"Ирвин Шоу. Одиссея стрелка" - читать интересную книгу автора

- А вы сказали им, что вы тоже грек? - спросил Новак.
- Сказал, когда наконец объявился тот, что говорил по-английски.
- До чего нелепо, - протянул Новак задумчиво, - быть греком, бомбить
Грецию и не знать языка... А можно, я напишу своей девушке, что у них была
рация и они связались с Каиром?
- Она девушка техника-сержанта из Флашинга в Лонг-Айленде, - монотонно
проговорил Уайтджек. - Чего бы тебе не смотреть правде в глаза?
- Мне так больше нравится, - ответил Новак с чувством собственного
достоинства.
- Да, пожалуй, можно написать, что у них была рация, - сказал Стаис. -
Это было так давно. Через три дня ДС-3 нашел окно в облачности и сел. Все
время лил дождь и перестал всего минут за тридцать до темноты, так что,
когда самолет приземлился, брызги поднялись футов на пятнадцать вверх. Мы
кричали от радости, но ни один из нас не в силах был подняться с места, ни
один из нас, потому что от слабости никто не мог стоять.
- Об этом обязательно надо написать моей девушке, - сказал Новак, - от
слабости никто не мог стоять.
- Потом снова пошел дождь, поле стало сплошным месивом, грязь по
колено, и когда наконец в ДС-3 забрались все, взлететь не удалось.
Стаис говорил спокойно и задумчиво, словно был один и обращался к себе.
- Мы просто увязли в этой греческой трясине. Тогда пилот, капитан, вылез и
огляделся: льет дождь, вокруг стоят крестьяне и дружелюбно улыбаются, и
никто ничего не может сделать. И тут он начал ругаться и ругался минут
десять. Он был родом из Сан-Франциско и уж что-что, а ругаться умел. Потом
все начали ломать ветки с деревьев в лесу вокруг пастбища, даже те из нас,
кто еще час назад совсем не мог стоять. Завалили мы эту громадину ДС-3
ветвями и сели дождь пережидать. Так вот сидели в лесу и молились, чтобы
ни один немецкий патруль не вылез в этакую непогоду. В те три дня я выучил
пять слов по-гречески.
- Какие? - спросил Новак.
- "Vouno", - что значит "гора", "Vrohi" - "дождь", "Theos" - "бог",
"Avrion" - "завтра" и "Yassou" - это значит "прощай".
- Yassou, - произнес Новак, - прощай.
- Потом вышло солнце, и начало парить. Все молчали. Сидели и глядели,
как подсыхает трава. Потом кое-где лужи исчезли, а потом затвердела грязь.
Забрались мы тогда в ДС-3, а греки стали тянуть, толкать машину, и наконец
мы выкарабкались оттуда. А те крестьяне стояли внизу и махали руками, как
будто провожали нас на Центральном вокзале в Нью-Йорке. Не пролетели мы и
десяти миль, как оказались прямо над расположением немцев. Они дали по нам
несколько залпов, но промазали. Лучшая минута во всей моей жизни была та,
когда я укладывался на койку в каирском госпитале. Целую минуту я просто
стоял рядом с ней и смотрел на простыни. Потом лег, очень медленно.
- А что стало с греками? Вы что-нибудь о них знаете? - спросил Новак.
- Нет, - ответил Стаис. - Наверное, они все еще там. Ждут. Надеются,
что мы когда-нибудь вернемся.
В наступившем молчании слышался только скрип пера Новака. Стаис думал о
трех греках с худыми, темными лицами горцев. Такими он их видел последний
раз: машут руками, постепенно отдаляясь и исчезая среди кустарника на
короткой зеленой траве горного пастбища, у самого Эгейского моря. Они были
приветливы и полны желания услужить, а в глазах затаилось такое выражение,