"Сергей Шаргунов. Вась-Вась (Повесть)" - читать интересную книгу автора

электричества, лазутчики уюта, и вдыхал острую смолистую свежесть, к которой
так просилось слово "жестокость".
Здесь, на кромке леса, я вдруг вспомнил Наташины густые волосы
молдаванки, которые она наверняка распускает перед сном. Распускает...
Неожиданно я вспомнил о них с вожделением.
Мне подумалось о связи волос и леса. Лес подобен волосам древнего
человека, моего далекого предка, свидетелем ему были разве что вечные
звезды. Лес - как волосы, длинные и густые. От них идет волна ужаса. Льет
дождь - лес тяжелеет и намокает, сырая волосня душегуба. Ночной лес зловещ
безупречно. Лес и тьма - спутанные волосы в сочетании с черной кожей
каннибала.
Страшно и сладко узнать в нем себя. Так собака вспоминает в себе волка.
Я глянул вперед на темную дорогу в мазках призрачного огня. Там,
впереди, было шевеление какой-то каши. Я вглядывался. Навстречу неслось
приветливо: гавк-гавк-гавк...
Я поспешил вернуться за калитку.
Во дворе по-прежнему спасали Петю. Сейчас Аня лила ему йод из склянки в
месиво локтя и по ноге. Штанина его была завернута, открывая сырое мясцо
голени. Петя скрипел зубами, Ульяна светила.
Я выхватил у нее фонарь. На круглом стекле алела крепкая капелька
огненной крови.
Я поднес фонарь к подбородку и оскалился. Ни капли брезгливости. Один
кураж! Подсветка снизу вверх делает рожу жуткой.
- Ха!
Аня отшатнулась, склянка упала в темноту.
- Отдай! - закричала Ульяна.
Я скалился и рычал.
Петя всхлипнул.
Ульяна с внезапной сердитой силой навалилась на меня, выкрутила фонарь,
встряхнула.
Капля растянулась по стеклу.
Свет стал мутно-рыжим.
Это было в мае, в Москве.
Молочная капля ползла по Аниной смуглой просторной груди, пропитывая
кожу, теряя белизну. Меня заводила осторожность, которая от нас требовалась.
Мне хотелось глубоко в ее ошпаренное нутро, где было нагло и грубо, но
хлипко и пугливо. Ее уже можно было сотрясать, слегонца. Она лежала передо
мной, готовая, как невеста.
Дорога была скользкой и чистой.
- Ой, потише!
Я остановился. Снова двинулся. И снова. Она задышала сильнее. Трясти ее
надо было бережно и вкрадчиво. Не разгуляй ее, не рванись жадно. Будь
прохладен.
Я лежал в ней, наслаждаясь невесомостью, и гладил правую тяжелую грудь.
Сдавил сосок. Капля молока, зрелая, резво выкатилась и побежала, делаясь
невидимой, превращаясь в каплю озноба.
Так бывает даже с самым ярким событием - чем дальше, тем оно
бесцветнее, пока не сольется с пустотой.
Звонок в дверь. Я подскочил.
- Уже пора? - Аня была недовольна.