"Анри Шарьер. Бабочка ("Папийон" #1) " - читать интересную книгу автора

Что я сделаю, когда сбегу? А в том, что я сбегу, я перестал сомневаться,
когда в моих руках появился патрон.
Первым делом вернусь в Париж и убью лжесвидетеля Полина. За ним
последуют два полицейских. Но двух полицейских недостаточно. Я должен убить
всех полицейских. По крайней мере, многих. А! Знаю! Вернусь в Париж. Положу
в чемодан взрывчатку - сколько влезет. Десять, пятнадцать, двадцать
килограммов. Подсчитаю, сколько взрывчатки потребуется, чтобы взорвать как
можно больше полицейских.
Динамит? Нет, можно найти кое-что получше. А почему бы и не
нитроглицерин? Хорошо, посоветуюсь со специалистами. Но "курицы" (так мы
презрительно называли полицейских) пусть не сомневаются. Я поднесу им счет.
Мои глаза закрыты, и платок покоится на веках. Я ясно вижу чемодан,
нагруженный взрывчаткой, и часовой механизм. Осторожно. Она должна
взорваться в десять часов утра на первом этаже полицейского участка, что на
ул. Ювелиров, 36. В это время в ожидании донесений и показаний там находится
150 "куриц". По скольким ступеням мне надо будет подняться? Тут ошибиться
нельзя. Надо точно рассчитать время, чтобы чемодан попал в назначенное место
непосредственно перед взрывом. А кто его понесет? Хорошо, позволю эту
дерзость себе. Я подъезжаю на такси к полицейскому участку и уверенным тоном
говорю двум полицейским, стоящим у ворот: "Поднимите-ка этот чемодан в зал,
я приду позже. Скажите комиссару Дюпону, что это передал ему комиссар Дюбо и
что он сейчас придет".
Но послушают ли они меня? А вдруг среди всей этой своры болванов я
наткнусь на двух умных? Тогда провал. Надо найти что-то другое. Я ищу.
Должен найти решение, которое даст мне стопроцентный успех.
Я встаю, чтобы выпить немного воды. Думал так много, что заработал
головную боль. Снова ложусь. Минуты текут медленно, и этот свет, этот свет,
Боже милостивый! Я смачиваю платок и снова кладу его на глаза. Мне приятно
от холодной воды. Всегда буду пользоваться смоченным платком. В эти долгие
часы, когда я вынашиваю планы мести, я очень ясно вижу себя выполняющим эти
планы. Всю ночь и даже часть дня я мысленно брожу по Парижу, будто мой побег
стал свершившимся фактом. Это произойдет наверняка. Первым делом, преподнесу
счет Полину, а потом, разумеется, "курицам".
А присяжные? Эти выродки будут жить в тиши и спокойствии? Эти дохлятины
уже возвратились по домам, довольные от сознания выполненного долга. Они
горды и важничают перед своими буржуа.
Хорошо. Что делать с присяжными? Ничего. Эти глупцы не способны быть
судьями. Если присяжный - полицейский или бывший таможенник, он ведет себя
как полицейский или таможенник. А если он молочник, то ведет себя как
обыкновенный человек. Обвинителю не пришлось много трудиться, чтобы
подчинить их себе. Они, действительно, не несут ответственности. Я взвесил и
решил: не сделаю им ничего дурного.
Описывая мысли, которые одолевали меня много лет назад и которые встают
передо мной сейчас со столь потрясающей ясностью, я лишний раз убеждаюсь в
том, до какой степени тишина и одиночество могут возбудить фантазию. До
сумасшествия. Человек как будто раздваивается. Он способен оказаться в любом
месте и в любое время. Вот его дом, отец и мать... семья, детство, этапы
жизни. Эта двойственность удивительно реальна. Человек и в самом деле живет
в воображаемом им мире. Прошло тридцать шесть лет, но мое перо без усилий
скользит по бумаге, воспроизводя мысли тех минут моей жизни.