"Виктор Шавырин. Коза-дереза (Повесть, Журнал "Русская Провинция" 1996/1)" - читать интересную книгу автора

смиренно отходит в сторону и вроде бы интересуется травой.
До сих пор я испытываю благодарность к этому Кольке, - да будет ему
земля пухом! Это был редкий поступок. Я-то вначале даже подумал, что он еще
сильнее натравит на меня козу. А он ее nrncm`k. Но торопится Колька выбрать
дубок потолще, исчез он за бугром, и снова коза лукаво смотрит на меня, и
снова, вытанцовывая, приближается и склоняет свои острые рога...
Долго я кричу на ветер - или пищу? Тогда-то мне казалось, что кричу. И,
наконец, слышу в овраге какое-то пыхтенье, и, заглянув в него, с удивлением
вижу две огромные вязанки хвороста, едва ползущие вверх по каменистой тропе.
Но не то меня удивляет, что сами собой ползут в гору вязанки, а то, что под
ними кто-то хлюпает, словно давясь от смеха. Тут я даже забываю про козу и
смотрю, распахнув глаза, на это недоумение.
Первой выползает на ровное место соседка. Она выныривает изнпод своего
неподъемного хвороста, падает рядом и с визгом катается по земле, то и дело
вскрикивая:
Ой, не могу! Ой, держите меня четверо! Ой, кино!
...Потом мне объяснили, что слово хочет было самым смешным в моем
жалком призыве о помощи. Откуда я мог знать, чего хочет коза.
Знать этого не дано никому.
Когда это было? Пожалуй, давно, потому что с тех пор я несколько раз
успел обновиться. Это было во времена изначальные, баснословные. Замечали ли
вы, что в древнейших мифах нет места человеческим чувствам, особенно
радости? Вот и я, кажется, в те времена не умел радоваться даже тогда, когда
это полагалось, когда радовались жившие более меня.
Но не надо думать, что дело происходило во времена мрачного
средневековья или что я вспоминаю суперпатриархальную, заслоненную болотами
и тайгой деревушку на безымянном краю света. Нет, почти с первых дней бытия
мы черпали свои впечатления не только из живой жизни. Было в нашей деревне
нечто, связывающее ее с миром, с его неутомимо-бодрыми или страшными
абстракциями, и считалось это нечто хоть не главным, но все же существенным
в нашем бытии.
Это нечто представляло собой черный диск, висевший высоко в углу или,
лучше, черную тарелку, к которой по проводам шла магия понятного и
невразумительного, веселого и угрожающего, разборчивого и не очень. Откуда
шло - кто знал? Но тарелка пела то множеством развеселых баб, радовавшихся
зажиточной колхозной жизни, то тележила заунывные песни прошлого, то
деловито тараторила о чем-то умственном, то передавало сводки погоды.
По воспоминаниям матери, тарелка появилась очень давно, когда она сама
была маленькой. С тех пор она замолкала только на ночь. Говорила мать, что
живший напротив мальчишка по имени Хряк (толстенький такой был, Господь с
ним, его потом раскулачили вместе с родителями) пришел, в числе других,
подивиться на говорящую тарелку, раскрыл рот, и так простоял с раскрытым
ртом часа три, а то и четыре. Экзотика прошлого не может не умилять: но
мы-то, следующее поколение, ничуть не удивлялись радио и даже не боялись его
так, как взрослые, а взрослые очень боялись: слишком уж твердо помнили они,
как в один солнечный день тарелка объявила о войне. И позднее, когда начали
летать космонавты, не одна баба в ужасе замирала перед черным диском,
заслышав те позывные что, так хорошо запомнились за четыре года войны, звуча
перед сводками Сов информбюро...
И еще были впечатления от дальних стран. В легком тумане дыбились