прописано? — поинтересовался Иван.

Служитель быстренько набрал код на своем ручном пультике. И прямо на стекле ячейки вычернилось четкими буквами: «Коротеев Александр Артурович, 2420 года рождения, родственников не имеет, поступил в октябре 2468 года с диагнозом локальная парамнезия после возвращения из Дальнего Поиска…»

— Сволочи! — сорвался Иван. — И нашего брата не жалеют!

— Не жалели, — поправила его Светлана, — теперь все будет по-другому.

Она была бледной, кончики пальцев подрагивали. Но Светлана не отворачивалась, она пристально вглядывалась в обитателя каждой ячейки это жуткого подземного паноптикума… нет, не паноптикум! это совсем иное заведение, и недаром Иван выкроил полчаса, оставил все на Глеба Сизова, чтобы заглянуть в тайные лаборатории генетических фабрик, недаром! такого Светлана не видывала ни в Системе, ни в Осевом… там что, там призраки. А здесь звериная, невыносимая явь, кошмары наяву!

«…перестройка тела и мозга начата в мае 2469 года, завершена в сентябре 2477-го». Черная вязь исчезла, будто ее и не было.

А служитель добавил:

— Один из первых, неудачных образцов. Мы… они сохранили его для истории, как музейный экспонат. Отработанная же модель зверочеловека не превышает двух метров ростом и практически не отличается внешне от обычных человекоособей, но по силе и ярости значительно превосходит данный образец, а кроме того обладает исключительной послушностью и исполнительностью. Пройдемте, я вам покажу его.

— Нет уж, — не согласился Иван, — поглядим всех по порядку, у меня нет времени возвращаться к пройденному.

— Воля ваша, — покорно согласился старичок. Следующая ячейка была заполнена мутным желтоватым газом. И сидел в ней за стеклом какой-то скелет, обтянутый синей нечеловечьей кожей. Огромные базедо-вые белки выпирали из-под надбровий голого черепа. Зрачки, напротив, были крохотные — черно-красные точки.

Светлана не выдержала застывшего и лютого взгляда, отвела глаза.

— Эта особь может работать в любой атмосфере и без таковой. Сейчас она сидит в ядовитой метановой смеси, такая смесь даже при малой концентрации способна отравить…

Ивану не надо было рассказывать про ядовитые смеси и метановые атмосферы, он вволю наглотался всякой дряни в Дальнем Поиске. До сих пор при воспоминании о Сиреневом Болоте — огромном метаноагазоновом океане Тругазанды, семнадцатой планеты созвездия Двойной Гаги, его бросало в озноб. Он еле выплыл тогда из этого сжиженного ада… Конечно, там здорово пригодился бы такой малый, такой неприхотливый и работящий скелет. Но всегда остается это проклятое «но»!

— Он сам пошел на генную перестройку? — спросил Иван.

— Вы шутите, — служитель испуганно-снисходительно улыбнулся и тут же заморгал, понимая, что допустил непозволительную вольность. — Нет!

Разумеется, нет. Кто же пойдет на такое добровольно?!

— Сволочи! — повторил Иван супА и злее. В следующей ячейке сидел восьмирукий и восьмипалый бледный голован. Ничего кроме жалости и брезгливости он не вызывал. Голован с потухшими очами и полупрозрачным брюшком предназначался для управления какими-то процессами на каких-то шахтах. Иван не стал вникать. А у Светланы выкатилась из левого глаза крохотная хрустальная слезинка — в ней несчастное существо отразилось еще более жалким и нелепым… отразилось, и тут же скатилось вниз, в небытие.

Еще шесть ячеек были заполнены водой разных оттенков и обитали в них русалкообразные, чешуйчатохво-стые и плавникастые нелюди с человечьими головами и руками. Они таращились из-за стекла, вглядываясь выпученными рачьими глазищами в лица непрошенных гостей, пускали пузыри, будто хотели сказать что-то. Их руки с длинными водянисто-прозрачными пальцами вызывали ужас. А бледностью тел эти рыбочеловеки были подобны мертвецам.

— Они разумны? — спросил Иван.

— Да, — коротко ответил служитель. И тут же добавил: — Но если они проявляют животную непокорность, возмездие следует немедленно. Генетика генетикой, но под черепа им кое-чего вживляют для надежности. Внутренние системы психометрии и контроля корректируют поведение сами, так что не извольте беспокоиться, все эти создания, как бы страшны и неприглядны они ни были, находятся на службе у человечества.

— Корректируют… — в задумчивости повторил Иван. Служитель говорил шаблонами, так его обучили, так запрограммировали. Создания! Не люди, а создания! Что ж, в чем-то он прав, это, конечно, уже не люди. Но в то же время они — пока еще и люди, раз полностью не утратили разума и осознания себя личностями. Страшный сон! И он ничего не знал про это. Ничего! Нет, вранье, не надо оправдываться — генная инженерия штуковина старинная и общеизвестная, перестроечная инженерия и биомоделирование тоже невесть какие тайны… но не до таких же кошмаров доходить! Не до таких? Наука не знает границ и пределов. Экспериментаторов не остановишь, так ему говорили там, в Системе, и в Пристанище, так говорил Сихан Раджикрави, когда Иван знал его Первозургом, так говорили другие, посвященные-посвященные?! властители жизни и мира?! нет, выродки! так говорили все эти выродки, им нужно было какое-то оправдание, какая-то красивая цель, прикрытая красивыми словами — и поэтому они говорили именно так! Но почему все это здесь?! В Великой России?! Здесь, всего лишь в полутора верстах от Золотых Куполов, почти под Святынями Русскими?!

Час назад Иван узнал от очнувшегося Правителя про существование этих тайных лабораторий, про шесть огромных подземных «перестроечных» фабрик — три на Севере и три за Уралом. Каждая могла вырастить за восемь лет начального цикла по восемь миллионов зверолюдей и «перестроить» из уже существующих «человеко-особей» всемеро больше. Никогда и нигде Иван не встречал сообщений об этой чудовищной индустрии — ни в инфопрессе, ни в видеоинформах. Ни один из его многих друзей и знакомых, работавших в самых секретных отраслях, никогда не рассказывал об этих экспериментах, превратившихся в отлаженный технологический процесс, в конвейер, не везде еще запущенный, но полностью готовый к запуску. Подготовленный в считанные годы! Эти монстры зверочеловеческой индустрии проектировались, закладывались и строились в обход всех Советов, всех контролирующих органов. Народ, огромный многомиллиардный народ ничегошеньки не знал про них! Невероятно!

Лететь на заводы не было никакой возможности. Но спуститься в московскую подземную лабораторию, в сердце «перестроечной» системы Иван счел необходимым. Отложил важные дела, передоверил управление Глебу. И спустился вниз — всего на полтора километра, чуть ниже той спецпсихбольницы, в которую его бросили на верную смерть. Правда, бронированная тайная психушка была заложена в конце двадцатого века, а лаборатория «перестройки» не так уж давно — лет пятнадцать назад. Но судя по всему, кто-то работал в этом направлении и раньше, да еще как работал!

Лаборатория, по сути, была огромным научно-исследовательским институтом с опытным и предсерийным производством — двухсотметровый в диаметре шар с двенадцатью трубопереходами к огромному «бублику»-кольцу, поделенному на сто восемьдесят сегментов-камер с сотнями ячей и биоинкубаторов. Все обойти было невмоготу. Но главное пропустить Иван не имел права. Пристанище! Голову сверлила одна пронзительная мысль. Он не желал верить Аввацону, не желал верить прочей нечисти Пристанища, само естество его не могло принять их страшной и открытой лжи: «Земля — это лишь часть Пристанища, малая часть…» Не могло этого быть, и все тут! Но ведь было? Но ведь есть! Так, вот так, именно так — Пристанище закладывалось не в тридцатом веке, а значительно раньше, и Первозург говорил об этом. Что?

Он намекал, будто слуги Пристанища всегда были на Земле, всегда работали на Черное Благо… нет, бред! Черное Благо появилось значительно позже, это просто секта, колоссальная секта-спрут… и говорил про все про это не Сихан, а Авварон Зурр бан-Тург, проклятый и подлый оборотень в Шестом Воплощении какого-то Семирожденного Ога! Земля часть Пристанища? Земля — часть, или, точнее, капля непомерного, черного Океана Зла? Нет! Земля — это свеча во мраке Вселенной! Свеча Господа Бога?! Так ли? Черная свеча. Почерневшая от творимого на ней зла… Прав Авварон, прав гнусный негодяй и подлец! И не прав. Ему хочется, чтобы было так, он все делает для того, чтобы было так. Но так еще не стало! Да, так пока не стало!

— Иван! Тебе плохо?! — заволновалась Света, потянула за рукав. — Ты совсем белый!

— Нет, мне хорошо, — тихо ответил Иван. — Мне очень хорошо.

Он хотел добавить, что ему очень хорошо по одной причине лишь — он больше не странник. Он воин! Он не даст заморочить себя, сбить с толку, запутать! Он не позволит бесам вселиться в себя и вновь бросить в пропасть блужданий, сомнений, мрака. Они роятся роем. Они пришли по его душу. Но он воин. Воин!

— Здесь просто плохой воздух, — робко вставил служитель.

— Да, — Иван улыбнулся, — дух тут витает нечистый. Старичок потупился.

Голова его затряслась, руки, старческие и немощные, задрожали. Сто шестьдесят четыре немалый возраст. Осталось совсем немного, от силы пять, может, десять лет. Капля, малюсенькая капелька жизни. Но своя. Другой уже не будет. Удержать бы в трепещущем, больном сердце хоть эту… Страшные дела! Черные! Он простой служитель. Он ничего такого не делал, он как надзиратель в тюрьме, как библиотекарь в книгохранилище, как служитель в зоопарке… Зоопарк?! Зверочеловеческая тюрьма. Страшно. Могут не простить.

— И этот тоже… — Света не договорила.

Во мраке зеленеющей темной воды, на мшистом дне застыло в мерном шевелении нечто давящее, ужасное — бугристая огромная голова с двумя мутными глазами-бельмами, болезненно-кровавый клюв и полтора десятка толстых, изгибающихся отростков по три-четыре метра. Щупальца. Осьминожьи щупальца! Они свивались в клубки, вытягивались, липли к бронестеклу бледно-розовыми присосками, змеились и безвольно опадали. Зрелище было неприятное, невыносимое, ибо в бельмах глаз угадывался человеческий ум.

— Да-да, и он разумен, — поспешно пояснил служитель, — но не извольте беспокоиться, он нисколько не опасен, полностью управляем. Применяется на огромных глубинах для самых разнообразных целей. Да-да, такой может в одиночку разбалансировать и уничтожить довольно-таки солидную базу в самых глубоководных впадинах…

Даже на Гиргее, мысленно добавил Иван. Туда бы его — во мрак, под восьмидесятикилометровую толщу свинцовых вод! В памяти мелькнули бешенно вращающиеся сфероиды, черные тени, неуклюжие и стремительные донники, бледные щупальца… Нет, на проклятой подводной каторге Гиргеи не могло быть таких человеко-осьминогов, не могло! Ему показалось. Только вот глаза-бельма? Но разве все глаза упомнишь! Они преследуют его давно. Давно и повсюду. Эти черные тени, призраки тьмы и мрака. Нет, показалось. Гиргея слишком далеко. Слишком!

— И как этого… как его звали? — пролепетала Светлана.

— Одну минуточку! — служитель засуетился, щелкнул и затараторил вслух:

— Ванюков Егорий Алкаменович, сорок второго года рождения, русский, не женат, детей не имеет, отец неизвестен, мать погибла в экскурсионно-иг-ровом круизе одиннадцать лет назад, в районе Крутой Горки, это созвездие…

— Знаем! — осек его Иван. — Профессия?!

— Хмы-мм, безработный, — облегченно выпалил старичок.

— Обратная трансформация возможна? Служитель развел руками.

— Ну, ладно, — Иван вновь встретился взглядом с чудищем многоруким, только бельма колыхнулись во мраке вод. — Ладно, Егорий Ванюков, пуощай!

И отвернулся.

Светлана будто завороженная прилипла к бронестеклу. Но она ничего не видела в эти минуты. Лишь ползущий живой и призрачный туман Осевого стоял перед ее внутренним взором. Да, она видела их всех — всех! — там, в Осевом.

Значит, они погибали? Значит, они гибнут?! Значит, это не призраки, не чудища, не фантомы, а пусть и странные, не похожие на людские, но все же души искореженных, «перестроенных», невозможных людей? Зверолюдей?! Они умирают тут, на Земле, и на других страшных планетах Мироздания, чтобы обрести заключение в Осевом, обрести свободу страшных призрачных пут?! Как понять?! Как разобраться?! Но не это главное, не это… главное в том, что она и сама немного такая… какая?! Светлана в отчаянии и ужасе стиснула обеими ладонями виски, застонала.

Чудовищно-жуткий Егорий протянул к ней два толстых и мягких щупальца, розовые присоски вдавились в невидимое бронестекло. Бельма приоткрылись и ее обожгло взглядом бледных зрачков, мерцающих посреди кроваво-пучащихся сосудами огромных глаз.

— Не-е-ет!!! — закричала она. И отпрянула.

— Пойдем! — Иван грубо рванул ее за руку. Не время впадать в истерику.

Ныне иные времена. — Пойдем, Света!

Одновременно он врубил внутреннюю. «Глеб?! Ты слышишь меня?»

Отозвалось через миг: «Да! Здесь полный порядок! Мы контролируем ситуацию в стране. Что-то непонятное творится в Европе и Штатах!»

— Все понятно! — вслух сказал Иван и усмехнулся, отключая связь. Все очень даже понятно. Они там ждали его сигнала. И не дождались. И не дождутся! Это им для встряски — нечего чужим умом жить, пора давить все эти комплексы. Он их подтолкнул, научил, дал в руки их собственную силу, их ум, их волю и их честь. Чего ж еще?! Вот коли б он их вел будто беспомощных младенцев за ручку, сейчас ничего «непонятного в Европе и Штатах» не творилось бы. Но сигнал еще будет. Обязательно будет! Слава Богу, началось!

— Вот что, ребятки, — Иван обернулся к охранникам, двум офицерам Глебова альфа-корпуса, — вы мне живенько доставьте сюда Правителя.

— Прямо сюда? — переспросил один, рыжеватый, с большим кривым шрамом на скуле.

Иван недовольно поглядел на вопрошающего — на приказ следует отвечать «есть!» и бодро выполнять его, а не дискуссии разводить. Но потом сообразил, что в холодных и сырых коридорах-траншеях, где и присесть негде, обессилевший и перепуганный, обезноживший Правитель, бывший Правитель, будет мерзкой и грязной ношей для этих в общем-то ни в чем не провинившихся парней.

— Давайте-ка, лучше в шарик, там удобнее будет.

— Есть! — рыжеватый испарился, будто его и не было. Прямо за подводным диверсантом-работничком сидели в прозрачных клетях три пернатых зверочеловека. Отличались они лишь количеством крыл: у первого таковых была лишь пара, у второго две, а у третьего — все три.

— Ух ты, прямо серафим шестикрылый, — прошептал под нос Иван. — Да еще с руками. И не тяжко им тут, в неволе?!

— Испытывали в полете, — доложил служитель, — по всем параметрам значительно превосходят естественных крылатых, природных. Тут, конечно, тесновато. Выпускать неположено. В серийное производство должны пойти по спецприказу… пока что такового не было, — старичок виновато развел руками.

А Иван смотрел на нижние конечности этих птице-людей. Когда-то давным-давно, трех лет еще не минуло, ему довелось побывать в когтях у птичек на Хархане, тогда он был один над огромным, безбрежным океаном. И он навсегда запомнил лапы ящеров, их когти. Но эти были не хуже и не слабее — Мощные, изогнутые, костистые и когтистые. Птицелюди. Или звероптицы разумные. Не разберешь. А спросишь у служителя, он опять начнет твердить, что дескать, абсолютно послушные. Ясное дело, для того и выращивали, для того и «перестраивали», чтоб были покорными и исполнительными рабами. За такие дела надо… К расстрелу. Всех этих экспериментаторов к расстрелу. А руководство и идеологов — на виселицы!

Морды у птицечеловеков были грустные, затравленные. Именно морды, не лица. У них не было клювов, их заменяли костистые наросты, идущие прямо из-под глаз. А в глаза и глядеть не хотелось — отчаяние и страх, боль и неосознанные надежды.

— Они помнят о себе? (- Нет. Почти не помнят, очень смутно, — рассыпался в услужливом блеянии старичок. — Они просто тоскуют. Всегда. Так и заложено. Только на время выполнения задания приходит облегчение — это было придумано гениально! — Старичок забылся, чуть не зашелся в своем восторге. Но тут же спохватился, едва не умерев со страху. — Я хотел сказать, все это очень бесчеловечно, я всегда был против, но кто меня послушает, старого пенька?!

Ивану было плевать на этого человечка, на эту тень человека. Он не понимал и не хотел понимать его страхов и сомнений. Он думал о другом — если эти гады, эти «исследователи» способны вернуть человечий облик своим жертвам, они будут жить, ничего не поделаешь, они проживут до тех пор, пока не возвратят к людской жизни последнего из зверолюдей, но коли нет — им не жить! не жить! таких нельзя миловать! таким нельзя прощать! вот они-то и есть выродки! они и есть нелюди! Четверых шу-стряков из местной администрации, пытавшихся преградить им путь, уже пустили в распыл, и слава Богу. Но с остальными придется повременить. Но только с научным персоналом, только с ними.

Главарей-администраторов — в петлю! И никаких розовых слюней! никаких глебовых слез! Виноват, сукин ты сын, отвечай! Только так. Только так!

— Я не могу больше, — просипела в ухо Светлана. — Давай уйдем?!

— Нет! — отрезал Иван. — Мы обязаны это видеть. Понимаешь, обязаны!

Иначе все повторится.

За стеклами ячей обитал сам ужас. Люди-змеи извивались на мраморных полах, пытались вползти по стенам, растопыривали крохотные лапки с человечьими пальцами, скалили клювастые рты… и падали вниз, в мокроту и нечистоты. Шестилапые рептилии с человечьим мозгом и нечеловечьим страданием в плачущих прищуренных глазах разевали клыкасто-зубастые пасти.

Уродливые насекомые с мягкими брюшками и в поблескивающем хитине плели паутины, бились о стекла, царапали его когтями, коготками, лапами, лапками, хоботками и жвалами… и смотрели, смотрели, смотрели — жгли всепонимающими выпуклыми глазами.

Светлана была в полуобморочном состоянии и уже жалела, что увязалась за Иваном. Да, в Осевом было погано, совсем плохо и гадко. Но там было знание, твердое и четкое — это мир нежити, этого нет. А здесь все живое, все настоящее, каждое из этих омерзительнейших и кош-марнейших насекомых имеет свое имя, свою фамилию. Их всех родили матери, родили обычные людские матери, родили на пытки, «перестройку» и мучения. Невыносимо!

Дряблое тело шестнадцатилапого паука вывалилось из сетей паутины, распласталось на грязном мраморе. Жвалы подергивались будто от боли, из-под них сочилась черная сукровица. Тонкие, членистые конечности конвульсивно били по стеклу, стенам, полу.

— Как его зовут? — Светлана встряхнула старичка за плечо, затормошила.

— Как зовут этого мученика?!

— Сейчас, сейчас! — запричитал тот. — Погодите же… Это — Сухолеева Марина Николаевна, шестьдесят третьего года рождения, с детства сирота, родители погибли при геизации Зенгоны. Она в полной памяти. Чувствует себя нормально. Пригодна для первичной проходки на планетах Левого Рукава метагалактики Гона.

— Мои тоже погибли, — тихо, бессознательно вставил Иван, — оба. Давно.

Я тоже сирота. Я тоже мог быть здесь.

— Хватит! — заорала вдруг Светлана. — Хватит! Убейте ее! — Она схватила старичка за горло, встряхнула, сдавила. — Убейте ее немедленно!

Сейчас же! Хватит ее мучить! Или я задушу тебя, гадина!

Старик хрипел, зеленел на глазах, отчаянно вращал глазами, но ничего не мог поделать.

— Убей!!!

Иван силой оторвал Светлану от несчастного. Но она рвалась к нему, тянула к горлу свои тонкие руки… Так было! Он вздрогнул. Да, в Осевом уже было так. Она оборачивалась упырем, она вонзала в него, Ивана, свои когти и зубы, она тянула лапы к его горлу, а он из последних сил удерживал их, он не мог справиться с потусторонней силой, нечеловечьей силой. Нет, это видения, это призраки, это бред! А здесь все взаправду. Она убьет его.

Убьет.

— Все! Все-е! — выдохнул старикашка. Его дряблая, трясущаяся рука раздавила какое-то невзрачное стеклышко на ручном крохотном пультике, нажала малюсенькую кнопочку… и судороги, конвульсии прекратились, черная кровь хлынула из страшного насекомьего рта некогда сироты Марины Сухолеевой, студенистое тело расползлось неживой застывающей материей по полу, потухли и остекленели глаза.

Светлана замерла. Закрыла лицо руками.

— Что я наделала, — пролепетала она в тихом выдохе. Иван уставился на старичка.

— Их можно всех так?! — спросил он.

— Да, — служитель склонил голову.

— Ладно, пойдемте дальше, — Иван обернулся к жене, — а ты можешь подниматься наверх. Уходи!

— Нет! — она вцепилась в его плечо.

Иван молча стряхнул ее. Но гнать от себя не стал. Истерика прошла, пусть остается. Они обязательно должны все видеть, все знать.

Следующий сегмент «бублика», больше сорока ячей, был отведен под гибриды людей с инопланетными монстрами. Иван прошел этот отрезок жуткого пути быстро, почти не глядя влево, за стекла. Изощрению выродков-садистов не было границ. А он верил тогда! Он открывал, покорял, осваивал эти планеты! Он шел впереди, мерз, горел, получал ранения, умирал и вновь воскресал, чтобы идти вперед, работать для людей, дарить им все новые и новые миры. А за его спиной, здесь на Земле — не в проклятом Пристанище, не в Системе — творилась эта жуть, эта мерзость и эта подлость! В немыслимых далях, за миллионы световых лет от Земли светили ему Золотые Купола Несокрушимого Храма, грели его душу, не давали ей погибнуть. А совсем рядом, почти под ними дьявол правил свой сатанинский бал. Как же так? Иди, и да будь благословен? Борись со злом вдалеке от зла земного?! Как понять это?! Прочь! Прочь!! Прочь сомнения!!! Это снова бесы вьются вкруг его души. Надо их гнать. Все было верно! Все было не зря! Ему надо было пройти сквозь все круги ада, Системы и Пристанища! Надо, чтобы понять дела и горести земные. И он понял. И он стал Воином. Иди, и да будь благословен!

Развевая мрак и темень, встали перед внутренним взором полки в золотых доспехах. Он один из них. Да, он один из них!

— А это еще что?!

Старичок сгорбился и прикрыл рукой горло, будто его вновь собирались душить.

— Тут у нас, как говорили, мозговой отдел. Коррекция и наращивание мозговых объемов. Этим повезло. В трех метрах от Ивана, за двойным бронестеклом на широком низком кресле сидело что-то невообразимое. Огромная бесформенная голова размером с письменный стол удерживалась на мягких высоких подставках. Она пульсировала, будто именно в ней билось сердце. Глаза Иван сразу и не приметил, они располагались в самом низу головы и были прикрыты веками.

Прямо из-под глаз вниз шла безвольно висящая тонкая шейка и под ней — хилое бледное туловище годовалого младенца. Тельце казалось неживым, только нижние лапки, совсем не похожие на ножки малыша, чуть подрагивали, не доставая синюшными пальцами пола.

— По уровню интеллекта и быстродействию этот мозг почти не уступает среднему «мозгу» пассажирского кос-молайнера, — с гордостью, будто именно он был создателем данного чуда, доложил служитель.

— Но есть и более совершенные образцы. Пройдемте.

Несколько ячей с головастыми уродами они миновали, остановились у крайней в сегменте. Всю ее от мраморного пола и почти до сферического потолка заполняло что-то аморфное, неопределенное, студенистое. Временами по студню пробегали конвульсивные волны и начинали мерцать изнутри зеленоватые огоньки, наплывать из просвечивающих глубин пульсирующие свечения. Все это уже совсем не походило не только на человека, но и просто на живое существо.

— Сверхмозг! — отрапортовал старичок. — Вполне может конкурировать с «большим мозгом» любого объединения штабов. Один недостаток — недолговечность, средняя продолжительность работоспособной жизни — четыре года, потом он начинает постепенно отмирать.

— И сколько ж таких вы сменили здесь? — спросил Иван глухо.

— Да, это не первый, — неопределенно ответил служитель. Развел руками и добавил: — Наука требует жертв.

— Вот мы и принесем ей эти жертвы, — пригрозил Иван, — чтобы поставить точку.

Старичок привалился к бронестеклу. Ноги у него подогнулись, челюсть отвалилась. Нет, не дадут дожить, не дадут протянуть последние годки, пришел и его черед.

Иван все видел, но он не стал успокаивать служителя, пускай потрясется от страха, пускай помучается, авось, поймет, как себя чувствовали бедолаги, попавшие в лапы изуверов-«перестройщиков». Себя, наверное, эти сволочи не «перестраивали», берегли. Неожиданная мысль взбудоражила Ивана — а что если собрать экспериментаторскую шатию-братию да самих обратить в эдаких монстров и чудищ, чтоб на своей шкуре ощутили… нет, нет! нельзя уподобляться выродкам и жить по их законам! надо их просто стрелять! надо их вешать! всех до единого! надо обязательно прервать цепочку безнаказанности и безответственности, иначе все впустую, иначе все начнется снова, даже если они выстоят, даже если они победят. Ведь так было. Так было в те давние, древние, почти мифические времена ХХ-го века. Тогда Великая Россия нашла в себе силы избавиться от выродков, сбросить их ярмо со своего хребта. Да, тогда изуверы-нелюди, пившие живую кровь людскую, жиревшие на этой крови, убивавшие и терзавшие Россию, ответили за свои преступления- очистительный перелом тысячелетий: исход из мрачного, черного, трагического Второго от Рождества Христова в светлое и великое тысячелетие Третье, конец Эпохи Смут и начало Возрождения. Да, тогда изверги рода человеческого, покусившиеся на Великий Народ, на Великую Державу, погрузившие ее во мрак безысходного отчаяния и страха, в пучину братоубийственных войн и хаоса, в липкие сети нищеты, голода, безработицы, всеобщего отчуждения, взаимной ненависти, вражды, в бездну смерти и вымирания, эти кровавые палачи получили по заслугам — ибо сказано было Всевышним: «Не по словам вашим судимы будете, а по делам вашим!» И пришло тогда на Земле судное время: и казнили убийц, вешали вешателей, расстреливали расстрелыциков — по делам их. И прерывалась тогда цепь безнаказанности, и начинали осознавать несознающие, что за горе и страх, за разор и предательство отвечать придется, неминуемо отвечать своей головой, и невозможно уже стало прикрывать свои преступления, корысть свою и ненависть к люду лживыми вывесками и красивыми словесами, ибо не по словам стали судить извергов-выродков, не по лозунгам и намерениям — благими намерениями выстлана дорога в ад. В ад! Туда и дорога! Через виселицы! Через трибуналы! В преисподнюю! Ибо отец выродков, ставящих опыты на народах своих и чужих, не Бог, а дьявол. От него изошли — к нему и вернуться должны! Не спасало палачей-изуверов ни бегство в края чужедальние, ни сокровища награбленные, ни покаяния лживые… отвечали все.

По заслугам! Иван горько скривился, все… да, видно, не все! Ибо великодушие победившего народа не знало границ — и ускользали иные, укрывались, избегали заслуженного наказания. Да, их было очень мало, совсем немного, но они, эти выродки, выжили — и пустили новые побеги, наплодили себе подобных… И вот они! Опять у власти! Втихую проползли — ужами, змеями, гадюками. Проползли! И вновь готовили погибель Державе… Нет, есть все же справедливость на белом свете! есть Бог! иначе бы по-другому обернулось. Иди, и да будь благословен! Будто под сводами Храма пророкотало под черепной коробкой у Ивана. Иди! И не сворачивай с благого пути своего!

Служитель оправился, пересилил страх.

А из студня за стеклом вдруг выплыл будто из глубин трясущейся жижи, прорвался сквозь тонкую прозрачно-влажную кожицу рыбий бессмысленный глаз.

И уставился на Ивана изучающе и холодно.

— Пойдем отсюда! — снова потянула за рукав Светлана.

— Пойдем, — согласился Иван.

Оставалась последняя ячейка в замыкающем сегменте. Там, как говорил служитель, должна сидеть более совершенная модель зверочеловека. Надо взглянуть. Потом побеседовать с бывшим Правителем, тот уже в «шарике» дожидается. И наверх! Хватит нервы терзать и душу рвать!

Ячейка была обычная, лишь свет озарявший ее изнутри, был приглушенней, тусклее. Зверочеловек сидел на пластиконовом буром валике без ножек и спинки, сидел спиной, сгорбившись и повесив голову. После всех мыслимых и немыслимых гибридов, чудищ и человекообразных звероящеров да пульсирующих голов он смотрелся бледненько, подстать своей тусклой и невзрачной камере.

Одно лишь неприятно задело Ивана — существо было одето в десантный комбинезон, старый, потертый, какой носил и сам Иван, комбинезон очень удобный, но нелепый здесь, в жутком подземелье.

— Больной? — спросил он у старичка.

— Не-ет, — протянул тот, — больных не держим. Тоскует, небось, или задремал просто. Сейчас мы его взбодрим!

Он навел свой пультик прямо на спину. И зверочело-век в комбинезоне вдруг напрягся, одеревенел. А потом резко обернулся. Лицо его, поросшее густой и короткой рыжей щетиной почти до самых глаз, было искажено злобой, светло-серые глаза излучали ненависть.

— Что это?! — прохрипела Светлана.

И уткнулась Ивану в плечо.

Тот и сам оторопел. Вот так встреча! За бронестеклом, в полутемной ячейке, выряженный в десантный комбинезон и щерящийся от злобы, налитой ощутимой, зримой звериной силой и мощью, раздавшийся в плечах и кости, заматеревший и страшный, сидел он сам — Иван!

Служитель переводил испуганный взгляд с морды зверочеловека на Иванове лицо, и наоборот, бледнел все больше, но ничего не понимал. Сходство было разительным, страшным и, явно, не случайным.

— Гады-ы!!! — еле слышно просипел Иван.

И теперь он все вспомнил. Теперь он все понял. Голо-воногий.

Центрифуга, плаха-распятие. Так было в Системе. Так было на Земле, после Осевого. И янтарно-рыжий болигонский кентавр, похитивший прекрасную землянку с седыми тугими косами — это на фреске. Старик у столика из черного иргизейского гранита. Старик еще тогда жаловался на жизнь, тосковал по России, из которой его предки выехали двести лет назад, а ему, якобы, снились березки да древние избушки… Старик, открывший ему глаза, поведавший часть правды о выродках и всем прочем, старик, думавший… нет, точно знавший, что Иван не жилец, и потому разоткровенничавшийся с ним. А сам он был весь опутан шлангами и проводами, и плаха уже начинала нагреваться, раскручивалась, и он уже знал, что с ним будет. Он был перед дверью в небытие. Дверь открывалась, его толкали туда. Да, именно во второй раз. Потому что в первый раз, еще в Системе, на плахе-центрифуге с него сдирали шкуру негуманоида, возвращали человеческий вид. А во второй, после Осевого, после черных экранов и черной дыры он попал на Землю, на такую же плаху, они начали его воплощать, начали «перестраивать» — в зверочеловека!

Он все помнил. Такое невозможно забыть. Ивана будто молнией прошибло.

Пристанище! Здесь повсюду отблески, отсветы Пристанища! Везде идет воплощение. Это непостижимо, но это так. Страшный, гнетущий мир воплощений и перевоплощений, мир прозрачных червей с просвечивающими мозгами, червей в телах ящеров и леших, оборотней и птиц, мир вурдалаков, воплощенных из небытия в бытие злым гением выродков… Пристанище везде! И Земля лишь часть Пристанища! Нет! В это нельзя верить. Но вот же — сидит перед ним доказательство. Он сам, ставший зверочеловеком. Нет! Не он, Первозург тогда спас его, в последние секунды вытащил с плахи, вырвал из провала в небытие, захлопнул дверь без выхода. Но он клонировал его, без этого нельзя было уйти из подземных дворцов подземной Антарктики. Нельзя! Его клон перестроили в зверочеловека, лишили воли, памяти, лишили своего «я». Нет, он никогда не должен был встретиться с ним. Но почему никогда?

Иван сдавил пальцами переносицу. Ему было больно. Он не ждал такой встречи.

Светлана не знала подробностей. Но она все поняла.

И она молчала. Сейчас не было нужды в лишних словах. И лучше всего уйти, уйти как можно быстрее отсюда, немедленно! Но она уже не решалась тянуть его наверх.

А зверочеловек стоял, прижавшись лбом к бронестеклу, сжав до посинения кулаки. Крутые желваки перекатывались по его скулам, ноздри были широко раскрыты, верхняя губа, щетинистая и бесцветная, подрагивала, обнажая ряд ровных желтых зубов и два мощных клыка. Да, это был не человек, это был зверь. Но с человеческим мозгом, с остатками неутраченной памяти, со смутными картинами канувшего в лету прошлого. И он тоже узнал Ивана. Узнал, и сразу возненавидел.

Служитель стоял ни жив, ни мертв. Теперь и до него начинал доходить весь ужас встречи. Старичок, немощный и дряхлый, терял последние надежды. И зачем только он привел их сюда, зачем?! Но откуда он мог знать… Нет, ему уже не дадут дожить, дотянуть эти пять лет, хотя бы три, два года, пусть один, пусть месяц, неделю, пусть.» нет, не дадут!

— Я могу убить его, — пролепетал он в отчаянии, — хотите?! Я могу убить его! — Тоненькая бледная ручонка с пультиком начала подниматься.

— Вон! — закричал Иван. — Убирайся прочь с глаз моих!

Служителя будто ветром сдуло.»

А они остались. Оба. Смотрящие друг другу в глаза. Человек и его зверообразная копия, страшный и могучий двойник. Сатанинское отражение, обезьяна дьявола. И в мозгу мерно гудело: «Человек хуже бабуинов и слизней.

Люди — это худшее, из того, что породила Вселенная. Это раковая опухоль Космоса! Но придут врачи, врачи извне, и немного подлечат нашу Вселенную.

Они вырежут эту опухоль. А мы… мы лишь ассистенты, мы их земной медперсонал, мы подготавливаем все для операции, для настоящих хирургов.

Они придут. Они уже идут. Слышишь их шаги?!»

Иван резко обернулся. Всего на миг.

Но он узрел след проплывшей в хрустально чистом воздухе гиргейской гадины. Они здесь! Они повсюду! Кроваво-красные глаза ретрансляторов.

Огромные клыки. Плотоядно облизывающиеся языки. Это не врачи, не хирурги.

Но это их глаза. Они все видят. Они уже идут сюда. А он расслабился, он бросил все на Глеба, на Гуга, на карлика Цая, измученного, несчастного, полуживого карлика Цая…

Наследный император и беглый каторжник сидел в мыслекресле и корчился от боли. Его хилое, больное, исстрадавшееся тело прожигало, пробивало, пронизывало какими-то непрекращающимися и очень болезненными разрядами. Это была пытка! А ведь всего несколько минут назад половину мира он держал в своих цепких трехпалых руках.

Да, ему удалось разгадать все шифры, все секреты и тайны центрального пульта. Он раскодировал мыслеуп-равитель Исполнительной Комиссии. Он сразу узрел, услышал и понял все. В мгновение ока он увидел прямо внутри своего мозга, безо всяких экранов, полыхающий Нью-Йорк — его расстреливали с воздуха десятки боевых бронеходов армейских частей быстрого реагирования.

Восстание подавляли безжалостно и беспощадно, не считаясь с миллионами горящих живьем, пробиваемых свинцом, прожигаемых смертоносными лучами людей — Крузя сработал, подлец, ничего поручить ему нельзя! — машинально отметил Цай. Но внутреннее зрение показывало пожарища и погромы иных городов и городишек: все бушевало, кипело, сходило с ума в Чикаго, Лос-Анджелесе, Гаргонге — суперполисе, раскинувшемся на ста тысячах квадратных миль и пожравшем сотни городков, поселков и пустырей, трясло в ужасе и озлоблении весь Юг, острова. Под бронированным колпаком тихо и настороженно притаился Комиссариат Синклита Мирового Сообщества, затихла Антарктида и все восемьсот тысяч околоземных станций-баз. Напряглись будто перед прыжком на жертву в тринадцатипланетарныхсупербункерахНаземные авиационно-сухопут-ные силы, все полтора миллиона живых головорезов и еще четыре- обученных и запрограммированных на войну андроидов… Штаты были в полнейшей сумятице, в дичайшей растерянности, никто, явно, не понимал — что же, черт возьми, происходит!

«Всем оставаться на местах!» — приказал Цай.

Приказы, исходящие из самого ядра, из «мозга» Исполнительной Комиссии, обжалованию и обсуждениям не подлежат, это известно сызмальства каждому оболтусу-школьнику, тем более воякам и спецслужбам. Сказано ОТТУДА. Значит, сидеть да помалкивать, да руку у форменной кепочки держать, выполнять приказ.

«Никаких передислокаций! Никаких ответных мер! Все идет по плану!»

Цай ван Дау торжествовал. Он их обхитрил. Он успел. Теперь надо лишь дать разгореться смуте по всему Сообществу, а потом бросить спецслужбы на армию, армию на полицию и федеральное бюро, а чтобы поставить точку, срочно вызвать космоспецназ и «погасить» наземных стражей порядка, включая армейских, объявив их мятежными силами, которые возглавляет хунта, стремящаяся к захвату власти. Силы космического базирования, точнее, их неперевооруженные остатки, живо сведут старые счеты с наземниками, только дай законный формальный повод, а тем более приказ. Как по маслу! Так и должно быть! Потом можно и Гуга поддержать, и Иванову победу закрепить.

Лиха беда начало.

Только бы Дил Бронкс со своими парнями не оплошал! Цай отключился от глобальных событий, теперь важнее было отслеживать заваруху внутри форта.

Здесь обязательно должна быть блокировка. Если Дил затянет дело, они рано или поздно распознают его и замкнут. Это конец! Это крышка!

— Дил! Дил, мать твою, ты слышишь меня?! — захрипел Цай по внутренней.

— Отвяжись, — сипло отозвалось извне, — не до тебя! Цай все видел.

Мыслекресло было просто чудом. Он видел, как ползли по «черным нитям»

Диловы ребятишки, ползли к самому сердцу форта, если они доберутся нормально, с внутренним кольцом охраны будет покончено. А снаружи творилось нечто несусветное. Бронеходы Дила громили бронированный форт Видсток. Они уже разнесли в щепы, в пыль весь пригород Нью-Вашингто-на, выжгли вокруг форта «кольцо безрпасности» в семь миль поперечником. И теперь рвались внутрь. Боевая десантная капсула прикрывала нападающих сверху. Она висела черным застывшим солнцем в поднебесьи и срезала все движущееся, все вылетающее из форта, все — снаряды, ракеты, дисколеты, малые охранные бронехо-ды, андроидов на гравилетах. Без нее Дил Бронкс уже лишился бы половины своих штурмовиков и двух третей братвы.

— Давай! Давай, черный дьявол! — мысленно подбадривал его Цай.

Рукопашные бои шли в четырех коридорах, ведущих внутрь. Страшные бои, не на жизнь, а на смерть. Цай смотрел, все видел, но не завидовал этим парням. Драться с андроидами в ближнем бою?! Андроидам почти не больно, они не щадят себя. А сил у них в два раза больше. Но Диловы ребята пробьются!

Обязательно пробьются!

Все видел Цай. Все знал. И работал — рассылал десятки приказов, распоряжений, тормозил прытких, тормошил робких и неуверенных. Он успел отвести армейские силы от пылающего Нью-Йорка, остановил бойню. И собирался уже поднимать спецгруппировку морской пехоты — в это время как раз из «черных нитей» выскочило сразу шестеро, они были в сотне метров от него, они давили растерянную охрану… — и вдруг прямо в голове промерцало зеленым: «Вариант 0-11! Вариант 0-11! Полное переключение управления на Север!» И перед глазами высветились четкие контуры Антарктиды. Цай еще успел подумать, что Антарктида это вовсе не Север, что это Юг! Но его уже начало трясти, бить и прожигать. Он мгновенно ослеп, оглох, онемел… Во мраке и давящей тишине, сквозь лютую боль он четко осознал — сработала не ведомая ему защитная система! Она распознала чужака, несмотря на разгаданные им шифры, распознала, отключила и перевела управление Исполнительной Комиссии на дублирующий пульт, наверное туда — подо льды Антарктики! Это был полный проигрыш! Теперь все впустую! Зря гибнут парни, зря рвется сюда неунывающий Дил Бронкс, зря висит в поднебесьи черное солнце капсулы.

Он врубил внутреннюю.

Заорал, что было мочи:

— Дил! Отбой!! Отход!!! Немедленно уходите!!!

Но никто его не услышал.

Цай бился в судорогах, бился в страшной ловушке, в тюрьме, из которой нет выхода, в бронированной мышеловке отключенного и никому уже ненужного, брошенного форта Видсток.

Хук Образина отшатнулся от зеркальной стены, будто его кипятком ошпарили. Сотни раз он допивался до белой горячки. Но еще ни разу не видывал такой гнусной хари. Неужели совсем дошел?! А ведь когда-то, в Школе десанта и космоспецназа, его звали Хуком Красавчиком.

Тогда он был молод и хорош собой, все встречные-поперечные девицы заглядывались на него — смуглый, светловолосый, ясноглазый… Нет, надо еще разок вглядеться, это бред какой-то!

Хук осторожно подошел к стене.

С расстояния трех метров она, как и следовало зеркалу, отражала его подлинный облик — изможденный, тощий, страшный, кожа зеленая, щеки провалились, нос рыбьей костью торчит вперед, подбородок тоже, но не костью, а рукоятью ятагана, седые короткие лохмы топорщатся взлохмаченными перьями, будто у испуганной полуоблысевшей от дряхлости курицы, в глазах туман и мука… ничего не попишешь, таким он стал, но это все нормально, куда ни шло! А вот… он приблизился еще на метр. Изображение начало тускнеть, двоиться. Еще полшага… и вместо изможденного лица на Хука глядела отраженная от зеркальной поверхности гнусная и уродливая харя.

Такая ни в одном запое не привидится! Хук дернулся было назад. Но усилием воли сдержался, пересилил страх и отвращение, вгляделся. Эдакому отражению мог позавидовать сам сатана! Харя была болотно-зелено-го, мертвенистого цвета, в обрамлении густой седой шерсти. Кривой, змеящийся рот шел от уха до уха, сами уши были козлиными, поросшими рыжим пухом, вместо носа торчало свиное рыло, но не пятачком, а свисающим морщинистым хоботом с ноздрями.

Застывшие, остекленевшие глаза были мертвы и ничего не выражали — черные прозрачные камни в обрамлении желтушных белков. Огромные надбровные дуги нависали над этими глазищами, переходя в невероятно морщинистый лоб. С крохотного и тоже морщинистого подбородка свисала редкая рыжая бороденка.

Но самым страшным в отражении были рога — короткие, кривые и острые рога, торчавшие прямо над ушами. (Хук осторожно и с опаской провел потной ладонью по собственному лбу, потом по всей голове. Никаких рогов у него не было. Значит, мерещится!

Значит, опять накатила горячка! Но ведь он уже давным-давно не употребляет, ни капли! Ни-ни! Неужто так бывает?! Это же черт знает что!

— Докатился, едрена вошь! — прохрипел он под нос.

И сдвинулся чуть левее, просто нога затекла. И увидал еще харю.

Похлеще первой — жирную и лохмоб-ровую. Глазища у этой хари стекленели столь же мертво, что и у первой. Теперь Хук вообще ничего не понимал, не мог же он отражаться двумя дьявольскими харями сразу?!

Он отскочил на три метра и саданул из ручного луче-мета самым малым разрядом.

— Получай, гады!

Зеркало запотело, побагровело на секунду-другую. Но выдержало. Хук заглянул в него — хари торчали на своем месте. Теперь он видел и третью, четвертую, пятую… их было не перечесть. И не были они никаким отражением.

Эти гады просто торчали за стеклом мертвыми, застывшими статуями.

— Все одно побью! — прошипел Хук.

Отбежал на двадцать шагов и влепил на полную. Обратной струей газов его самого швырнуло на пол, ударило о противоположную стену, так шибануло, что он не сразу пришел в себя.

— Живой, что ли?! Чего дрыхнешь?! Муга Муравей, мосластый паренек из шайки Легавого, тряс его за плечо.

Хук тряхнул головой, прогнал муть из глаз. Встал.

— А чего тут было-то? — спросил Муга. — Гранатой, что ль, шарахнули?!

Хук ткнул Мугу прикладом в бок. Показал стволом наверх.

— Вали на место! Тут все нормально!

А когда Муравей убежал, процедил про себя:

— Разберемся еще!

Хук был недоволен. Более того, он был зол и хмур. Они уже перевернули вверх дном три дюжины черных притонов, облазили сотни километров подземелий. А выгнать наверх удалось лишь тысячи с две этих долбанных сатанистов-обормотов! Хорошо там Ивану у себя в России планы разрабатывать да сроки назначать, командовать хорошо и вольготно! Мол, давай, Хук, шуруй, под-суетись, да так, чтоб все это отродье довести до белого каления и вышвырнуть прямо на поверхность, под ножи и дубины мародеров и бандюг — этого, мать его, «восставшего мирного населения», которое грабит и громит лавки и банки, насилует друг дружку, режет в лоскуты, заливается всяким дерьмом по самое горло, колется на дармовщинку, обкуривается и снова — грабит, режет, стреляет, громит! Иван говорил, мол, отвлекающие маневры, дескать, Крузя с «длинными ножами» малины взбаламутит, шухер подымет, народишко распалит, эти пидермо-ты из подземелий на народишко налезут, власти всех разом усмирять да калечить начнут… в такой бузе Цай с Дилом Синклит за горлышко и возьмут. Ага, взяли, как бы не так! Хорошо рассуждать да стрелочки на планах и картах рисовать!

Еще совсем недавно, какие-то месяцы, недели назад они с Крузей и Кешей по притонам Черного Блага такой шорох наводили, что дым коромыслом стоял.

Но это подготовка шла. А как за дело браться, так и притоны по-опустели!

Где они, сатанисты эти поганые?! Где она, эта мразь чокнутая?! Неужто порядочными стали, повылазили наверх и на работу в белых сорочках ходят… хрена! Там вообще сейчас никто ни на какую работу не ходит, там сейчас гулеванье идет! Нет, лучше и впрямь на заправщике было с Крузей на пару сидеть да стаканить, самогонкой заливаться! Или дело делать.

А тут дела нет. Дело было в Дублине. Хук вспомнил свою прекрасную Афродиту. И прослезился. Сволочь она была, паскудина, стервозина и сука. Но все же своя, родная. Зря ее Арман так строго, не по-людски это. Правда, и она не по-людски, чуть не погубила Хука, чуть не сгноила в помойном баке… но все равно жаль. Арман, он же Крузя, все рассказал Хуку по совести и начистоту: как наказал хахалей Афродитиных, как повесил ее саму на простынях да выставил в окошко на обозрение, проституткам местным на увеселение, а прочим в назидание. Жалко ее… да сама ведь себе дорогу проложила, сама себе подлянку подкинула. Хук горестно вздохнул, вытер ладонью холодный пот со лба. Он не помнил, как его вытащили из бака, как в бот к Дилу Бронксу сунули, как выхаживать начали. Ежели б не братва десантная, не Крузя с Дилом да не Ваня с Гугом, глодали бы его косточки псы бездомные. Он им по гроб жизни обязан! {Но ведь не лбом же теперь биться о пустые стены!

Хук крепко выматерился. И еще разок саданул в зеркала.

Ну их!

Наверху его ждал сам Легавый, толстый коротышка с усиками аля-мехико, серпом к подбородку, и все тот же Муга Муравей, бестолковый, но дотошный. В ногах у них извивался лохматый хмырь с шестиконечными наколками на щеках, один из этих испарившихся пидермотов-сатанистов.

— Чего разлегся, тварь!

Хук с ходу саданул кованным сапогом прямо под ребра хмырю.

Муга вздернул его, поставил на тощие, обтянутые черной кожей ножки.

Ткнул прикладом в живот и заорал благим матом:

— Сми-ирна-а-а!!!

Хмырь вытянулся как мог. И тут же получил от Легавого по зубам.

Одновременно прозвучал вопрос:

— Где вся ваша сволочь? Отвечай!

— В богадельни подались, — ехидно пробубнил хмырь, выплевывая выбитый зуб.

— Пристрели его! — холодно приказал Муравью Хук. Муга поволок хмыря к провалу в нижние этажи — будет лететь как в бездонную могилу, как в преисподнюю.

— Не-е-ет! — завопил вдруг резанной свиньей хмырь. — Не на-а-адо!!!

— Говори! — коротко бросил Хук в минутном раз-думьи.

— Я все… я все скажу!

Хмырь упал на колени, пополз к Хуку, принялся вылизывать запыленные сапоги. На него было противно глядеть. Но дело превыше всего.

— Они их увели!

— Куда?

— Еще ниже.

— Там никого нет! Ты врешь, гнида!

— Есть!

— Нет!!!

— Есть! — хмырь рыдал, бился лбом о каменные плиты. Ему, видно, больше нравилось вести беседы, ползая на брюхе. — Они все там! С ними чего-то сделали. Их усыпили… а может, убили! Я не знаю… я видел только, один сбежал, весь волосатый, с когтями, но я его узнал, он всегда ходил на мессы, его чуть в жертву не принесли, еще год назад было, а щас с рогами, маленькими такими, и волосатый!

Хук насторожился. Дернул затвором.

— Говори, падла! Все говори!

— Больше не знаю! Ничего не знаю! Коротышка Легавый вклинился, поглаживая ус коротким жирным пальцем:

— Тут дело нечистое.

Хук кивнул. И достал парализатор, не из лучемета же бить этого червя!

— Мне страшно, — пролепетала Светлана. — Не смотри на него, не надо!

Иван не шевельнулся. Он не мог оторваться от этих пронзительных глаз.

Своих собственных глаз. Зверочело-век глядел, не мигая. Это было страшно.

Это наводило оцепенение. Иван знал, стоит ему сейчас обернуться… и он увидит ее, страшную патлатую ведьму, злобную фурию, дух планеты Навей и Пристанища, Алену, свою постаревшую, страшную, ненавидящую его смертной ненавистью Алену, в которую вселилось нечто безысходное и черное. Он не мог обернуться, хотя в ушах у него звучало ее страшное проклятие. Он не мог обернуться, потому что рядом стояла Света, его жена… Много раз Иван порывался рассказать ей все про планету Навей, про Аленку, но она всегда останавливала его — что было, то было, быльем поросло, — она не хотела слушать, ничего не хотела слушать. А теперь вовсе было не время, не место.

Но это страшное заклятье. Да! Оно всегда с ним, оно черной печатью сковывает его душу, и никакие благословения не могут освободить от него! И эти пронизывающие глаза! Может, зря он прогнал старичка-служителя, может, и впрямь надо было избавиться от страшного двойника?! Кто знает. Совершенная модель! И таких будет много, очень много. Может, уже есть. И не с его лицом, не с его памятью, других, но очень много. И они будут убивать своих братьев, губить ту страну, что их породила и выкормила, губить Землю, у них нет своей воли, они во власти выродков-нелюдей… Нет, это все в прошлом.

Их власть в России пала. Скоро она падет по всей Земле, а там и по всей Федерации, ни на одной самой крохотной планетенке, ни на одном самом замухрышистом астероиде ее не останется.

— Ты слышишь меня? — прошептал Иван. Зверочеловек не ответил.

— Ты понимаешь меня?! — заорал Иван во всю глотку, приникая к стеклу.

Двойник отпрянул. И чуть кивнул. Что это было- случайное движение? Или знак?!

— Все! Хватит!

Иван схватил Светлану за руку. Потащил за собой — туда, в «шарик».

Недоумевающий и молчаливый охранник быстро пошел за ними. Стук его кованных полусапог глухо прокатывался по округлым коридорам эхом, тонул в пористых стенах, рассыпался, гас и снова нарождался из полумрака и тишины.

Правитель уже сидел в сером пенолитовом кресле, рука его была прикована наручем к подлокотнику. Рыжеватый парень со шрамом стоял за спиной у него, дожидался.

— Оставьте нас, — попросил Иван.

За эти короткие и бесконечно длинные дни он узнал все, или почти все, тайны великого и огромного государства, постиг скрытые механизмы, движущие Федерацией. Что мог сказать нового этот кособокий и хромова-тый человечишка? Почти ничего… разве что, пожаловаться на свою незавидную участь. Правителя можно было с полным основанием расстрелять или повесить, подобно прочим предателям, причем еще вчера, позавчера — он заслужил тысячекратного повешения за свою измену, подлость, двурушничество. А еще поговаривают: на троне не бывает изменников! Бывает! Еще как бывает. Врет поговорка. Правда, самого главного, основного так и не удалось выяснить — не удалось выйти на связь, прямую связь с Системой, с Пристанищем, со всеми теми силами зла, на которых работали и Правитель, и комитетчик, и министр обороны, и многие другие иуды. Связь была односторонней. И почти сразу после переворота она оборвалась. Наступило зловещее молчание.

ОНИ поняли, что случилось!

Правитель, взъерошенный и смурной, глядел на Ивана исподлобья, глядел с ненавистью и страхом, и чего было в его взгляде больше, не разберешь.

— Взяли верх, молодой человек, — процедил он с ехидцей, — радуетесь, торжествуете?! Одолели немощного старика!

Иван не стал вдаваться в разъяснения.

— Что все это значит?! — сурово спросил он, чуть поведя головой назад, туда, где в ячейках томились жертвы.

— Что это? — переспросил Правитель, шевеля бровями и глядя на вопрошающего будто на несмышленого мальца. — Это прогресс, мой юный друг!

Это восхождение к совершенству! От питекантропуса к человеку идеальному, многовариантному, к хому суперсапиенсу, юноша, вот что это!

От подобной наглости Иван опешил.

— Но вы спрашивали их самих, — робко начал он, постепенно преодолевая и свою неожиданную робость и нахальство этого старца, — вы спрашивали этих несчастных, хотят ли они вашего совершенства, желают ли они быть сверхразумными?!

Правитель скосил глаза и тихохонько заклекотал, заперхал, сразу даже непонятно было, смех это или кашель.

— А господь бог, мой юный друг, а сам создатель — спрашивал ли он согласия у тех безмозглых обезьян, которых он направленными порциями жесткого излучения превращал в первых людей, в Адама и Еву?!

— Вы не боги!

— Мы выше богов! Мы сильнее и всемогущественней! — торжествующе прошипел старец.

— Не надо кощунствовать! — Иван ударил ладонью по столу. — Не трогайте Создателя своими грязными лапами! Вы не боги, вы садисты, вы изверги-вивисекторы, вот кто вы!

Теперь Правитель засмеялся явственней, громче, злораднее. Он вовсе не собирался сдаваться, брать на себя вину и каяться. У него явно было свое мнение, отличное от мнения Ивана.

— Вы слишком молоды! Вы не знаете жизни! — с нажимом, глядя прямо в глаза, будто пытаясь заворожить и подчинить себе, принялся вещать он. — Вы что-то там вякали раньше про выродков, было дело, не качайте головой, я все помню. Вы, юноша, имели ввиду таких как я, вы обвиняли властьимущих и близких к ним… да, это правда, мы вырождаемся, мы сами изживаем себя, деградируя все больше. Конец наш страшен и незавиден, сама Вселенная, сама Природа Мироздания не терпят нас, не желают терпеть, изживают нас, обрекая на дегенерацию и вымирание, это так. Но у нас есть ум! Есть сила! И есть воля! Мы не уйдем сами! Ибо» вырождаясь и падая в бездну тьмы, мы столь же стремительно обретаем разум, недоступный вам всем, мы умнеем, становимся изощреннее и изворотливей, да-да, не бойтесь этих слов, в жизни выживают не сильные и открытые, а хитрые и изворотливые, даже если они выродки. Вы поняли только половину правды, ту половину, что про нас — сильных, умных, изворотливых выродков, собравших всю власть во Вселенной в свои руки. Но вы не знаете другой половины… А она в том, что и вы все, жалкие людишки, все человечество вырождаетесь столь же стремительно и необратимо! Вы летите в пропасть вместе с нами. Но не замечаете этого.

Уже семь веков идет процесс неостановимой дегенерации — матери-выродки порождают детишек-выродков, больных, с испорченной наследственностью, дебильных или с рождения запойных! Они плодят уродов, которые в свою очередь будут плодить уродов и уродиц! Вот так, молодой человек! И знаете, почему это происходит? Что вы молчите? — Правитель сделал выжидательную паузу, весь скособочился, скривился, довольно осклабился, казалось, он вот-вот с несдержимым злорадством завизжит — тонюсенько и противно. Но он не визжал, а лишь хихикал да потирал руки. Голос его был чистым сахарным сиропом. — А потому, юноша, что людишки — это жалкие, слабовольные, похотливые и ленивые животные. Они не могут отказать себе в желаниях чисто скотских, они беспрестанно ублажают себя — сладостями, бездельем, развлечениями, спиртным, наркотиками, куревом, одеждой, меняя ее безо всякой необходимости, даже спортом, которым занимаются от пресыщения и во вред себе, они пичкают этим же своих больных детишек, делают их еще более больными, а потом лечат, калеча окончательно. Естественного, здорового отбора нет уже сотни лет… сколько было человек на место в вашу десантную школу?

— Двести семьдесят, — нехотя отозвался Иван. Он сидел в напряжении, не прикасаясь спиной к спинке кресла. Правитель-негодяй говорил все верно, это была чистая правда — человечество вырождалось. Но чего-то не хватало в этой связке, тут одной логикой и даже математическим анализом не возьмешь, нужно еще что-то. Что?!

— Вот видите! И все равно не добрали человек сорок?

— Сорок семь человек, — подтвердил Иван.

— Даже сорок семь. И вы, юноша, знаете почему.

— Если ты еще раз назовешь меня юношей… — начал закипать Иван.

Но бывший Правитель осек его.

— Не буду, ладно, — выдавил он. — Но и грозить нечего! Что так, что эдак — все равно мне не жить, я в добренькие сказочки не верю! Но продолжим. Не добрали, потому что здоровых парнишек оказалось меньше, чем мест в Школе. Это было двадцать восемь лет назад, нет, почти тридцать. А сейчас недобор еще больше… вы все вырождаетесь. Вы все выродки. И мы выродки. Но мы — умные, хитрые, волевые. А вы — безвольные, похотливые и тупые. Вы — выродки вдвойне. Вот в этом и заключается вторая половина правды — одной большой Правды на всех!

— Ты служишь дьяволу! — мрачно изрек Иван.

— Плевать кому, — отрезал Правитель. — Если все будет идти дальше точно так же, через четыреста лет Вселенная превратится в огромный сумасшедший дом для ублюдочных и совершенно недееспособных дебилов!

— Вы сдохнете раньше!

— Пусть! — согласился Правитель. — Но выродки-дебилы, никем и ничем не управляемые, ибо они просто физически и умственно не способны к этому, будут крушить все повсюду, будут отравлять все вокруг себя, гадить, ломать, убивать до тех пор, пока не захлебнутся в собственном дерьме. Этого вы хотите, молодой человек?!

Иван промолчал. Еще не хватало ему покорно кивать головой, соглашаться с подлецом и негодяем. Да будь он хоть трижды прав, это еще не вся правда.

На то они и бесы, чтобы влезть в душу, заставить доверчивого поверить им, охмурить его, закружить, превратить в бесноватого. Слуги дьявола! Они лопочут, лопочут что-то постоянно, все про прогресс, про благие дела… а сами ждут пришествия своего черного мессии. Бесы!

Правитель злорадствовал. Он видел замешательство собеседника. И он был счастлив. Да, ничто не спасет его от смерти. Но он умрет победителем! И никто не сможет опровергнуть его. Пусть так получилось, пусть, но он будет перед ликом небытия смеяться и плевать в рожи этим червям, этим слизням. А пройдет время, и они станут такими же как он, они уже сейчас его наследники, только они не знают об этом.

Правитель внутренне торжествовал, да и почти не скрывал этого.

— Мы спасали человечество, понимаете?! Да-да! Это такие как я и мои предшественники, мои коллеги подавали утопающему руку. Новые расы!

Приспособленные! Сильные! Умные! Они должны были пережить погибающее, вырождающееся человечество, придти ему на смену. А значит, и само человечество не погибло бы. Они, наши первенцы, стали бы связуемым звеном между вырождающимся миром и миром новым, миром сверхчеловеков!

— А потом придут пауки. Черные пауки! — вставил Иван.

Правитель сразу сник, побелел.

— Откуда вы знаете?! — воскликнул он.

— А вы — откуда? — вопросом на вопрос ответил Иван. Он его поймал.

Этот негодяй знал про подземные инкубаторы.

— Я вообще много чего знаю, — тут же воспрял Правитель, — вам нет смысла избавляться от меня. Второй такой кладезь мудрости, хе-хе, и знаний вы еще не скоро отыщете!

— Мы пьем из своих источников.

— Не торопитесь, молодой человек, всех ждет могила, и не думайте, что хуже меня злодеев земля не рождала. То, что вы лицезрели — еще цветочки.

Мне тут, в России, не давали развернуться, все тайком да тишком. А вот мои коллеги — уважаемые, кстати говоря, люди, и в Европе и на Западе ни с птичками, ни с рыбками почти и не баловались. Глядите!

Правитель левой рукой вытащил из внутреннего кармана пиджака черный шарик, сдавил его узловатыми пальцами прямо над пластиконовым серым столом — и из шарика словно неполная рассыпающая колода карт развернулись в пространство белые квадратики, темнеющие и сереющие на воздухе, голографии!

Иван протянул руку, поднес карточки ближе. Таких отвратных рож он не видывал ни на одной планете Вселенной. С голографии смотрели на него натуральные черти с рогами, но не те, карикатурные, каких обычно показывали в фильмах и рисовали в книгах, а страшные, пугающие, отвратительно-естественные. Иван отбросил квадратики.

— И это тоже новая раса?! — спросил он, пересиливая омерзение.

— Вы еще узнаете, что это такое! — кривое лицо старика скривилось больше, злорадная улыбка перекосила его. — Земной материал. Внеземная генетика. Превосходная работа специалистов.

— Это они придут нам на смену?

— И они тоже.

— Не совестно вам, порождая и выпуская в свет такую нечисть, сравнивать себя с Творцом, с Создателем?!

— Совесть — химера, молодой человек. А сатаноиды и дьяволоиды, выращенные на Западе нашими коллегами, реальность. Более того, наше будущее! Смена вех, понимаете ли. Какая разница вырождающимся дебилам, кому поклоняться — богу или дьяволу? Поверьте, всем этим миллиардам ублюдков по всей Вселенной абсолютно все равно! Тем более…

— Что — тем более?!

— Им не так долго осталось, молодой человек. Скоро начнется! — зловеще протянул Правитель, снова заглядывая в глаза завораживающим взглядом Авварона Зурр бан-Турга.

— Когда?!

— Точной даты никто не знает. Но скоро!

— Ты не доживешь до этого часа, паскудина! — Иван встал.

Правитель посерел, помрачнел. Но нашел в себе силы выдавить мрачно:

— Убьешь меня — сам сдохнешь! Прощения тебе не будет, они не умеют прощать.

— Кто это о н и?!

— Они! Ты сам все знаешь! Ты был там! Смирись! — Правитель говорил почти угрожающе. — Смирись и исполняй их волю. Иного пути нет. Они ценят верных и нужных. А мы с тобой им нужны!

— Мы с тобой?! — повторил Иван.

— Да, именно мы, ты и я, — зачастил Правитель, полагая, что почти добился своего, что перед натиском неумолимой логики и самой обычной целесообразности этот выскочка сдался, понял, что бесполезно трепыхаться, юродствовать, корчить из себя дон-кихота, спасителя и защитника человечества. — Мы будем еще долго жить, поверь. Даже когда наши бренные тела откажут нам служить, они воплотят нас в другие, и мы будем вечными и всемогущими, понимаешь?! Это бессмертие! Это власть! Это могущество!

Нет, это просто Пристанище, именно оно. Авварон был прав. И Первозург был прав. Они уже давно здесь. И Вторжение уже давно началось. AL он чего-то ждет и рассуждает, он ведет себя как слизняк, а не как воин. Лети в форточку, комаришка, лети! Спасай свою жалкую шкуру! Мечись! Кланяйся!

Испрашивай воплощения и бессмертия — и ты получишь его. Да, этот негодяй, этот бывший правитель прав по-своему. Иван встал, посмотрел на рыжеватого охранника со шрамом. Тот вытянулся, встал по стойке смирно. И когда он успел войти? Почему он здесь?! И Светлана сидит. Все ждут, что он скажет, что сделает. Они сами вошли? И они слышали обрывок беседы? Нет, не слышали.

Заслон щелкнул уже после того, как он встал. Ну и быстрые же они, ну и шустрые… нет, просто они волнуются за него. А он попусту растрачивает время. Пристанище! Да, пришла пора — Земля стала частью Пристанища. И с этим надо кончать.

— Ты не дождешься власти, — тихо проговорил Иван, — ты не получишь бессмертия. — Обернулся к охранникам. — Бросьте его туда, к самому первому, четырехглазому. Пусть его жертва решает его судьбу.

— Выродки! Вы сами все выродки!!! — заорал в бессильном бешенстве Правитель. Слюна полетела с его губ, глаза разом стали безумными, выпученными.

— Не надо, Иван, — тихо вступилась за старца Светлана.

— Если он чист перед Богом, этот зверь не тронет его. Пойдем!

Иван быстрым напряженным шагом пошел к трубо-переходу. Он должен был видеть своими глазами конец Правителя… а может, и не конец? Правильнее было судить его, оповестить весь народ о страшных злодеяниях этого чудовища, а потом казнить публично, в назидание прочим нелюдям. Но справедливее именно это решение, пусть «неудачный образец» потолкует малость с тем, кто благословил на зверства его мучителей-истязателей. Народ поймет. Народ увидит в записи. Так надо.

Оба охранника из альфа-корпуса, бегом, волоча тщедушное тело по пористым коврам, обгоняя Ивана и Светлану, спешили к ячейке четырехглазого верхним этажом-переходом, им был нужен люк.

— Ну что, приятель, что, Александр Артурович Коро-теев, припоминаешь меня? — вполголоса спросил Иван, прикасаясь ладонью к бронестеклу.

Монстр обнажил внушительные клыки, все четыре глаза налились кровью.

Но на этот раз он сдержался, не стал размахивать своими пудовыми лапами.

Соображает! Иван скрестил руки на груди. Вне всякого сомнения, он разумен. Но врал старикашка, не новую расу тут выращивали, может, те самые, с рогами — новая и есть, а этим предназначалась участь рабов, убийц, тяглового скота, надсмотрщиков, диверсантов… разве это новые хозяева Вселенной? Нет! Это несчастные жертвы, это гипертрофированные выродки, а не создания Божьи. Они не приживутся в Мироздании. Они по замыслу палачей-экспериментаторов должны были сделать свое грязное дело, подобно чернорабочим, и уйти — уйти навсегда.

Створ люка в высоченном потолке съехал в сторону. И на гибком пластиковом шланге, затянутом под мышками, стал медленно спускаться вниз кособокий, взъерошенный, перепуганный и дико машущий руками и ногами бывший правитель.

Гуманисты, мать их! Иван скривился. Вместо того, чтобы просто сбросить гнусного ублюдка вниз, они устраивают ему прямо-таки сошествие с небес.

Но еще больше Ивана удивил четырехглазый. Этот огромный, трехметровый громила, способный разорвать на две половины хомозавра с Ирзига, вдруг прижался спиной к стене, опустился на корточки, прикрылся обеими ручищами.

И тоскливо заверещал. Он помнил, он знал этого тщедушного кособокого старца… и он трепетал перед ним даже сейчас, когда тот был беспомощен и жалок.

— Это действительно полное вырождение! — прошипел Иван, почти не разжимая губ.

Они все парализованы, и не только эти несчастные за стеклами, все!

Мерзкие и мелкие прозрачные черви с просвечивающимися розовыми мозжечками, въевшиеся под кожу, в загривки, в мозг многомиллионных титанов, правят ими и на Востоке и на Западе. Мало того, что правят! Не червями, а исполинскими, грозными и всевластными удавами видятся они каждому и всем.

Это и впрямь вырождение. Это конец… Иван тряхнул головой. Бред! Он опять чуть не попал под их ворожбу. Сейчас. Еще немного! И этот зверюга опамятуется, выдавит из себя ужас. Вот — он уже начал приподниматься, встает, встает…

Четырехглазый и на самом деле приходил в себя. Он уже стоял на своих толстых искривенных ногах-лапах. Нависал над бывшим правителем мохнатым колоссом.

— Не сметь! Раб!! — истошно завизжал обезумевший от страха старикашка.

Затопал ногами, воздел сжатые кулаки чуть не к самой морде монстра.

Визжание было нестерпимо: — Не сме-е-е-ть! Сгною-ю-ю!!!

Четырехглазый даже отшатнулся на миг, прикрылся лапой, обернулся и поглядел со звериной тревогой на людей за бронестеклом. Те молчали, не отрывали глаз от него. И тогда, превозмогая оцепенение кролика перед удавом, четырехглазый медленно, невероятно медленно поднес ладонь к лицу визжащего и бессильного властителя, ткнул ею прямо в лоб — старик повалился, забился в судороге… и вдруг начал обеими руками рвать воротник рубахи, царапать горло, захрипел, дернулся раза три пуще прежнего и затих — изломанной, скособоченно-урод-ливой, гадкой, выброшенной за ненадобностью на помойку куклой.

Светлана отвернулась.

Иван беззвучно выругал себя — он виноват, устроил, понимаешь, дешевый спектакль с плаксивым финалом. И этот хорош, жертва называется, еще зверочеловек, монстр!

Четырехглазый, брезгливо подергивая кончиками когтистых пальцев, отодвинулся, отошел, привалился снова к противоположной стене и уткнул морду в колени, лохматые и острые. Чувствовалось, что ему не по себе.

— Падаль убрать! — жестко приказал Иван.

— Куда? — переспросил встревоженно рыжеватый. Он стоял наверху, прямо за черным барьерчиком круговой площадки.

— В мусорные отстойники, ему место там! Он подхватил Светлану под руку. Пора наверх. И так загуляли слишком. Он не обязан сам возиться со всей этой мерзостью и падалью, со всеми этими негодяями, работавшими на чужих. Не его дело! Его дело спасать страну! Землю! Вселенную!

Светлана чуть придержала. Шепнула на ухо:

— А как же с тем?

Перед Иваном сразу загорелись яростным, ненавидящим огнем серые, ясные глаза — его собственные и одновременно чужие. Сердце сжалось.

— Никак! — ответил он.

Дил Бронкс застонал и пришел в себя. Голова была чугунная, боль пронизывала ее со всех сторон. Рук и ног он не чувствовал. Зато огромный, распухший до невозможности язык слушался. Дил провел им под верхней губой — сухой и шершавой. Так и есть, двух зубов не хватает. Выбили, гады! Вместе с бриллиантом выбили! Он снова застонал.

Они погибли!

Сколько раз он предупреждал, что затея бредовая. Сколько раз молил выслушать его и понять. Нет, они уговорили его, они впрягли его в свою упряжку и бросили в самое пекло.

Да, именно в самое пекло!

Дил напряг левую руку, дернулся — что-то чуть слышно звякнуло.

Приковали! Он рванулся всем телом, пренебрегая невыносимой болью. Бестолку!

И руки и ноги прикованы. Под спиной бетонная плита, шершавая и холодная.

Это провал! Это смерть!

А где же капсула? Почему она не спасла его?!

От бессилия и отчаяния он заскрипел остатками зубов, стискивая их, не жалея, давя в крошку — все равно больше не пригодятся! Это надо же — он, везунчик, здоровяк, богатей-миллиардер, баловень судьбы, у которого было все, чего ни пожелаешь… а теперь прикованный пленник, полутруп, избитый, истерзанный, искалеченный. Зачем он вляпался в это дерьмо! Дил застонал с непередаваемой тоской.

Капсулы не было. Это ясно. Значит, никто его не защищает, значит, никто его не будет защищать и спасать. Он брошен! Его кинули на милость врагу… нет, даже и не врагу, какой там враг, он в ловушке у властей, и они раздавят его безжалостно и спокойно, равнодушным катком наказания за преступления. Да, уж он-то не попадет под амнистию!

Дил Бронкс тихо, приглушенно, надрывно зарыдал. Горячие слезы поползли по щекам. Лучше бы его убили во время прорыва, в бою!

А как лихо они начали. Как дружно ударили по форту с семи сторон, перерезая все отходы! За четыре минуты до начала атаки он вывел капсулу с ближней орбиты, опустил над фортом. Это было чудо! Никогда прежде Дил Бронкс не видел снизу, как работает боевая десантная машина. Обычно он сам сидел внутри капсулы или бота, сам шел на штурм, сам подавлял сопротивление, зависнув в атмосфере планеты.

Это надо было пережить! Капсула первым делом выжгла всю внешнюю охрану, и андроидов, и людей — прицельно-лазерные, тончайшие лучи, невидимые глазу, пронзили полторы тысячи охранников по всему форту. Без крика, без шума, без писку — раз, и нету!

Дил сидел в дисколете за полкилометра от Форума, там был его пункт управления. Но он все видел — капсула передавала изображение, цифры… Ей самой было нелегко, при проходе вниз, в подоблачные слои пришлось срезать по шести горизонталям семнадцать защитных спутников-автоматов, работенка нудная и кропотливая. С четырьмя полицейскими шлюпами-гравилетами она управилась быстрее и проще, сожгла на подлете вместе со всеми потрохами… Да, это было красивое зрелище! Но никто не знал, как пришлось потрудиться, попотеть самому Дилу Бронксу, ведь это он месяцем раньше почти две недели корпел над блокировочными системами боевой десантной капсулы. Ей, как и прочим серьезным машинам, не полагалось приближаться к Земле — в «большой мозг» были заложены такие барьеры, что ни объедешь, ни обскачешь! Боевая капсула могла работать исключительно в Дальнем Поиске, и исключительно против неземной техники и неземных существ. Они с Иваном не первый раз лезли под запретную планку, нарушали законы. Еще прежде, когда тот шел на проклятую Гиргею на другой машине, Дил перестраивал ее, подрезал малость шоры и отпускал узду. Только за это обоих могли навечно упрятать в каторгу! Но им было ради чего рисковать.

И они рискнули.

После первого беззвучного удара все двери, люки, створы, ворота и окна форма Видсток мгновенно поза-крывались — чего-чего, а брони тут хватало.

Капсула начала резать форт словно консервную банку, одновременно с семи сторон — «гуляющим лучом». Сама она висела всего лишь в двух километрах над Исполнительной Комиссией и над титановольфрамными шахтами. Вся ярость и мощь защитного шквала была брошена на нее.

И тогда Дил послал на штурм первые пять бронехо-дов.

— Ребятки! Мы их давим! — орал он в восторге. — Навались!

Но мысленно он не переставал ругать этого умника Цая ван Дау, коротышку Цая. Ведь они вызывали огонь на себя ради этого тщедушного уродца, чтобы тот мог добраться до «мозга» и заставить его поработать на них.

С ближайшей базы в Наксе поднялись было в воздух две эскадрильи подавления. Но тут же и пролились вниз, на взлетные полосы, огненным дождем. Капсула держала под колпаком всю округу на полтысячи миль, с ней шутки плохие.

А Дил хихикал себе под нос и скалил огромные белые зубы — только бриллиант сверкал всеми гранями. Он вспомнил, как брал Обратную сторону Изаки. Это было двенадцать с половиной лет назад, если ему не изменяла память. Там пришлось похлеще. Там в двенадцати десятимильных кратерах сидели и поджидали его двенадцать эскадр зеленых угонов. Разведка ошиблась всего в десять раз, вместо шести боевых угонских крейсеров на Изаке их оказалось шестьдесят. И на помощь звать он не имел права. Он вообще не имел права выходить в эфир, ведь официально Земля не вела ни с кем войн и ни на кого не нападала. Операцию надо было провести тихо и назидательно. Это был ад! Дил выбросил троих своих спутников на все три стороны в трех боевых ботах. А сам ненормальным и заносчивым Давидом бросился навстречу кошмарным угонским голиафам. Но ему повезло, недаром говорят, что дуракам везет и что смелость города берет. Три бота уничтожили восемь звездолетов этих «мирных» бандитов. Остальные пятьдесят два взял на себя Дил, а точнее, его боевая десантная капсула. Он сжег сорок семь кораблей, выпустил весь боеприпас капсулы, включая и неприкосновенный. Он был на грани гибели. Но оставшиеся пять крейсеров в панике бежали, хотя им хватило бы одного дружного залпа.

Гут три недели пьянствовал и клялся, что больше на такие дела не пойдет, у него была своя работенка — Дальний Поиск и начальная геизация. А эти шустрые штабные лепили из него ястреба. Нет! Ни за что!

Тогда капсулы были не чета нынешним — и послабей и попроще. А эти только в страшном сне присниться могут. Одним словом, Дил глядел на работу своей боевой подруги да радовался. Пока пора не пришла.

А пришла пора, сел в шестой бронеход. Да рванул навстречу судьбине.

В продырявленный форт они ворвались сразу, с первого залета. Второй слой брони Пришлось прожигать самим, туда излучатели капсулы не доставали.

Это с ума можно было сойти — столько усилий, чтобы вскрыть старую консервную банку в пригороде Нью-Вашингтона, столько времени и столько жизней! А этот карапуз, небось, уже внутри сидит — живехонький да целехонький! Дил хохотал, скалил зубы, а потом начинал кусать толстую губу.

Они тут дохнут под шквальным огнем, а этот лилипут править ими будет, герой, понимаешь!

Третий слой прожгли с огромным трудом, с потерями — четыре бронехода обломками валялись на керамических палубах форта. Четыре трупа из десяти штурмующих на машинах. А сколько прочих?! И все равно — не страшно, не смертельно, ведь они берут верх, они почти у цели, они оттянули на себя все силы обороны! Сейчас этот уродливый малыш дотянется до рычага, он им всем даст… а не даст, так и без него справимся!

— Черт побери!

Дил успел выругаться, прежде чем его вышвырнуло из бронехода.

Катапульта сработала, иначе гореть бы под несокрушимой броней.

В боевом полном скафе можно выпадать и из бронехода и с четырехсотого этажа небоскреба к дьяволу в зубы. Он лишь немного ополоумел, потерял ориентацию. Но тут же вскочил на ноги, выпустил из локтевых каналов скафа парочку малых сигмаметов и припустился вперед, благо, что гидравлика работала отменно.

— А ну расступись, братва! — орал во всю глотку Неунывающий Дил, хотя никто ему и не заступал дороги.

Он с налету ворвался во внутренние отсеки. Сжег с десяток андроидов — будут помнить лихого десантника-смертника, таких навряд ли видывали. Дил знал, что нерасплавленные мозги андроидов в вольфрамовом коконе вставляли в новые тела, ежели, конечно, эти мозги выдерживали. Ну и пусть помнят, может, с кем из них придется еще разок встретиться!

Он рвался вперед разъяренным львом.

И только потом заметил, что позади прет свой броне-ход, поддерживает атаку. Дил замешкался на миг, сбил какого-то малого в черных доспехах внутренней охраны, успел отпрыгнуть… но так и не решился, куда ему сейчас — в проем, вперед, или сначала в бронеход, а потом уж вперед. В этот миг нерешительности в него и шарахнула шаровая мина. От удара Дил взлетел к переборкам, метров на сорок.

Когда он упал на палубу, бронеход только кормой сверкал. Вот тут-то и понеслась воцсю рукопашная. Минут сорок он молотил кулаками направо и налево, прыгал, обрушивался всем телом на вертухаев, бил их ногами и валил ручным парализатором… Он совсем позабыл, что его дело — руководить прорывом. Неунывающий Дил Бронкс, скрупулезный и педантичный в исследованиях и быту, терял голову на поле боя, это за ним давненько водилось. Он легко входил в раж, в боевой азарт, за это и получал часто нахлобучки от командования. Но так было прежде… а теперь.

Теперь ничего не изменилось. Дил катался по палубе, подпрыгивал, бросался один на четверых, мелькал повсюду черной молнией. С ним ничего не могли поделать выдрессированные наемники и запрограммированные андроиды. Они и знать не знали, что такое «черный шлем»

— секретное боевое искусство космодесанта. Но они познавали его с получаемыми ударами, травмами или переломленными хребтами. Церемониться было некогда. Чтобы пробиться в самое нутро, хватило именно этих сорока минут.

Они победили! Они прорвались!

— Ур-р-а-а!!! — орал Дил Бронкс. И уже мечтал о своей русской баньке на Дубль-Биге-4.

Сорви-головы, что ползли по «черным нитям», опередили основную группу прорыва всего на несколько минут и перемолотили треть внутренней охраны.

Форт был в руках нападавших. Оставалось деликатно постучать согнутым мизинчиком в бронированную дверцу этому наследнику инопланетной короны, этому малышу, и вынести его на руках под овации ревущих от восторга и счастья парней. Они победили! И они выжили!

— Эй ты, император хренов, выходи! — вопил Дил Бронкс, откинув забрало внешнего шлема и сверкая бриллиантом. Его черное как сажа лицо блестело будто напомаженное. — Вылезай, чертов бездельник! Мы уже пришли, а ты все спишь в своей каморке! Цай, мать твою, ты слышишь меня!!!

Дил не знал, что карлик Цай ван Дау корчился тогда от дичайшей боли и молил только об одном, о смерти. Откуда он мог знать!

А потом разом померк свет.

И они затаились, все одиннадцать выживших и захвативших форт.

И вдалеке с тяжелым гудом и лязгом опустились вниз бронированные стены.

И из невидимых отверстий потек удушающе-сладкий, пьянящий сонный газ.

Они влипли как щенки, как несмышленыши-сосунки!

Теперь Дил знал, отчего так болит голова — не от побоев и истязаний, хотя все было, было с лихвой, а от этого поганого сонного газа — мечты всех наркотов и дармоедов.

Он снова застонал, на этот раз надрывно и яростно. Все пошло прахом.

Что теперь будет с Таекой?! Она сойдет с ума на станции, она не переживет этого безумия!

Свет вспыхнул подобно разорвавшейся гранате — ослепляя и причиняя острую боль, Дил зажмурился, прохрипел спекшимися губами:

— Полегче, ублюдки!

И тут же получил страшный удар в скулу — будто еще одна граната разорвалась, но уже внутри черепа. Одновременно он почувствовал, как плита поднимается, вместе с ним. Теперь он не лежал на шершавом и холодном бетоне, а висел, прикованный за руки и за ноги короткими цепями к выступающим из плиты кольцам.

Получив еще один удар, в другую скулу, Дил чуть приоткрыл глаза, сощурился. Прямо перед ним стоял двухметровый бугай с обвисшим животом и волосатыми кулаками. Бугай был в голубой форменке с золотистыми галунами и нашивками — госполиция, не частная охрана. Его покачивало из стороны в сторону, наверное, успел снять стресс после заварухи, поднабрался! Дил снова закрыл глаза. Плевать на них на уродов поганых!

— Прочухивайся, сволочь! — крикнул в лицо бугай.

И врезал прямым в нос.

Дила чуть не вывернуло наизнанку от боли и злобы. Боль он умел терпеть, еще в Школе научили отключаться, а вот обиду терпеть не собирался — разве так положено обращаться с пленными?! Ну, гады, придет время — за все ответите! Битье вернуло ему бодрость духа и веру в то, что еще не все кончено.

— Вот гляжу я на тебя, черная харя, — процедил бугай, сквозь пьяную икоту, — и ни хрена не понимаю! Ну ладно, вся эта шваль по городам, грабят, хапают, упиваются, набивают карманы дармовым хабаром… понять можно человеков! По-людски их понимаю и даже оправдать могу! Перед соблазном хрен устоишь! А какого дьявола ваша шобла лезла сюда? Чего тут брать-то?! Тут брать не хрена! Тут ни золота, ни денег, ни (кратвы, ни выпивки! Тут даже банка нету во всем форте! Не-е, я таких не уважаю!

Бугай трижды приложился кулаками к Диловым ребрам, да так, что только хруст стоял. Потом от души смазал по челюсти. Потер ушибленную руку.

Сплюнул.

— А ты знаешь, харя черная, — продолжил он воспитательную беседу, — знаешь, паскудина, что четыреста наших ребят тут полегло, не считая нежить андроидную! На-ка вот получи за них! — Еще один прямой обрушился на разбитый в кровь нос Дила. — Мне плевать, падла!

Может, им в раю получше будет, чем в этой дыре поганой. Но ты, черномазый, понимаешь, что из-за вашей дурной шоблы форт прикрыли! А нас коленом под зад, оставшихся — так и сказали: валите, мол, на хрен без подъемных и содержания, да еще спасибо скажите, что по уставу вас за разгильдяйство и потачку врагу на кичу не впихнули… А куда мне валить, паскудина?!

Дил уже не слышал, чего там бубнил бугай. Все в ушах и в голове гудело от ударов. Глаза залило кровью, и он не видел света белого — только молнии да рассыпающиеся звезды при ударах. Бугай-полисмен, вертухай поганый бил на совесть и от души. Его можно было понять. Да только Дил Бронкс уже не был в состоянии этого сделать. В его горящей башке молотом колотило: «прикрыли! прикрыли! значит, все зря! они перевели управление Исполнительной Комиссии на дублирующую базу, в дубль-форт! прикрыли! прикрыли!»

Он понимал лишь одно.

И когда бугай выдохся, Дил процедил ему прямо в рожу:

— Дурак ты! Все вы дураки! Вот когда начнется по-настоящему, все поймешь!

— Чего начнется? — не понял бугай.

— Война. Большая война! И ребята ваши не в раю, в аду они парятся, недоумки! Но теперь поздно.

— Да ладно тебе!

Бугай опустил уже занесенную ручищу, не стал бить. Он ни черта не понял про войну, может, черный просто рехнулся? А вдруг не рехнулся?!

— Будет страшная война! — зловеще прохрипел Дил Бронкс. И уронил голову на грудь.

Глеб Сизов подошел к столу и молча уставился на усталого от бессонницы и круглосуточной нервотрепки Ивана.

— Чего там еще? — недовольно спросил тот.

— К тебе один тип рвется. Не наш. Говорит, из Европы пробился. Быть того не может, все границы на запоре, поля — до стратосферы и выше. А может, не врет. Но странный малый, уголовный какой-то.

— Сами не могли разобраться?!

— Только ты нужен. Хотели поначалу пихнуть в мне-москоп, да он орет, что ты признаешь… Гляди! — Глеб щелкнул пультом и на стене, на мягко вспыхнувшем экране появился крутоплечий парень лет тридцати, с длинными светлыми, почти седыми волосами, в полускафе с искореженными ребрами жесткости и рваным металлом. Был он растрепан, взбудоражен, зол. Левая рука на перевязи, лицо исцарапано, будто битый час его драли бешенные кошки… и все же его можно было признать.

— Сигурд, — прошептал Иван. — Давай его сюда! Юный викинг ворвался в кабинет Правителя, сильно прихрамывая и пытаясь вырвать локоть из цепкой клешни не отстающего ни на вершок охранника.

— Почему нет связи?! — закричал он с ходу.

— Почему нет связи, Сигурд? — спокойно переспросил Иван, не вставая из кресла, даже не приподнимаясь. И добавил: — Здороваться надо сначала. А потом вопросы задавать!

В голове завертелось: что-то случилось с Гугом! почему этот парень бросил все и прорвался сюда, сквозь закрытые границы? связи и впрямь нет, но общая обстановка известна, Европа почти прекратила сопротивление, Запад пока не вмешивается. Синклит выжидает, плетет свои сети.

— Здравствуй, Иван! — выдавил через силу викинг.

— Здравствуй, Сигурд, — отозвался Иван. — Что с Гугом?

— Буйный разбился вдребезги. Мы вместе были в бронеходе. Штурмовали базу бундесвера… Нам ударили в спину! Я подобрал его в воронке, на нем живого места не было.

— Он умер?

— Нет! Он успел просипеть, что хочет лежать рядом с Ливой, ты помнишь ее. Он сказал, где. У нас не было регенераторов, да и что от них толку, Гуг превратился в месиво из переломанных костей и разорванного мяса. Мы сунули его в анабиокамеру, на самАй полный. Мы превратили его в кусок хрусталя…

— Хрустальный лед, — в задумчивости прошептал Иван.

— Чего?! — не понял Сигурд.

— Ничего, это я так.

— Я сам законопатил его в саркофаг. Сам переправил туда, в эту нору, к Стрекозе, к Ливадии Бэкфайер-Лонг… и замуровал там. Они лежат рядом, Иван. Но никто не сможет его вытянуть на белый свет, если его разморозить, никто! Это готовый труп!

— Спокойно! — Иван встал, подошел к Сигурду, похлопал по спине.

Тот дернулся, скривил лицо — видно, и спина у него была повреждена.

Крепкий малый — взорваться вместе с бронеходом, рухнуть с приличной высоты и отделаться переломами да царапинами! Как это могло случиться?

Сигурд словно мысли читал.

— Они обдурили нас! — быстро проговорил он. — Они вывели полк управляемых андроидов под «белым флагом». И сами наполовину раздолбали его.

Мы думали своих бьют, живых… А потом нам в спину!

— Всякое бывает, — машинально откликнулся Иван. У него до сих пор холодело на сердце при воспоминании о «Летнем громе».

Жаль старину Гуга! На этот раз он крепко влип. Проклятый Параданг. Его здорово подставили тогда, принудили взять грех на душу. После Параданга Гуг-Игун-фельд Хлодрик Буйный искал смерти — повсюду: и на Земле, и во Вселенной, не было ему равного по лихости и бесстрашию, плакал по нему Интерпол, Европол, каратели всех стран и народов, тюрьмы и лагеря, каторги и зоны, особенно Гиргейские подводные рудники. Гуг искал смерти. И он нашел ее. Теперь он рядом со своей возлюбленной. Иван с силой сдавил виски, зажмурился. Но жизнь продолжается. Надо бить до конца. Иначе он будет в ответе за все. За все!

— Чего еще там? — пробурчал он Сигурду.

— Гуг готовил меня на смену…

— Я знаю.

— Мы подавили все базы. Европа наша. А связи нет! Я не знаю, что делать дальше. Люди растерялись… думали вволю погулять, свести счеты с фараонами и прочим дерьмом. А их за шкирку — назад! в конуру! Люди обижаются. И боятся! Запад вот-вот пойдет «порядок восстанавливать»!

— У них у самих дерьма по уши, — спокойно ответил Иван, — там все полыхает: и Север, и Юг, не дай Бог! — Он чуть помолчал, а потом прибавил еще спокойнее: — Но война будет. Большая, страшная война. Не бойся, приятель. Пока Гуг не встанет на ноги, ты будешь заправлять в Европе. И связь наладим, и спецов на каждую базу дадим. Техники-то много покрушили?

Осталось хоть что-то?

— Навалом, — коротко ответил Сигурд. Он начинал успокаиваться, этот русский умел вселять веру и надежду. Может, и впрямь Гуг встанет. Все еще наладится.

— Креженя давненько встречал? — будто ненароком поинтересовался Иван, приглашая сесть в кресло.

— Угу, дважды наступал на хвост, дважды на мушке держал. Но Седой очень скользкий, уходит, гад!

— Это мы знаем, что скользкий. Только достать все одно надо. Ладно, это между делом. А сейчас послушаем, чего там в мире творится. — Иван повернул голову: — Начальника оперативного штаба ко мне!

Штаб располагался рядом, за стеной. Работа там кипела — когда того требовали обстоятельства в России умели работать на славу, не щадя живота своего, не за деньги и награды, а ради Отечества. Последние сутки Иван ловил себя не раз на мысли, что отойди он сейчас в сторонку, на «заслуженный отдых», и все равно дело будет делаться, да еще как. Нет, хороший, добрый народ в России! А сволочи и дерьма всякого не так уж и много, совсем мало. Дерьмо оно всегда наверх всплывает, в глаза бросается да дух портит. А почистишь малость — океан родниковой чистой воды, один лучше другого, свои, Русские, за мать-Россию жизни положат. Иван, начиная страшное и рисковое дело, даже не ожидал, что за ним пойдут с такой охоткой, будут ночей не спать, здоровья не щадить — видно, не у одного у него глаза есть, видели, знали, чувствовали, кто не душой и умом, тот селезенкой, нутром чуял тленье измены. Теперь поднялись. Три части дурные всего-то и пришлось прихлопнуть помимо «Летнего грома». Остальные его «на ура» приняли. «Перевооружались», молча утирая слезы, проклиная тупые и предательские верха. Расформировывались, кляня «недальновидных политиков», а попросту говоря, всю эту агентуру Мирового Сообщества, всю сволочь иудину. Ждали, кто первым голос подаст. В России всегда так было — терпения хватало, чего-чего, а уж жила у русского мужика крепкая да выносливая, побаивались сгоряча дров наломать, может, чего не поняли, может, наверху виднее… но кляли! поносили! чуяли измену! И встали за сказавшего слово Правды. Вся Русь необъятная от океана до океана, безмерная и огромная, разбросанная землями своими по Вселенной, воспряла, не позволила себя добить. Вовремя! Иван готов был бежать в Храм, ставить свечи, падать на колени и биться лбом — вовремя!!! Если б не решился, протянул полгода, три месяца, месяц — труба! крышка! оружие и техника остались бы только у тех, кто работает на Сообщество, на Систему, на Пристанище, на Синдикат, на Восьмое Небо и Черное Благо. Да!

Его вело само Провидение! И народ российский понял это. Практически все базы нечисти и подполья разгромлены, очищены, обезврежены. Сотни тысяч охмуренных, почти миллионы, оружия горы, наркотики, генераторы подавления, зомби-передатчики, чего только не изъяли, монбланы! эвересты! Готовилось нечто невообразимое… ну да ладно, это позади, почти позади! Теперь о Земле надо думать. О Федерации!

Начальник штаба вошел быстрой походкой. Остановился перед огромным столом.

— Доложите обстановку, пожалуйста, — попросил Иван. — На Земле, в Солнечной системе и Федерации в целом.

Сигурд сидел ошеломленный и подавленный размахом, порядком и деловитостью. Там, у него, в Объединенной Европе царили кавардак, разброд и бестолковость. Братва лихо брала на штык крепости, на большее ее не хватало.

Худощавый, высоченный и бритоголовый начштаба, протер черным платком сверкающий затылок. И приступил к делу.

— На двадцать три двадцать, число сегодняшнее, — начштаба машинально сверился по наручным дедовским часам, — положение следующее. Все властные центральные и местные структуры Великой России, включая ее околосолнечные и инопланетарные земли, все базы, армии, флоты, флотилии, звездные эскадры и прочие подразделения находятся под полным контролем Комитета Национального Спасения, одобряют его действия и принимают самые решительные меры к немедленному восстановлению и наращиванию оборонного потенциала. Последний очаг сопротивления уничтожен сегодня в двадцать два ноль-ноль…

— Где? — прервал доклад Иван. И сурово поглядел на Глеба, тот ничего не говорил про «подавление очага».

Бритоголовый включил экран объемного видения. Ткнул световой указкой в пульсирующе-приближающу-юся карту.

— Левый рукав галактики Соленая Падь, планета Круглая — планета Ульфага, Вторая Основная база Одиннадцатой эскадры. Тридцать девять световых лет от Солнца…

— Не надо деталей, — встрял Иван, — они получили шифровку из Космоцентра?!

— Так точно. Проверено — они получили ваш приказ по прямой правительственной и дубль-шифровку Космоцентра.

— И что?!

— Отказались выполнять. Причины неясны. Ультиматум истекал в двадцать один двадцать. Иван скривился.

— И вам понадобилось всего сорок минут, чтобы уничтожить базу эскадры?

Чего же стоит эта база, ежели она себя защитить не может?!

Бритоголовый с сомнением поглядел на исцарапанного молодца, развалившегося в кресле — он явно не был допущен к особо важным делам.

Но Иван махнул рукой, мол, продолжайте.

— Было применено секретное оружие экзот-Х. База выброшена из Вселенной. Выглядело это так, — начшта-ба снова указал в сторону экрана.

Циклопическое сооружение, висящее в черноте меж двумя планетами, будто поплыло назад, уменьшаясь. Не было ни пальбы, ни взрывов, ни вспышек. Но появилась вдруг едва заметная глазу голубенькая сфера — будто невообразимо огромный мыльный пузырь надули вокруг базы-спутника, ощерившегося тысячами боевых ракет. Пузырь стал сжиматься, стремительно съеживаясь. База съеживалась вместе с ним. Кончилось все тем, что пузырь превратился в точку и пропал. Во мраке поблескивали далекие звезды, синела изъеденным боком Круглая.

— И все? — тихо спросил Сигурд.

— Нам пришлось пойти на это, — твердо отрезал на-чштаба, будто заранее не принимая обвинений нового Правителя и всех прочих в жестокости и скоропалительности действий. — В экстренных нештатных ситуациях любая искра может разгореться в пожар, который уже невозможно затушить.

— Он правильно поступил! — довершил Глеб Сизов. — На местах не любят слабую власть — коли тонкая кишка, не берись за дело!

— Сколько людей погибло? — гнул свое Иван.

— Сто восемьдесят человек, весь офицерский корпус.

Рядовой и сержантский состав расформирован за восемнадцать суток до уничтожения базы…

Плевать! Иван замотал головой. Плевать на этих «бунтарей», они знали на что шли, не выполняя его приказ, приказ Правителя Великой России, они все принимали присягу, и все скопом изменили ей. Не в дезертирах дело.

Он ударил кулаком по столу.

— Через неделю база должна быть восстановлена! Мы не имеем права оголять этот участок, ясно?!

Бритоголовый поглядел на Сизова. Глеб призадумался. База будет восстановлена. Ничего не поделаешь. Уже объявлен дополнительный призыв — всех запасников, всех до единого надо поднимать. Хорошо, ежели их хватит, хорошо, коли молодежь и штатских штафирок не придется обучать с нуля. Дело серьезное! Глеб приглушенно вздохнул.

— Продолжайте! Про чистки, проверки и замены командующих не надо, только основное, только главное.

— Есть, главное, — начштаба дал объемное изображение земного шара, рассеченного кривой и уродливой синей полосой на две половины. — Африка и внероссий-ская Азия блюдут нейтралитет, все восемь объединений прислали подтверждение своей дружбы и благорасположения к Великой России. Наши объекты планетарного базирования на их территориях тому порукой.

Проникновения спецслужб и подразделений Всеамериканских Штатов и передислокации воинских частей из Объединенной Европы в упомянутых регионах не отмечено. Арктика полностью в наших руках. Австралия отозвала своих представителей из Российского отделения Совета Федерации. Вооруженные силы Австралии приведены в повышенную боевую готовность. Опасности не представляют, так как полностью блокированы с орбитальных баз. На европейском театре возможные объекты угрозы национальным интересам Земли и Федерации нейтрализованы местными отрядами самообороны…

— Теперь это называется «местные отряды самообороны»! — Иван хлопнул Сигурда по колену и рассмеялся.

Бритоголовый не понял юмора.

— Ну, а как еще назвать этих бандюг, я не знаю… если бы вы видели прямые передачи, поглядели бы на их рожи, извиняюсь за выражение, но иначе не скажешь. Это ж головорезы какие-то! Сброд! Что вы мне, прикажите их регулярными частями записать?!

Сигурд вскочил на ноги, побагровел и готов был броситься на бритоголового. Из глаз юного викинга, по разодранным щекам текли слезы обиды.

Иван не дал случиться ненужному.

— Ну хватит! — выкрикнул он. — Хватит тут эмоций! Рожей, видишь ли, не вышли! А когда надо всю Землю спасать, когда человечество надо из пропасти адской вытаскивать, почему те, у кого рожи благонамеренные и с обмундировкой все в порядке, по кустам да щелям забились?! Почему братьев гробят, а выродков грудью прикрывают?! Чтоб я больше не слыхал про бандюг и сброд, про головорезов и рожи! Это такие парни как он, — Иван кивнул на Сигурда, — и другие головорезы, понимаешь, на смерть шли, в огонь бросались… И-ех, горько ведь это и страшно! Понимаете, страшно — на Земле, чтоб ее спасти да вылечить, никого кроме ее отверженных сынков не нашлось! Все порядочные и законопослушные сидели да выжидали! — Иван снова дернул Сигурда. — Сколько ваших полегло?

Тот только рукой махнул.

— Они счет не вели, — пояснил за него Иван. — А не было б их, ты сейчас тысячи наших парней гнал бы на бастионы бундесвера, понял?!

Бритоголовый сжал губы. Но не обиделся. Только вдруг сказал мрачно:

— Еще погоним.

На минуту в огромном кабинете воцарилась тишина. Каждый знал, что до конца далеко, что сейчас только затишье перед боем. В самом дальнем углу неожиданно и громко всхлипнула Светлана. Ее серый комбинезон был разорван на плече и грубым броские швом сварен — метка после драки в комитете.

Светлана своим бабьим сердцем чуяла большую грозу. И все другие, каждый по-своему, ощущали ее приближение.

— Я дальше пойду, — первым опомнился начштаба. — Штаты молчат. Но ситуация крайне напряженная: все крупные города охвачены волной насилия, грабежей, разбоев, местные и центральные власти практически ничего не предпринимают для подавления беспорядков. Попытка захвата управления Исполнительной Комиссии предотвращена. Форт Видсток выключен из альфа-структуры. Управление переведено в подконтинентальную Антарктику…

— Сорвалось! — неожиданно зло выдохнул Иван. — Успели! Точно в Антарктику?!

— Да, именно туда.

— Это Синклит! Они берут власть на себя. Впервые открыто берут всю власть!!!

Иван не думал сейчас ни о жуткой участи друга и братка Дила Бронкса, о черной судьбине карлика Пая, Армана-Жофруа и Хука Образины. Он думал о другом — теперь не избежать столкновения. Серьезного и кровопролитного.

Переворот не удался. Сорвалось. Это он и раньше знал. Но были еще отходные пути и запасные варианты. А теперь, после того, как «серьезные», это Тайное Мировое правительство, взяли власть в свои лапы, войны не миновать.

Выродков не удалось придавить с наскоку, разом. И теперь они будут драться до последнего землянина. Что ж, и к этому надо было быть готовым.

— Дальше! — приказал Иван.

— Дальше, как стало известно, Сообщество ведет себя непонятно — готовит три мобильных группировки в Околосолнечном пространстве, — начштаба указал координаты на голокарте, — и одновременно продолжает расформировывать и перевооружать все без исключения крупные соединения, базирующиеся в радиусе светового года и далее, включая окраинные форпосты и десантно-боевые базы Дальнего Поиска.

— Сколько флотов и эскадр переброшено к Земле?! — не выдержал Иван, его интересовало сейчас именно это.

— Нисколько, — невозмутимо ответил бритоголовый и снова вытер черным платком блестящий потный затылок. — Зафиксирован уход с двух наземных и четырех пространственных космодромов шести суперзвездолетов типа «Синее пламя», все они ушли в две «дыры» сразу за Трансплутоном. Поспешность ухода наводит на мысли.

— Бегство? — вопросил Глеб Сизов.

— Не исключено.

Начальник штаба еще долго расписывал обстановку на Земле и в прочих местах Вселенной. Иван почти не слушал его. Пока все ясно. Пока тихо. Один этап они выдержали. Похоже, Запад не собирается начинать первым. И это понятно, время играет на них, на выродков — они ждут, каждый день, каждый час ждут. Им уже плевать, что народ все подряд крушит, даже наоборот, им это на руку. Но почему только три группировки и только у Земли?! Может, Глеб прав, и главари Синклита сбежали? Тогда за каким дьяволом им было переводить управление в Антарктику, в эти подземные дворцы-лабиринты?! Иван вспомнил, как он с мордобоем, пальбой, матом и руганью, будто ополоумевший, круша все направо и налево, пробивался сквозь проклятые лабиринты, с уровня на уровень, с этажа на этаж. Он тогда придавил круглолицего выродка в комнате с гиргейскими гадинами и хрустальным полом… думал, что придавил, а на самом деле Первозург сумел перебраться в издыхающее тело, вышиб из него дух круглолицего и занял тело сам, да впридачу сумел восстановить перебитые хрящи и позвонки. Шустрый этот Первозург старичок! А те еще шустрее и ловчее, целый город для себя подо льдами да под толщей материка выстроили, свезли половину сокровищ мира туда, обустроились на долгие века… да не тут-то было! А ведь его, Ивана, могли прихлопнуть еще тогда, как комарика, не нашедшего своей форточки — запросто! без усилий! Он уходил от них волей случая. А может, и не случая?! Иди, и да будь благословен!

Иван вспомнил растерянное лицо толстяка, у которого в кармане лежал переходник… вспомнил пустыню, в которой его выбросило из внепро-странственной щели. Африка! Там сейчас тихо. Пока тихо. Что ж, поживем — увидим!

— Достаточно, — прервал он бритоголового. Тот развел руками, остановился на полуслове.

— В Европу перебросить восемнадцать дивизий планетарного базирования, бригаду Семибратова и четыре дивизиона лучевого подавления. Пси-генераторы, над территориями, контролируемыми нами, отключить. Границы закрыть намертво. За прочность «колпака» отвечаете вы лично! Всем частям и соединениям обеспечить полную энерговооруженность, ясно? По уставу военного времени. Европу, Африку и Азию мы берем под полную свою защиту. Местные режимы не менять. Народ не будоражить, привлекать добровольцев — нам нужны миллионы людей, отсеивать агентуру…

— Вот это уже не моя забота, — обиженно проворчал под нос начальник штаба. — Не жандармы-с! Иван услыхал.

— Не ваша! — поправился он. Но добавил: — А коли попадется и вам, к примеру, враг — к стенке без разговоров, ясно? Провокаторов, паникеров, диверсантов, шпионов стрелять на месте! Порядок в Европе обеспечивает он! — Иван кивнул на Сигурда.

Такова воля… Гута. Он чуть было не подумал — покойного Гута, но вовремя осекся. Гут еще жив. Он выживет!

— Обеспечить бесперебойную связь! Немедленно!

— Связь была уничтожена преднамеренно.

— Кто посмел?!

— Спецслужбы Объединенной Европы.

— Точнее!

— Департамент госбезопасности.

— Отдел?

— Отдел эвакуации.

Иван с недоверием покачал головой.

— Неужто они заранее предусматривали эвакуацию?! Не может быть!

— Они многое предусматривали. И, к сожалению, кое-что, о чем мы сейчас не имеем понятия. Но это епархия комитетчиков, увольте! — бритоголовый отошел на два шага к стене, полагая, что он выполнил свою задачу.

Иван воззрился на Глеба.

Тот вытащил галоблок.

— У меня только основное, на крайний случай.

— Давай!

— В России четырнадцать резидентов — все выявлены, все уничтожены.

Агентура выбита начисто. В Европе- руководители основных служб: Сэм Дюли, Арон Исхак, Роджер Сеговия… — в воздухе появлялись и пропадали лица, фигуры, глаза, носы — быстро, почти мгновенно сменяя друг друга. Это нужно было Сигурду. Иван не верил, что все «эвакуировались», разрушив инфраструктуры, уничтожив архивы, взорвав, образно и прямо говоря, мосты.

Так не бывает! Всегда кто-нибудь да остается.

И он не ошибся, i — Стой!

Будто джин, выпущенный из сказочной бутылки, вознесшийся над коврами, стульями, столом, застыло чуть склоненное, увеличенное галопроектором одутловатое лицо с уродливым шрамом, идущим через бровь, щеку, нижнюю губу.

Короткие седые волосы. Равнодушные чуть прищуренные глаза…

— Крежень! — прошептал Иван.

— Это же Седой! — заорал, срываясь с места Сигурд.

— Полковник Департамента госбезопасности, начальник седьмого отдела Говард-Иегуда бен Буковски, он же Крежень, он же Петр Мансурия, он же Аваз Баграмов, он же Седой, Порченный, Игрок…

— Он же сучий потрох! — не сдержался Сигурд. — Это он Гуга подставил, падла! Все поверили. Буйному чуть башку не отвернули! Я все равно достану его!

Иван точно помнил, как в лос-анджелесском притоне, на самом дне, в поганой и полутемной каморке, куда они провалились благодаря системе сквозных лифтов, припертый к стене и перепуганный Крежень сознался, что работает на Восьмое Небо. Соврал? Нет! Гуг бы его за одно словечко лжи живехонько бы спровадил на тот свет, недаром он ему капсулку в глотку всадил, Крежень был в маразме. Значит, эта паскудина, этот пижон с зеркальцами и перстеньками, работал на всех, кто хорошо платил? Но госдеп?!

Как они могли держать такого приметного типа — его шрам раз увидит кто, даже склеротик, так на всю жизнь! Вот тебе и Говард Буковски! Даже имени подлинного не скрывал. А промежду прочим, Европа продала проклятую планетенку Гиргею со всем ее поганым, изъеденным нутром именно Восьмому Небу! Так на кого тут сработал Крежень? Гиргея — это триллионные прибыли!

Шустрые разбойнички запустили свои щупальца повсюду… но плевать на них! они не нуждаются в стукачах и соглядатаях, они получают всю информацию напрямую, от довзрывников… всю, да значит, не всю- лишняя тайна, лишний секретик и знание расклада никогда не помешают. Крежень знал системы связи, их внутренней, не доступной для других связи. Неужто он?! И впрямь, как выражается несдержанный Сигурд, сучий он потрох! Навредил и снова сбежал!

— Возьмите этого на заметку, — приказал Иван. И подумал, может, его в живых давным-давно нету, Европа горит, от подошвы Италии до Дублина, от Бонна до Мадрида, неужто среди тысяч смертей, среди сотен тысяч тонн выпущенного во все стороны металла не нашлось самой малой смертушки для одного прохвоста, крохотного осколочка для одного негодяя! Нет, Крежень скользкий. Он будет вредить до конца. Надо с ним построже. — А как обнаружите — устранить!

Сигурд недовольно уставился на Ивана.

— Крежень мой, — процедил он еле слышно, не для чужих ушей.

— Конечно, твой, — спокойно согласился Иван. И тут же ударил викинга по плечу. — Пора! Возвращайся к се-бе. С двенадцати ноль-ноль у вас вводится комендантское правление, соединения уже на месте.

Но ты со своими парнями остаешься в полной воле, — Иван шутливо погрозил пальцем, — и под моим прямым началом. Не давай людям слишком разгуляться, направляй на добрые дела… вот так-то, Сигурд. Только не расслабляйся, передышка будет недолгой. Ну а выживем сами, там и Гуга поднимем! Иди!

Бронеход получишь у Глеба. Граница для тебя открыта. Связь будет…

Иван замолчал. Но не прошло и мгновения, как у Си-гурда в голове зазвучал его голос: «Надеюсь, ты меня слышишь? Вот так-то, дружок, мы умеем работать!»

Иван встал. Протянул руку.

Сигурд пожал ее молча. Только сейчас усталость и боль навалились на него в полную силу. Но раскисать не время. Он тряхнул своими белыми, почти седыми кудрями. И быстро вышел из кабинета.

— Забыли все про нас, Харушка ты мой лохматень-кий, — бубнил Кеша себе под нос, — потому что люди мы маленькие и никому не нужные. Сделали порученное дело, и все, свободны, гуляй на все четыре стороны!

Хар поглядел на Булыгина мутными рыбьими глазами. Он не понимал шуток и иносказаний, какие же они свободные? и на какие еще четыре стороны им гулять?!

— Не врубился? — пожалел его Кеша. — Э-э, глупый ты! А все потому что оборотень… и, э-э, басурманин, вот ты кто!

Они сидели в самой плохонькой и тесной конурке-каюте исполинского Космоцентра Видеоинформа. И грустили. Каждый по-своему. Хару хотелось домой, на родную и милую Гиргею, к властительнице своей Фриаде, под крылышко, чтоб зависнуть в темрой и тяжелой воде, распустить плавники — и наслаждаться одиночеством, растворяться в океане мрака. Кеша грустил по погибшим ребятам, ругал себя — почему опять выжил, будто кащей какой-то бессмертный. Иван ему сказал прямо, мол, если бы не ты, лежать нам всем во сырой земле, вся эта шобла информаторов взбудоражила б всю Вселенную, подняла б на нас наших же братьев, приемы этой шоблы бесовской давно известны. Но теперь им окорот!

Кеша держал Космоцентр в своей железной руке.

На подмогу им для пущей верности сразу после захвата прибыло два армейских полка на двух крейсерах. Два полка! И все под его началом! А брали эту громадину горсткой. Два отделения. И два полка! Ничего, будут знать ветерана Аранайской войны! Ветеранством своим и подвигами на Аранайе Иннокентий Булыгин между делом раза три похвастался.

Но про каторжное прошлое помалкивал — зачем ребяток пугать, для них в каторге одни злыдни да убивцы сидят, они другой жизни не видали. Ребятки хорошие, тихие, душевные, даром, что в альфа-корпусе служат да солдатскую лямку тянут на крейсерах.

— Нет, забыли про нас, и не перечь мне! — завел Кеша свою старую песнь.

А унылый оборотень подтянул ему протяжным и занудным воем. Никто в мире не слыхивал как воют занге-зейские борзые, но, должно быть, так и воют — Хар был мастак на перевоплощения. И у Хара имелось чутье.

— Скоро будет опять, — завершил он полувоем и зевнул, совсем по-собачьи, раздирая пасть и щуря глаза.

— Чего это? — осведомился Кеша для уточнения.

— Много стрельбы, много шума, много крови! — выдал оборотень.

— Ты мне брось это! — рассерчал Кеша. — Отстреляли уже, хватит!

— Все ваши биться будут. Все!

— Пророк хренов! — Кеша отвернулся от Хара. Но он тоже чуял нутром — грядут дела непростые.

Сразу после боя, после прорыва капитан Серега помер. Сердце не выдержало напряжения и прямого попадания — осколок его надвое рассек. Кеша лил горькие слезы, матерился, грозил страшно. Но ни одного из охранников и армейских, защищавших Космоцентр, не тронул. Эти грудью шли на смерть, думали, за правду и свободу стоят. Они, кто еще не понял, чего случилось и чего готовилось, поймут еще, свой брат, хоть и с миру по нитке, российских маловато. Они сейчас отмокают после парилки. А потом отмываться будут, грехи с души своей смывать службой верной.

А вот доходягу с бугристой головой и нервными ручонками, того, что в сказочном хрустальном тереме-аквариуме сидел и заправлял местной шоблой, Кеша в расход пустил. Своей волей и властью. Не стал дожидаться Ивановых посланников и его самого — народ русский, уж кто-кто, а Кеша знал, отходчивый да душевный, все простят извергам да с миром восвояси отпустят.

Нетушки!

Кому в аду гореть, пусть поспешит, не хрена на пенсию надеяться! А для кучи, за компанию собрал Иннокентий Булыгин при доброй поддержке выживших альфовцев по всему Видеоинформу два десятка самых ретивых и гнусных говорунов-подлецов, лжецов-сволочей, что науськивали брата на брата да на кого-то работали все время: то на Синклит, то на Восьмое Небо, то на Синдикат с Черным Благом, желчь свою изливали, словцом людей губили, особенно служивую братву на Аранайе. Взял, собрал — да туда же и отправил с бугристоголовым, в преисподнюю. Было за что! На Аранайе только опамятуются братки солдатики от зверств диких и наскоков разных кланов со всех сторон, только кровь и слезы утрут да вперед пойдут, так сразу истерика на всю Вселенную — каратели «мирных жителей» истязают! прочь руки от свободолюбивых кланов!! вон с независимой Аранайи!!! И до того вопят и психуют, что ополоумевшие правители да одуревшие от визга генералы очередные «переговоры» начинают. Кланы оружие получат, перегруппируются, тысячи трупов накосят… и все по-новой! Ох, как зол был ветеран Иннокентий Булыгин на сволоту продажную, на нелюдей лживых, на эти вещающие со всех экранов поганые головы. Три ранения из-за них получил, чудом живой остался.

А братков потерял по вине их, и не счесть сколько! Теперь ответили. Так по справедливости. Других на смерть обрекаешь, сдохни и сам. Ох и визжали «правдолюбцы»! Ох и ползали в ногах, пыль и сажу с сапог слизывая! Да только врагу потакать — головы не сносить. Кеша был опытным, дошлым. Это вам и за Серегу и за тыщи других!

Как обратную связь со всеми кроме Москвы вырубили, так к Кеше с Земли уже три комиссии прилетали, и все с Запада, со Штатов. Он всех приветил.

Всех разместил по аппартаментам, только без ключей. Пусть отдохнут до особых распоряжений. Космоцентр работал круглосуточно по сотням тысяч программ — на все Мироздание освоенное — да все скользь, все не напрямую, а как-то вокруг да около, будто ничего не произошло на Земле. Этого Кеша не любил. Но такая была установка. Не спешить! Не дергаться! Установка понятная и жизненная.

Вот Кеша с Харом и не дергались.

Только на душах у них было муторно.

Вспоминая про душу, Кеша смотрел на оборотня с сомнением, есть ли душа у него?

— Надо было тебя, басурмана, перед вылетом сводить в храм, окрестить!

— высказал наболевшее ветеран. И тут же расстроился: — Да ведь тебя и в храм-то никто не пустит, даже на порог. И-эх, зангезейская, твою мать, борзая!

В каюту постучали, дверца раскрылась, и на пороге застыл армейский подполковник в подшлемнике и полу-скафе.

— Почему без доклада входишь?! — осерчал Кеша.

— Нечего докладывать, — угрюмо пробормотал комполка, не очень-то довольный, что над ним поставили невесть кого, явно не кадрового офицера, — все по-прежнему.

— Ну а чего тогда влезаешь? Чего покой командования нарушаешь?!

— Виноват, — процедил полковник. В его голосе прозвучала ехидца. — Бойцы без дела сидеть не должны. Надо учебу организовать, маневры…

— Вот и организовывай, только чтоб без муштры, — разрешил Булыгин добродушно, — скоро им будут маневры!

— Имеются сведения?

— Ни хрена не имеется. Но толковище будет. Отдохнуть перед разборочкой не помешало бы мальцам… и, правда твоя, расслабляться нельзя. Ты давай-ка, еще разок прощупай каждую дыру, каждый ход в этой горгоне чертовой, не верю, что всех гадов переловили, не верю!

— Чего так?! — обидчиво вопросил комполка.

— А гады — они живучие, — житейски мудро ответствовал Кеша. И вдруг резко встал, отпихнул оборотня ногой. — Действуй, генерал!

— Подполковник… — поправил было комполка. Но Кеша сказал, как отрубил:

— Будешь генералом!

И пристально посмотрел в глаза оборотню. Всего минуту назад, когда бравый командир уже был здесь, в глазах этих мутных и рыбьих, высветилась вдруг тревога — острая, нестерпимая. Хар что-то чувствовал, что-то неладное, грозящее, страшное — Кеша знал по опыту.

Теперь нельзя было терять ни минуты.

— Внимание! Всем слушать меня! Всем слушать меня! — захрипел он по командной связи, прямо в серую горошину микропередатчика, вживленного в биоворот полускафа. — Всем сотрудникам Космоцентра оставаться на своих местах до особого распоряжения! Повторяю приказ коменданта Космоцентра — всем сотрудникам оставаться на своих местах до особого распоряжения! За невыполнение приказа — расстрел на месте! Повторяю — расстрел!

Сейчас во всех студиях, во всех каютах, рубках, техма-стерских, залах, переходах, коридорах, спальных отсеках и даже в сортирах, многократно повторенный, звучал его голос, его приказ. И никто не имел права сдвинуться с места, даже если приказ застал его на бегу к начальству, в ванной или столовой. Тысячи обитателей колоссальной космической станции, превышающей по своим размерам десяток крупнейших городов, замерли, остановились, присели, встревоженно замолкли — они знали, приказ будет выполняться строго и безоговорочно, так уж поставлено ныне, дергаться и качать права бесполезно.

А Иннокентий Булыгин тем временем вещал на более узкий круг- спецназу, армейским, охранным службам, всем тем, кто обязан был хоть сдохнуть, но обеспечить сохранность и работоспособность Космоцентра в новых условиях.

— Немедленно проверить объект, по сантиметру, по вершку! Изнутри и снаружи! Привлечь техперсонал под строжайшим контролем! Обшарить каждый угол! Никаких поблажек! Все, вызывающее подозрение, немедленно дезактивировать! устранить! уничтожить на безопасном расстоянии! всех подозрительных лиц срочно сюда! — Кеша бубнил будто автомат, железо звенело в его голосе, аж связки дрожали натянутыми стальными струнами. Но закончил он отечески, проникновенно: — Ребятушки, братки! Не подкачайте! Сейчас только от нас самих будет зависеть, дождемся мы очередного отпуска и встречи с ненаглядной, или взлетим все к червовой матери на этой пузатой лоханке. Вы меня поняли, я знаю. Ну, давайте, ребятки, вперед!

Закончив, он уже схватил было Хара за его красивый, подаренный Таекой ошейник, и хотел тоже бежать на поиски. Но одумался, присел.

— Нам с тобой, Харушка, не по чину!

Оборотень завыл, пряча грустные глаза. Чуять он чуял неладное, но ищейкой не был, какой от него прок.

А Кеша думал, надо ли будоражить Землю, теребить Кремль. Наведешь попусту панику, самому стыдно потом будет. Нет, нужно обождать. И нечего суетиться, нечего квохтать как дурная курица и крылами хлопать.

Иннокентию Булыгину, ветерану и беглому каторжнику-рецидивисту, было нелегко. Он ждал. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту. Он слишком хорошо помнил, что довзрывники не даром чудо сотворили — такие благодетельством не занимаются, богодельни для сирых и убогих не строят, они ему смерть отвели не даром, и отпустили на волюшке погулять не за просто так. Барьеры! Он, хошь-не хошь, обязан сигать через барьеры смертные, лезть на рожон. Ну ладно, с этим-то ясно — он себя не бережет, работает на совесть, отрабатывает добро нелюдям. Но вот ведь твари, не сказали — сколько сигать-то? умолчали- когда его черед придет? вот так и живи под занесенным топором, жди, когда сорвется да по шее рубанет! В ожидании неладного жить плоховато. Они с Иваном помнят все, не обдуришь, слышали напрямую от этих сволочей, живших до Большого Взрыва, чтоб их еще разок взорвало! У Кеши в ушах загудело, забубнило:

«Мы забираем тех, кто обречен на неминуемую смерть — попавших в страшные катастрофы, умирающих от старости и неизлечимых болезней, мы можем вытащить смертника из-под пули, которая уже летит в его грудь… но мы берем только прошедших двенадцать барьеров смерти! А ты прошел семнадцать!»

Еще бы, Кеша усмехнулся- попадешь на Аранайю, жить захочешь- все двадцать пройдешь! И тут же насупился, неправда это, большинство его дружков гибло сразу, высунулся разок — и срезало башку долой! «Ты почти идеальный материал для нашей цивилизации». Идеальный? Материал?! После ухода из ядра Гиргеи Кеша прошел три или четыре барьера, стал еще «идеальней»! При штурме этой проклятущей Медузы Горгоны, загляделся малость в ее смертно-завораживающие глазища, и чуть не перекинулся, бой был страшный, смертный бой. Да только опять удалось перепрыгнуть барьерчик! Эх, Серега, Серега! Что ж ты, парень, так славно дрался, так геройски шел к цели, а под самый конец оплошал, словил осколочек? Неидеальный ты, стало быть, материал! И братки твои, погибшие за Россию, за мир весь, за меня кощея, тоже. неидеальные? Кеша заскрипел зубами от боли сердечной. Но ведь не прятался же он от пуль и огня излучений, шел напролом. Неужто и впрямь довзрывники берегут?! Он расстегнул ворот, отвернул край нижней рубахи, вытащил крестик нательный, поглядел на него в раздумий. Нет, это Бог бережет!

И нечего душу рвать, и так изорванная да исколотая, живого местечка нету!

Вон ведь, Ивану они сказали, что иссяк он полностью, выдохся до предела, что ни одного смертного барьера ни в жисть не преодолеет, от первой же пули ляжет, от первой же заразы загнется, в первом бою голову потеряет… А он прет без светофоров, будто за ним лекарь бегает с канистрой живой воды, ни хрена не боится и всем рога сшибает… Кеша совсем запутался. Но грусть-печаль отпустила его. Эти сволочи не от Бога. А Ивана Бог бережет, тут дело ясное! Но только ведь на Бога-то надейся, но и сам не плошай! Иван ушел от них. Его, Кешу, они раздвоили, душу его напополам поделили и тело грешное. Но он их обдурил. Надолго ли?!

А Медуза Горгона — исполинская голова Космоцент-ра Видеоинформа, висела чудовищным спрутом во мраке Вселенной, висела, раскинув во все стороны свои змеящиеся толстые и неимоверно длинные волосы. На десятки тысяч километров вытянулись в черном и молчаливом океане Космоса всевидящие, всеслышащие и наполненные ядом змеи — ядом целебным в добрых руках и смертным, ворожащим в руках нелюдей. Стоило лишь раз узреть эту вселенскую голову с шевелящимися волосами-змеями, чтобы никогда уже во всей жизни своей не избавиться от мрачного и навязчивого видения, возвращаясь к нему во сне и наяву. Страшна ты, богиня-дьяволица, матерь мрака и ужаса!

Дик твой цепенящий взгляд! Но создана ты не чудовищами Хаоса и не гневом всемогущих жителей Олимпа, а мелкими, беспомощными, суетливыми и беспечными пылинками земными — человеками, людьми. И всесильна ты над ними и подвластна им.

Недобрая весть прорвалась неожиданно.

— Комендант, слышите меня? — хрипел один из «альфы». — Капитана убили!

Вы слышите меня?!

— Слышу, сынок, слышу! — заорал Кеша. — Давай обзор!

Он настроился на ближний экран, приглушил звук, все еще не веря услышанному. Из двух отделений штурмовавших Космоцентр, осталось всего семеро парней. Причем, двоих, искалеченных донельзя, отправили на Землю.

Еще у троих были серьезные ранения, но они наотрез отказались покинуть строй. Капитана звали Олегом, Кеша не признавал никаких фамилий — Олег и точка! Все они в сынки годились ему. Все были парни что надо. Олегу во время штурма пробило колено, две пули сидели в плече, их блокировали до госпитализации, да еще здорово обожгло лицо и голову, волос вовсе не осталось. Но капитан ни в какую не хотел на Землю, отшучивался- будет отпуск, заодно и подлечится, мол. Вот и подлечился.

Три бойца в десантных полускафах тащили тело. Кеша сразу просек — мертвое тело, у него был наметанный глаз. Он не слышал невнятных объяснений. Он видел сам — прямо по горлу шла черная полоса, резанули сигма-скальпелем, резанули под открытое забрало! Сукины дети, пижоны! Вот до чего доводит пижонство — на операцию норовят без шлемов или щитки долой.

Эх, Олег, Олег! Где такого парня второго отыщешь?! Сам себя подставил!

Лежать бы тебе на поправке, жирок набирать да коленку лечить, нет, полез на свой барьер… да не перелез! Эх вы, черти поганые, эдакого парня порезать!

Кеша отвернулся от экрана. Он сам послал его на смерть, сам. Панику навел!

Но ведь не зря, значит, есть кто-то на станции, шалит понемногу… и дай Бог, коли у него только сигма-скальпель имеется!

— Почему не задержали?! — выкрикнул он в ярости. — Где этот гад?!

Все трое молчали, не знали, чего отвечать-то. Потом один, тупя глаза, процедил:

— Из-под земли достанем.

— И не простим! — добавил второй.

Теперь Олега не оживишь, глотка перерезана от уха до уха, не ножичком, не саблей вострой. После скальпеля рана иная, черная и страшная. Мир его праху, отвоевался.

— Оставьте! — приказал Кеша. — В морозильник без вас положат.

— Мы своих не бросаем, — огрызнулся кареглазый боец с промятым носом.

— Поговори еще у меня, сынок! — осек его Булы-гин. — Живо искать! Ни секунды задержки! И чтоб по двое, по трое. Выполнять приказ!

Хар завыл в голос. Это была плохая примета. Вообще оборотень плошал, почти не разговаривал, наверное, терял навык. Но сейчас не до него.

Кеша нервно сжимал и разжимал свои черные биопротезы. Его подновили в свое время, заменили оторванные кисти. Как давно это было. Аранайские дикари свирепы и жестоки, у них нет такого понятия — милосердие. Лучше в их лапы не попадать. Они звали его Железная Рука. Они боялись и уважали его. И все равно они были злобные и подлые. И этот не лучше. Но никуда он не уйдет! Все пространство вокруг Космоцентра просматривается и прощупывается. Доиграется, гад, рано или поздно.

Кеша вытащил из клапана свой сигма-скальпель. Пригляделся. Оружие старое, доброе, запрещенное. На каждом должен стоять тройной номер, прямо на рукояти. Но здесь номера не было. Сигма-скальпель Кешин сработали на подпольной фабрике, большие умельцы — такую штуку запросто не смастеришь, это тебе не лучемет и не бронебой. Он сунул скальпель обратно.

Нет, надо все же связаться с Кремлем. Дело неладное. Пахнет жареным. И очень сильно пахнет!

Кеша ударил себя по бронированным коленям. Встал.

Но в эту минуту дверца снова распахнулась без оповещения и даже без стука. На этот раз грубоватый комполка был растрепан, красен и взвинчен. В руках у него покачивался огромный армейский бронебой.

— Какого дьявола?! — заорал Кеша. — Разжалую, к ед-рене фене!

— Сказано было, сюда! — процедил комполка, смахивая пот тыльной стороной ладони, — вот сюда и доставили, значит. В соответствии с приказом!

И не надо орать!

— Что-о-о?! — Кеша побелел.

Но тут же белизна сменилась пунцовым багрянцем, а лоб стал мокрым как у комполка. Хар вскочил на лапы, натужно, совсем по-собачьи зарычал. Шерсть у него на загривке встала дыбом. И немудрено.

Комполка освободил проход.

За спиной его, на пороге, связанный и избитый, стоял… Говард Буковски, он же Седой, он же Крежень.

— Вот это встреча, — протянул Кеша, — не ожида-ал! Было видно, что он и впрямь растерян.

— Это было при задержанном, — комполка протянул на мясистой ладони черный, инкрустированный ирги-зейским панцирным агатом, сложенный сигма-скальпель. — Так же при нем был парализатор ближнего боя и нательный плоский лучемет типа «дзетта». Что прикажете делать с задержанным?!

— Что-что?. — Кеша не мог оторвать взгляда от гнусной рожи Седого, шрама на ней не было, успел сделать-таки пластическую операцию, шельмец! Вот это подарочек для всех! Кеша даже растерялся. Но руку протянутую пожал, предварительно бросив оружие, лежавшее на ладони, прямо в потертое креслице. — Молодец, генерал, даже не ожидал от тебя!

— Подполковник я по званию, — поправил его комполка.

— Ты со мною не спорь — сказано генерал, значит, генерал, завтра тебе бумага со штемпелем будет и погоны новые. А пока благодарность объявляю от лица командования и Комитета Национального Спасения!

— Служу Великой России! — новоявленный генерал вытянулся.

— Все мы ей служим, — машинально заметил Кеша. — А этого оставь, разберемся. Поиска не прекращать… тут уж извини, не до отдыха, покуда все не обыщем на боковую нельзя. Ну иди, генерал!

Пока шли разговоры, Хар, вцепившись зубами в поясной ремень задержанного, оттащил его в самый угол. Сел рядом и обнажил острые клыки.

Была б его воля — перегрыз бы глотку беглецу, и дело с концом. Но у людей какая-то своя логика — странная и непонятная.

Кеша долго молча глядел на Креженя. Потом спросил в лоб:

— Ну и как же, стервец, ты от нас ушел в прошлый раз? Поделись опытом!

— Как в тот, так и в этот раз уйду! — нагло ответил Седой и заулыбался своей странной улыбкой.

Иннокентий Булыгин и оборотень Хар хорошо помнили, что посадили они Креженя в каменный мешок, из которого выход был один — в бункер, где таилась до поры до времени вся честная компания. А он сбежал. Значит, у него был переходник. Значат, он сбежит и теперь, коли не принять меры. Уже бы сбежал, да, видно, связанные руки мешают, видно, ждет, когда его одного оставят, чтобы изловчиться и…

— А ну, Харушка, разоблачи-ка этого стервеца! Оборотень понял все как надо. Он вцепился зубищами в прокладку ворота, рванул раз, другой — комбинезон был крепким, не поддавался.

— А мы вот этим ножичком попробуем! — Кеша достал сигма-скальпель, тот самый, каким убили капитана, который был при Седом. Установил регулятор глубины надреза на полсантиметра, достаточно будет. Успокоил затрясшегося вдруг Креженя. — Не боись, пока что до конца резать не станем!

И полосанул крест накрест, чтоб жгутов не задеть, коими были руки скручены, полосанул по груди. Крежень взвыл. А Хар, вцепившись в лоскуты, в три приема содрал комбинезон, точнее, его остатки, содрал вместе со всем, что под ним было. И остался Говард Буковски в одних жгутах — волосатый, кривоногий с обвисшим животом, весь в шрамах — на лице-то свел, а на теле остались, пожалел себя, а может, просто времени не было.

— Ты вот чего, Хар. Возьми рванье это да пошарь по кармашкам, может, там чего упрятано?

Оборотень, забыв, что он четвероногая зангезейская борзая, встал на задние лапы свои, передними поднял разодранный комбинезон. Минуты две ковырялся, выгребал всякую мелочь: стимуляторы, антигравы-горошин-ки, какие-то датчики и приборчики, все мелкие, для спецработ предназначенные, вытащил и зеркальце в золоченой витой рамочке, три перстня с подозрительными вставками… Но переходника среди обнаруженного не было.

— Куда ж ты его девал, стервец? — удивился Кеша. Внешне он был совершенно спокоен. Но внутренне — готов изрезать гада в лоскуты — за одного только Олега изрезать, не поминая старых грехов. — Куда ж ты его засунул? Может, в задницу себе запихал?!

Крежень мрачно кривил губы. Молчал. В прошлый раз ему было похуже. В прошлый раз Гут Хлодрик держал его как на аркане, только дернись — сразу сдохнешь, от одной только мысли, одного желания горло начинало сдавливать, в глазах темнело. Сейчас полегче. Ничего, он уйдет от этих лопухов, снова уйдет! А без русского, без главаря и его слова, ничего они ему не сделают, не посмеют! Улыбка была злорадная и настороженная одновременно.

А Кеша думал о своем — надо бить! бить смертным боем, иначе не признается! да и душу отвести! Только ведь душу отведешь, нервишкам дашь волю, а этот сукин сын опять уйдет. Лучше с Иваном связаться. Пускай разбирается. А пока он разберется, тут чего-нибудь эдакое содеется, что лучше б и сразу придушить подлеца. Нет, Кеша не был пригоден для тайного сыска, в прошлый раз тоже его зря посылали — к Реброву, к предателю поганому, потому так и кончилось, что сожрали Толика рыбки клыкастые, а послали бы мастера заплечных дел, из этого иуды можно было б столько полезного выбить, столько разузнать… Кеша тяжело вздохнул. Да, он был создан для открытого боя во чистом полюшке, чтоб грудью в грудь, челом в чело. С увертливым Креженем так не повоюешь!

В густой шерсти на груди связанного что-то блеснуло. Кеша не понял — неужто сподобился нечестивец, неужто свет веры Христовой его осиял?!

— Да никак это крест у тебя? — изумился он вслух. — Это кто б мог помыслить, что такой паскудник и гаденыш в Бога верует! Крежень, да ты ли это?!

— Не юродствуй и не богохульствуй, — ответил Говард Буковски неприязненно. — Жизнь можешь отнять, а веру — нет, не тобой дана, не тебе и лишать. С крестом жил! С крестом и умру под пытками вашими!

— Ух ты, великомученик нашелся, едрена-матрена! — не выдержал Булыгин.

— А ну перекрестись, нехристь поганый!

— Сперва руки развяжи!

— Еще чего!

— Тогда нечего изгаляться!

— Не буду, ладно, уговорил. Буду пытать тебя, пока сам всю правду не выложишь. Сам напророчил, что сдохнешь под пытками. Только без креста.

Нечего тут комедию ломать, в черта ты веришь, а не в Бога. Чего это глазенки забегали, а?!

Кеша пристально уставился на Креженя, прямо на грудь, на просвечивающий в черно-седых лохмах довольно-таки внушительный крест.

— А ну-ка, Харушка, сыми с этого ирода то, чего ему носить не пристало. Сыми!

Оборотень снова встал на задние лапы, вытянул вперед передние — с длинными и тонкими, почти человечьими пальцами.

И в этот миг Крежень захрипел, подогнул колени, упал на пол, закрутился, согнулся калачом — он явно пытался дотянуться до груди — то подбородком, то коленом, то и тем и другим сразу. Все это произошло настолько быстро, что Кеша не сразу понял, в чем дело.

— Припадочный, что ли?! — заорал он. В один прыжок подлетел к крутящемуся на полу голому человеку, наотмашь врезал сапогом в челюсть, потом под ребра. Склонился, уцепился за болтающийся у плеча крест, рванул на себя, обрывая прочную серебряную цепочку. Отпрянул. — Мы тебя вылечим, стервец! Поганец!

Крежень замер на полу раздавленной, полудохлой жабой.

А Кеша уже снова сидел в своем потертом креслице и рассматривал на ладони трофей. Оборотень Хар заглядывал через плечо.

Крест был явно липовый — толстый, полый внутри. Нажмешь на него, вдавишь в грудь- и окажешься совсем в другом месте. Да, вне всякого сомнения это был переходник ограниченного, очень ограниченного действия. Но Креженю, чтобы улизнуть опять, хватило бы и такого.

— Ну что с этим поганцем теперь делать? — вопросил Кеша у оборотня.

Тот ответил с ходу:

— Отдайте нам. На Гиргею!

— Ух ты, разбежался! Вы из него плодить мелких кре-женят начнете, чтоб потом, после бойни, оставшихся людишек извести на нет, верно?

Хар отвернулся, зевнул.

— Я его лучше ребяткам из альфа-корпуса отдам. Эй, падаль, ты слышишь меня.

Седой приподнялся, сел, скрючился. Он был раздавлен, он превратился за несколько минут из усмехающегося наглеца в трясущееся и отупевшее от страха животное. И все же с каким-то надрывом, в отчаянии труса, обреченного и не подлежащего прощению, он промычал срывающимся тонким голосом:

— Сдохнете! Все равно все вы сдохнете!

— Вот это уже интересней!

Кеша снова сжал в кулаке сигма-скальпель.

— А ну выкладывай, чего знаешь!

Новый министр обороны генерал-полковник Сергей Голодов сразу пришелся Ивану по душе. Спокойный, собранный, малость лысыватый и полноватый, он имел открытое лицо армейского служаки-трудяги, не исхитрившегося еще и не изловчившегося в лабиринтах штабных коридоров. Со старым и сравнивать нечего. Прежнего Иван вспоминал с содроганием и невольно прикрывал глаза.

Тогда он был на грани, даже за ней, выкарабкался чудом. Ничего, это урок на будущее — с врагом надо без церемоний, на то он и враг.

А с другом… С другом иногда не легче, а даже сложнее.

— Нет, не могу, рука не поднимается на такое, — снова твердил свое Голодов, — вы Верховный Главнокомандующий, вам решать — будет приказ, найдутся и исполнители. Возможно.

— Вы понимаете, что вы говорите? — спросил Иван.

— Бывают случаи, когда приказы обсуждаются, — министр привстал, пододвинул к себе объемный глобус с вздымающимися горами, синими морями, белыми льдами и даже прозрачно-синеватым флером атмосферы. Глобус висел над полом на антиграве, висел двухметровым шаром-геоидом.

Указательный палец министра пробил стратосферу, нижние слои атмосферы, уткнулся в белое ледяное пятно, в самый Южный полюс. — Мы не можем нанести сюда глубинный удар такой мощности. Где гарантия, что вся вода растопленных льдов уйдет в воронку?! А если она хлынет на материки? Австралию затопит мгновенно. Половина Африки не успеет даже высунуть носа из окон! Южная Америка накроется моментально. Это только от избытков воды. А сам удар?! Вы думаете, что все города и городишки на Земле рассчитаны на двенадцатибалльные землетрясения? Нет! Там же не одни выродки живут, кроме баз противника есть и кое-что иное… Я не могу!

Иван понимал, что задача непростая. Но бить надо было именно одним ударом. И только глубинным. С расстояния не менее четырехсот километров.

Иначе ни под-антарктический дворец, ни подземные инкубаторы не накроешь.

Да, это опасно! Да, могут пострадать безвинные! Но если на поверхность выйдут нелюди, выползет вся эта нечисть — погибнут все. Вот и выбирай. Одно было ясно — с ударом в ближайшие два дня ничего не получится. А там вторая ложа Синклита, «серьезные» могут нанести такой удар по России, что не о чем и говорить будет. Уж эти выродки никого жалеть не станут. Они так хлопнут дверью перед своим уходом, что земной шарик расколется.

Иван оттолкнул висящий глобус. Покачал головой.

— Все верно говоришь, министр. Все верно! Но есть логика мира. И есть логика войны!

— Нам никто войны не объявлял. И не посмеет объявить!

— Конечно, не посмеют. Вот и начнут без объявления… А мы поставим силовые барьеры, заслоны. Мы все объясним людям.

— Глубинный удар сметет все заслоны. Мы не наносим таких ударов даже в Дальнем Космосе. А по Земле лупить… нет, увольте!

Прав был министр. Прав по-своему. Но и выход находить было нужно.

Взявшись за гуж, не говори, что не дюж! Отсчет времени идет на часы, на минуты.

— Ну а если экзотом? Новым оружием хваленым. Голодов развел руками.

— Вырвать огромный кусок из земного шара, отправить в иное пространство? Мгновенно нарушится вся система, Земля сорвется с орбиты.

— Земля уже сорвалась с орбиты, — зловеще пробормотал себе под нос Иван. Но имел он ввиду нечто иное.

У виска противно звякнуло особым протяжным кодом. Внутренняя? Это мог быть только Кеша, прямо из Космоцентра Видеоинформа.

— Ну чего там?! — недовольно спросил усталый от бессонных ночей Иван.

Включил мысленно связь.

— Тута знакомец наш отыскался невзначай, — прохрипел Иннокентий Булыгин, будто он сидел прямо в голове у Ивана, не поздоровавшись, не представившись. — Сердце неладное чует. Да и он грозится, бубнит чего-то невнятное, видать, спятил. Иван, слагай с меня полномочия коменданта! Тут поумнее меня нужны и покруче!

— Да не мельтеши ты! — разозлился Иван. — Давай толком обстановку!

Давай обзор!

Он переключил Кешу на внешнюю связь. Вывел на два больших экрана.

Скрывать не от кого секретов — Голодов, охранники, спящий на диване прямо в кабинете Глеб Сизов.

Креженя он сразу и не признал. На полу каюты сидело какое-то человекообразное, гадина какая-то волосатая с бессмысленно-животным лицом.

— Не-е, Иван, мы его не трогали, честное слово! — с ходу начал оправдываться Кеша. — Он сам сверзился. Талдычит невесть чего про конец, про взрывы какие-то. А толком ничего не может объяснить, одним словом, крыша поехала!

Иван похолодел. Только еще не хватало проблем с Космоцентром. Они все же не сдались! Они ведут свою игру! Уже провели. А он пока ничего не успел. Ну Кре-жень! ну негодяй!

— Почему не приняли мер! — заорал Иван, бледнея; — Ты что, не отдаешь себе отчета?! Ну, Мочила, гляди- дружба дружбой, а служба службой! Я с тебя за все спрошу!

Кеша промолчал. Обиделся.

— Немедленно осмотреть всю станцию! Обшарить сверху до низу!

— Шарят уже, — доложил комендант Космоцентра, — по десятому разу шарят!

— Ну и что?!

— Пока ничего. Прилетай сам, Ваня…

— Я тебе не Ваня! — процедил Иван. — Я тебе Верховный Главнокомандующий и Правитель Великой России!

Кеша втянул голову в плечи, поморщился. Что он еще мог сказать! Дела хреновые, совсем плохие. Но ведь и Иван разорваться не может — Федерация бескрайняя, это тебе не Видеоинформ, это посложнее будет, а ведь Иван-то обучения специального тоже не проходил, на Правителя экзаменов не сдавал, ясное дело, тяжело ему. Да никуда не денешься, назад поворота нету.

— Надо еще полк послать в усиление, — предложил Голодов, — заодно просмотрят каждый микрон.

— Не надо полка, — отозвался Иван, — не надо лишних жертв! Там дело серьезное! — Он замолчал на минуту в тяжелом и непростом раздумий. Долго длилась эта минута, свинцовой вечностью. Потом сказал: — Я вылетаю в Космоцентр. Через полтора часа. Все! С ударом спешить не будем. Эй, Глеб, просыпайся, остаешься за меня! А вы готовьте вооруженные силы, ни секунды передышки, чтоб полным ходом! Все должны быть наготове, ни одной законсервированной машины! Военные заводы на полную мощь! Короче, не мне вас учить! Все!

Иван уже знал, куда он пойдет перед вылетом.

Иначе нельзя.

Туда!

После полумрака кабинета огромный, возносящийся к синим небесам белый Храм ослепил его. Золотые Купола — Святые, величественные, уходящие в заоблачные, незримые выси. Да, подлинный полет здесь, на Земле — вот он, самый совершенный звездолет, самый быстроходный вселенский крейсер. И незачем отрывать свою смертную, грешную плоть и бежать куда-то, на край Мироздания.

Достаточно воспарить духом, чтобы, не сходя с места, оказаться значительно выше… и ближе.

Ближе? К кому?!

Иван умерил шаг. Под сводами было тихо и благостно.

Горели свечи. Много свечей под образами.

У самого иконостаса молился человек в длинных темных одеяниях.

Он стоял на коленях, осенял себя широким крестным знамением и склонял седую голову к самым мраморным плитам пола.

Иван прошел вперед. Опустился на колени рядом с молящимся. Закрыл глаза. И мир растворился в небытии. Он остался один во Храме. Один во Вселенной. И он обращался лишь к Тому, кто растворен во всем и пребывает везде.

Господи! Дай силы, еще немного сил и времени. Не помощи прошу, не чуда. Только сил для благих дел, творимых за всех созданных Тобою и во Имя Твое. Не оставь на пути крестном! Услышь мя! Услышь, Господи!

Иван не открывал глаз. Ждал. Он помнил то необыкновенное чувство, когда силы просыпающегося духа поднимают к сводам, делают тело невесомым, парящим… нет, не тело, то душа сама воспаряет и единится с Духом, обитающим под этими сводами. Так было с ним. Было уже не раз. Отправляясь в Систему, на верную смерть, он забрел сюда. Нечто более сильное, чем разум, привело его во Храм. И он поднялся над собою. И он получил благословение.

Иди, и да будь благословен!

И он ушел.

И он вернулся. Вернулся из Иной Вселенной.

И он снова был в Храме.

И снова покидал его и Землю.

Он вернулся с планеты Навей, из Пристанища, из самой преисподней. Это было невозможно, из мира мертвых не возвращаются. А он вернулся.

И попал в земное Пристанище!

Господи, даруй же надежду и веру! Дай сил в последнем восхождении на мою голгофу! Не оставь!

Тяжесть давила на Ивана. Страшная тяжесть. Гнула к мраморным плитам.

Не давала воспарить к сводам, обрести облегчение душевное. Он не хотел верить в страшное, не мог себя заставить поверить в это. Ведь сам Архистратиг Небесного Воинства, сам Архангел Михаил благословил его на подвиг и муки. И он взвалил на себя неподъемную ношу. Он отрекся от себя во имя всех остальных.

Он взял грех на душу, чтобы иные очистились и вернулись к Богу, к жизни, к возрождению. Так почему же сейчас Дух, растворенный здесь, не приемлет его взыскующей души, не вбирает ее в себя, даруя покаянием и отпущением грехов?! И как ему идти дальше по страшному пути выбранному?!

Лики. Лики. Лики, бесстрастные и сокрушающиеся, взирали сверху. Они были там, а он здесь внизу. И не оживали глаза, не наполнялись скорбью и печалью, напутственным теплом и состраданием.

— Чего ищешь, сын мой? — спросил молящийся подле.

Иван медленно повернул голову.

И встретился взглядом с глазами Патриарха, усталыми, скорбными, ждущими ответа. Почему он сразу не узнал его? Седой, исхудавший, кожа пожелтеластареет Патриарх. Что же поделаешь, и прочие не молодеют, такова горькая участь смертных.

— Ищу напутствия доброго, — тихо ответил Иван. Патриарх вздохнул.

Отвернулся. Встал с колен. Иван тоже поднялся. Замер рядом.

— Горестные грядут времена, — промолвил старец, — и ты ускоряешь их приход. Большую печаль несешь в мир.

Иван вздрогнул. Не таких слов ожидал он.

Болью сковало сердце.

И пришли из памяти слова старые, слышанные из уст этого старца, изреченные будто в другой жизни, когда его и старцем-то назвать нельзя было. «Боль вырывается наружу и порождает новую боль, обида — обиду, тоска становится неизбывной. Горя жаждой» мщения, выплескивая обиду, принесешь Зло в мир, помни об этом. Тебе будет казаться, что борешься со Злом, что ты есть истребитель Зла, но истребляя его и обарывая лишь силой, ненавистью и мщением, будешь умножать его! И настанет день, час, когда ты перестанешь понимать, где кончается Добро и где начинается Зло. И сам станешь воплощением Зла! Это будет страшный день для тебя и для всех, страшный час, не дай Бог, чтобы настал он, ибо не помогут тогда тебе ни Животворящая Сила Креста Господня, ни добрые напутствия. Помни, в какой мир ни вознамерился вступить ты, чего бы ни содеял, не меч в него принести ты должен, не злобу и ненависть, вражду и раздоры, а одну любовь только. Помни об этом!»

Патриарх заглянул в глаза его. И кивнул еле заметно, будто только что повторил вслух слова свои прежние.

— Слишком много горя, слишком много смертей. И будет больше, сын мой.

Пусть Бог простит тебя и благословит. Мне же грешному сие не под силу.

Прощай!

Старец отвернулся, помедлив секунду. И быстрым шагом пошел прочь. Лишь черные развевающиеся одеяния в последнем порыве коснулись Иванова плеча.

Ушел! Не благословив?!

Иван стоял в оцепенении.

Пора вылетать, он сам назначил срок.

Но и уйти отсюда просто так нельзя.

Он поднял голову, повернул налево, направо — лики! лики!! лики!!!

Вот и Архистратиг.

Лицо иное. Глаза иные. Но это он. Он! Направивший его на путь воина.

«Доселе ты был лишь странником — мятущимся, сражающимся, страждущим, ищущим, но странником. А теперь, пройдя через круги испытаний премногие и обретя себя в муках и битвах, да приидешь ты под длань мою! И наречешься отныне воином. Да будет так!» Это он! Сквозь олифу, старые краски, иконописные темные очи прорезались вдруг чудом неизреченным бездонно-серые, всевидящие глаза Небесного Воителя. И узрели Ивана. И вошли чудесные лучи, испущенные ими, в его глаза, и дали силу, веру и надежду. И ощутил Иван себя не одним. Он даже чуть обернулся назад, на легкий, пространный шум, на чистый небесный звон — и в глаза ударило ослепительным сиянием, сверканием золотых доспехов. То под алыми, небесно-голубыми и золотисто-черно-белыми хоругвями и стягами стояли неисчислимые полки, пресветлые рати, тысячи и тысячи дружин. И он был впереди их. И они шли за ним!

— Подойди к Нему! — тихо прозвучало в ушах.

И Иван сразу понял — куда и к кому он должен подойти.

Нет, он не приблизился к Лику Спасителя. Наоборот, он отошел назад, на пять шагов, десять, двадцать. И тогда лишь он узрел воочию Его.

Слов не было.

Был лишь взгляд.

И во взгляде этом светилось само благословение.

Иди!

Иди! И да будь благословен!

Но прежде, чем выбежать из Храма, Иван застыл на миг, ощущая, как вздымается к высям его существо. И миг стал минутой, часом. Его вознесло под своды. И он растворился в океане пребывающего здесь Духа. И он сбросил свинцовую тяжесть усталости — вниз, во прах, во мрак земной и подземный. Он ощутил прилив сил. Как и тогда.

Он видел все — и Чудесный Образ, и всю Землю сразу, и миллиарды, миллиарды непогубленных душ людских, и океаны света, и малую свечу во тьме, и всю Вселенную, и Золотые Купола, сияющие в ней небесным очищающим сиянием.

Кеша подошел шаркающей походкой. Пожал протянутую руку.

— Хочешь потолковать с ним? — спросил он.

— Нет, — ответил Иван, — не хочу. У нас мало времени. Что нашли твои парни?

— Пока ничего, — смущенно протянул Кеша. — Может, ни хрена тут и нету, зря я только шухер навел?! Иван похлопал его по плечу. И сказал:

— Готовь эфир. Срочно!

— Слыхали! — Иннокентий Булыгин повернулся к замам, помам и прочей братии, зудевшей вокруг него рою подобно. Кешу здесь слушались. Кеша был строг и справедлив.

Через восемь минут Иван сидел в студии. Еще десять ушло на оповещение всех служб информации по всем мирам во Вселенной, где бы они ни Заходились.

Его обращение должен был услышать и увидеть каждый — каждый имеющий глаза и уши. Другого не будет.

И когда разбуженные, бодрствующие, оторванные от работы, застигнутые на лету, на бегу миллиарды землян притихли у вспыхнувших не по их воле экранов, вспыхнувших зеленой, мигающей и броской надписью «Экстренное сообщение!», когда вся Федерация, вся Вселенная застыла в напряжении и тревожном ожидании слова Земли, Иван начал:

— Люди! Земляне! Соотечественники! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, Председатель Комитета Национального Спасения Великой России и Объединенной Европы.

Известие мое печально и безрадостно. Но человечеству, всем нам, не следует уподобляться страусу, прячущему голову в песок при приближении опасности. Я говорю вам о том, что есть. Недобрые силы Иной Вселенной готовят вторжение в наш мир — Вторжение страшное, беспощадное, всеуничтожающее. Мы не знаем точного дня и часа, но агрессия может начаться в любую минуту. Под-; готовительные операции силами зла уже проведены и проведены успешно — по своей обороноспособности человечество отброшено на сто пятьдесят лет назад, во все властные структуры внедрена и действует резидентура и агентура противника. Именно по последней причине в Великой России и Объединенной Европе, как вам уже известно, были Проведены смены властвовавших режимов — те, кто способствовал иновселенским силам и готовил вторжение, смещены со своих постов, должностей и сурово наказаны. Сейчас все мы, все сорок восемь миллиардов землян, а также миллиарды наших собратьев по разуму в нашей Вселенной, стоим на грани полного уничтожения и исчезновения. Повторяю, никогда еще человечество не встречалось на поле боя с таким противником — сверхразумным, обогнавшим нас в развитии на тысячелетия, вооруженным сверх всяких границ фантастической по нашим меркам техникой уничтожения. Силы неравны. Но у нас нет выбора. Неумолимая и смертная орда идет на нас, чтобы обратить нас во прах и сделать наш мир своим миром. Ни о какой пощаде и проявлениях милосердия к побежденным не может идти речи. Мы имеем дело с негуманоидной сверхцивилизацией, для нее наша цивилизация всего лишь помеха, которую следует просто устранить. У нас мало шансов на победу — практически у нас их нет. И все же мы не дадим себя безропотно и покорно уничтожить, ибо мы люди, созданные Творцом по Его Образу и Подобию, а не двуногий скот, которому уготована бойня. Мы должны сделать все, чтобы встретить неумолимого и грозного врага во всеоружии. Нам много что надо сделать в эти оставшиеся дни, часы. Но главное, перед лицом смертной для человечества опасности мы обязаны — я повторяю, обязаны! объединить все свои силы, всю мощь и весь разум человечества! Мы обязаны превратить само понятие Федерация из пустого звука, не означающего ничего кроме сложившегося положения — существования в нашей Вселенной двух миров, двух образов жизней и двух соперничающих цивилизаций Земли, в единый боеспособный организм, готовый отразить агрессию извне.

Ныне не время размолвок и дискуссий, не время выяснения отношений. Вы прекрасно понимаете, что я мог бы обратиться к руководству Всеамериканских Штатов, к Комиссариату Синклита Мирового Сообщества по правительственным, дипломатическим каналам и предложить объединение, союзничество, предложить создание единого Штаба отражения иновселенской агрессии с неограниченными полномочиями. Но я не стал этого делать по двум причинам. Первая заключается в том, что каждый из вас должен знать о грядущем, знать о том, что сделано для спасения цивилизации и спасения лично вас. Не может быть никаких келейных, тайных переговоров. Прошла пора подобной дипломатии.

Пришло время открытых решений — и каждый должен знать с самого начала: вот враг! а вот друг! Каждый должен знать, кто тормозит процесс создания Единого Фронта! Есть и вторая причина, в Мировом Сообществе и поныне пребывают у власти лица, тайно работавшие на противника, готовившие Вторжение. Я не хочу огульно обвинять всех достойных людей в госструктурах Запада и Федерации. Но факт остается фактом — предатели и агентура противника остаются на своих местах. И поэтому обращение мое я прошу рассматривать как ультиматум! Да, ультиматум!

Время не оставляет нам возможности для долгих переговоров. Мы прекрасно понимаем, что Запад переживает сейчас не лучшие времена — стихийные бунты уже превратили большинство городов Южной и Северной Америки в развалины, в пепелища. Но выбора у нас нет. И потому я, как Председатель Комитета Национального Спасения Великой России и Объединенной Европы, как Верховный Главнокомандующий и временно исполняющий обязанности Правителя Великой России, призываю руководство Мирового Сообщества, а точнее, его оплота, Всеамериканских Штатов до двадцати двух ноль-ноль завтрашнего числа сего года официально объявить о поддержке Комитета Спасения Федерации и передать в его штабы управление всеми наземными, воздушными, морскими, космическими и инопланетарными силами Сообщества. Повторяю, Фронт должен быть единым!

Только объединение всего человечества даст нам шанс выжить.

Я хочу, чтобы меня правильно поняли. И ответственно заявляю, что не преследую в данной акции никаких личных или групповых интересов; Сразу по выполнении Комитетом, Единым Фронтом их задач, я обязуюсь вернуться на прежнее место службы в отделение Дальнего Поиска на ту же должность, что занимал ранее, и в том же звании. Но сейчас мы не можем тянуть времени, проводить выборы и заниматься прочими подобными игрищами.

Я повторяю прямо и открыто- наш ультиматум подлежит безоговорочному и своевременному выполнению. В случае отказа другой стороны от исполнения ультиматума, Великая Россия примет самые решительные меры для немедленного создания Единого Фронта и единого Комитета Спасения Земной Цивилизации!

Братья и сестры! Я призываю всех вас к спокойствию и единению. Чтобы ни произошло на Земле, мы будем едины. И мы отразим натиск агрессора! Не только Земля, не только Солнечная система, вся наша Вселенная — наше Отечество, мы рождены в нем. И мы имеем полное право на защиту его от внешнего врага. Мы обязаны встать на его защиту! Мы помним заветы наших легендарных предков. Кто придет к нам с мечом — тот от меча и погибнет!

Наше дело правое, мы победим! С нами Бог, братья и сестры!

Иван откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза.

Теперь обратного пути нет. А когда он был у него, этот обратный путь?

В Системе? Или в Пристанище? А может, на Земле?!

— Не слишком круто? — спросил тихонько подошедший Иннокентий Булыгин.

— Надо бы покруче, — посетовал Иван, — да я не мастер речи говорить.

Бот подготовлен?

— Да.

— Тогда пошли. И дай сигнал — планомерная, спокойная эвакуация.

Остается только минимальная охрана на внешних плавсредствах и самый необходимый техперсонал, понял?

Палуба студии качнулась. И Иван с Кешей, а за ними все остальные полетели на ребристую стену. Где-то вдалеке, за прозрачными экранами обзора полыхнуло заревом — стало светло будто и не в Пространстве, а где-нибудь на Земле в погожий денек.

— Поздно, — прохрипел Кеша, отплевываясь кровью. — Это диверсия!

— Ничего не поздно! — отрубил Иван. — Живо в бот! Эвакуация ускоренная! Но без паники чтоб!

Второй взрыв сотряс исполинский шар Космоцентра Видеоинформа, когда они оба, да вдобавок с оборотнем Харом и четырьмя «альфовцами» приближались к орбите Марса.

Булыгин включил полную прозрачность. Доложил:

— Девяносто четыре процента личного состава Космоцентра эвакуировались по плану. Остальные… Бог их знает, что там с ними!

Полубезумный Крежень, связанный цепями по рукам и ногам, лежал в грузовом отсеке — с ним предстоял разговор особый. Хар беспоминутно чесался и зевал, нервничал. Но глаза у него были мутные, рыбьи, без признаков тревоги, а стало быть, никаких новых сюрпризов не предвиделось.

Вполне хватало и этого одного, свершившегося.

Иван, не отрываясь, смотрел назад, во мрак вселенский, перемежающийся яркими вспышками, снопами, гроздьями рассыпающегося огня.

Колоссальное, непомерное сооружение, восьмое чудо света содрогалось от чудовищных взрывов, разваливалось, крошилось, вспучивалось и лопалось. Это была смерть титана.

Медуза Горгона Космоса умирала, издыхала в страшных судорогах и конвульсиях. И ее волосы-змеи, тянущиеся на тысячи верст во мрак, будто почуяв внезапную свободу, отрывались от уродливой, всесильной прежде и завораживающей головы, извивались, сбивались в клубки… и горели, полыхали, сотрясались в нервически-болезненной, паралитической дрожи. Это был конец Чудовища, властвовавшего над Хаосом и Космосом, простиравшего незримые щупальца на тысячи световых лет и державшего в них всю Вселенную-матушку. Это был конец прежней жизни, старой — жизни в мире и покое, в тихом гниении и вырождении.

И это было Началом.