"Александр Шаров. Загадка рукописи N 2 700" - читать интересную книгу автора

объекты". Приказом по институту была образована временная рабочая группа,
руководимая Олегом Модестовичем Русаковым и Иваном Ивановичем Духовым.

- Римские трибуны, - сказал Лухов Рысакову. - Надеюсь, мы с вами окончим
дни благополучнее, чем Гракхи.

Рысаков выхлопотал для Лухова денежное вознаграждение по "безлюдному
фонду" - прекрасное своей нелепой печальностью лингвистическое
новообразование; эта оплата успокоила мою совесть.

Для работы предоставили ту самую комнату, где проходил первый эксперимент
- тихую, отлично оборудованную.

Комплектовал рабочую группу Лухов. Он включил в нее своих старых друзей из
"клоба реликтов": полиглота, знатока тайнописи со звучным именем Ромео
Альбертович Талиани и археолога, отставного университетского профессора Петра
Климовича Кущеева, Кущеев был болезненно худ и молчалив. В институт он
являлся, как на службу, к девяти, с какой-либо старой книгой - по преимуществу
словарем или подшивкой журналов и весь день проводил, листая принесенный том.
Он был совершенно бесстрастен и только жесточайше обижался, по-детски краснея,
когда рассеянный Рысаков называл его Кащеевым вместо Кущеева. Позднее Иван
Иванович пригласил в группу черноглазого, красивого кандидата биологических
наук Александра Михайловича Мудрова.

Сотрудник института доктор физико-математических наук Яков Борисович
Адамский принял на себя руководство экспериментальной частью, то есть
бесчисленными фотографированиями рукописи.

Все члены группы по списку, составленному Иваном Ивановичем, пропускались
в институт даже без проверки документов, согласно специальному распоряжению
Олега Модестовича. Беспрецедентный порядок вызывал молчаливое негодование
вахтеров и коменданта.

В конце второго месяца работы казавшийся поначалу "бесполезным" Александр
Михайлович Мудров сделал принципиально важное открытие. Он высказал
предположение, что рукопись читается по линиям годовых древесных колец.
Гипотеза подтвердилась. С тех пор обрывки слов и фраз, неимоверным трудом
выуживаемые из сопоставлений сотен снимков, стали соединяться в осмысленный
текст.

- Чутье, - сказал Рысаков, - или инстинкт, по любимому слову Лобачевского.
Они только и делают ученого ученым.

Расшифровка рукописи, кроме трудностей, обусловленных способом ее
написания, "вырезания", "выгрызания", осложнялась еще тем, что записи на
немецком языке прерывались словами и терминами иноязычного происхождения,
изображенными латинскими или арабскими буквами, а в иных случаях чем-то вроде
иероглифов. Такие слова особенно поражали при общей канцелярской обыденности
текста, вызывая чувство, какое может возникнуть у путника, пересекающего
безжизненное плато, если перед ним внезапно оказывается провал без дна.