"Дмитрий Щербинин. Падаль" - читать интересную книгу автора

хозяев своими зелеными глазищами. А вслед за котом в спальню юркнул еще и
двенадцатилетний мальчонка с большими, смешными ушами, и густыми, как и у
матери, черными бровями.
- Страшно... - мальчик сжал до белизны губы, и опустив голову, встал в
углу рядом с котом. Он стеснялся показывать свой страх и перед матерью и,
тем более, перед отцом, которого он считал самым отважным и героическим
человеком на земле. Поэтому, когда маленькая Ира перебралась из детской в
спальню к родителям, говоря о том, что не может заснуть и все мерещатся ей в
темных углах "страшные чудища - злые дядьки фрицы", он только посмеялся над
ее "девчачьими" страхами.
В это же утро он был разрушен ревом двигателей и, забыв обо всем,
испуганный, прибежал искать спасение в спальне родителей.
- Сашенька, иди же сюда, - молвила Марья и мальчишка, часто захлюпав
носом, подошел к ним...
Марья обняла его и зашептала:
- Все будет хорошо... все будет хорошо, родненькие мои.
Иван нахмурился, небрежно провел рукою по глазам - слезы из них рвались.
В несколько секунд пронеслись перед его глазам ушедшие годы. Вот зеленый лес
- он совсем еще молодой сидит на поваленным молнией дубе с Марьей,
объясняется с ней в любви, и на сердце так дивно, словно соловей там
поселился и поет. А Марья чуть улыбается смущенно и говорит потом о детях, о
том как любит она их, как хотела бы чтобы и у нее были маленькие детишки...
Полетели, закружились годы жизни: Иван работал шофером в их городской
больнице, Марья вышивала на заказ и сидела дома с подрастающими, так ею
любимыми детьми. Так и текла их мирная жизни до того самого памятного
воскресенья, когда началась война. Все перевернулось, все стало с ног на
голову, исчезли улыбки, появилась постоянная напряженность, ожидание чего-то
ужасного, приближающегося с каждым днем. Ушел на фронт Иван, ушел и старший
сын Владислав; Марья ночами не спала - за сына да за мужа молилась.
А Ивана с Владиславом уж разлучила судьба, на разные фронта отправили их
служить. Много чего довелось перевидать Ивану: смерть, кровь, боль - и опять
смерть, и опять страшные крики раненных, просящих о смерти... Сначала думал
он, что не выдержит, с ума сойдет иль застрелиться - не для человека это
месиво кровавое, не для человека этот ад ежедневный... Но вспомнил он о
жене, о детях своих и стыдно ему тогда за слабость свою стало, едва не
проклял он себя, а все ж, перед каждым новым боем содрогался, чувствовал что
что-то чудовищное, противное всей его сущности происходит. А они
отступали... отступали в ночи, и за их спинами через весь небосклон
перекидывались, страшными сполохами зарницы. Их командир: человек с
посеревшим от ежедневной нечеловеческой работы лицом шипел так, что его все
его слышали:
- Сволочи мы, гады! Живыми отступаем и хаты наши фрицу оставляем. Вон
смотрите - видите пылает - это они деревни наши жгут, жен наших да дочерей
насилуют, к себе в рабство их гонят! А мы, сволочи живые, отступаем! Как мы
можем отступать - мы грызть эту землю должны, слышите - грызть! Когтями в
нее вцепляться, а мы отступаем... эх! - командир заплакал тогда, а на
следующий день погиб в бою...
Все страшнее с каждым днем ад становился - уж и забыл Иван, что такое
мирная жизнь, каждый день только смерть, да боль, да взрывы, да грохот. Как
рай, как нечто небесное, невозможное в этом мире вспоминал он теперь тот