"Виталий Шенталинский. Свой среди своих (Савинков на Лубянке) " - читать интересную книгу автора

кучера. Я смотрю на него и смеюсь.
До Минска нам предстоит сделать 35 верст.
Деревня. Лают собаки. Потом поля, перелески, опять поля, снова деревня.
И опьяняющий воздух. А в голове одна мысль: поля - Россия, леса - Россия,
деревни - тоже Россия. Мы счастливы - мы у себя.
Высоко над соснами вспыхнул красноватый огонь. Что это? Сигнал? Нет,
это Марс. Но он сверкает, как никогда...

16 августа

На заре мы сделали привал в поле. В небе гаснут последние звезды.
Фомичев объявляет со смехом:
- Буфет открыт, господа!
Он предлагает водки и колбасы. Мы браним его за то, что он забыл купить
хлеба.
[Иван Петрович стоит в стороне. У него на губах насмешливая улыбка. Или
это мне показалось?]
Лошади трогаются. Вот, наконец, и дома. Приехали. Минск. Борис
Викторович и Александр Аркадьевич снимают шинели и шлемы [и отдают Ивану
Петровичу свои револьверы]..."

Важный момент! На суде Савинков скажет об этом иначе: "Вы, может быть,
подумаете, что я ехал с бомбой в кармане, а я ехал и револьвер свой, перейдя
границу, бросил..." И дальше: "Я револьвер бросил на границе..."
Так бросил или отдал? Как все было на самом деле? Сегодня мы можем
судить об этом лишь предположительно. В одной из промелькнувших в советской
печати публикаций появилось еще одно свидетельство, взятое из каких-то
неназванных конфиденциальных источников: будто бы при въезде в Минск между 6
и 7 часами утра Савинков резко изменился, замкнулся, стал более официальным
и настороженным. Что случилось с Савинковым - почуял опасность или уже
понял, что его ждет? Но так или иначе - разоружился...

"Мы останавливаемся у одного из домов на Советской. Здесь мы отдохнем и
вечером уедем в Москву.
Поднимаясь по лестнице, я говорю:
- В этой квартире живет кто-нибудь из членов нашей организации?
- Да, - улыбаясь, отвечает Новицкий.
Мы звоним. Нам открывает высокий молодой человек в белой рубашке. У
него бледное, очень суровое, хотя и с мелкими чертами лицо и холодные
небольшие глаза. Я колеблюсь: такими за границей представляют себе
комиссаров.
Молодой человек не в духе. Вероятно, он недоволен, что его разбудили
так рано. Он идет доложить о нашем приходе. Кто он? Вестовой? Из передней мы
проходим в столовую, большую комнату с выцветшими обоями. На столе остатки
вчерашнего ужина. Мои товарищи направляются в кухню, чтобы почиститься и
помыться.
Я чувствую смутное беспокойство. Я присаживаюсь к столу. Неожиданно
открывается дверь. На пороге стоит человек огромного роста, почти великан.
Он в военной форме, с приятным лицом. Он удивлен. Это, наверное, хозяин.[3]
Я встаю и подаю ему руку.