"Александр Щербаков. Змий (Авт.сб. "Змий")" - читать интересную книгу автора

разговорами...") сенатору очень не хотелось, и он медленно спустился по
лестнице и вышел на крыльцо.
Вечерело. Воздух все еще был горяч, но трава на лужайке изумрудно
зеленела после недавнего полива. На ней лежала причудливая зубчатая тень
дома. Одна за другой каравеллы приподнимались, разворачивались на месте и,
плавно набирая ход, исчезали за воротами, сверкнув на прощанье в глаза
острым зайчиком от стеклянного колпака. До конца перерыва оставалось еще
минут двадцать, и сенатор, спустившись с крыльца, направился вдоль стены
дома, на которую была картинно наброшена зеленая мохнатая шкура дикого
винограда.
Завернув за угол, сенатор увидел широкий луг, полукругом сбегавший от
дома вниз к небольшой площадке, вымощенной плитами. Посреди площадки была
поставлена какая-то старинная мраморная группа. За ней расстилался
бассейн, а за бассейном зеленой стеной поднимались огромные многосотлетние
липы, - все это искусственное, привозное, пересаженное, но собранное
воедино столь давно, что уже имело право на местное гражданство и красоту.
Чтобы рассмотреть скульптуру, сенатор пошел по дорожке, огибавшей
верхний край амфитеатра. Фигура поворачивалась медленно, но, пройдя всего
десятка три шагов, сенатор понял, что перед ним Лаокоон. Юноши, оплетенные
змеиными кольцами, в отчаянии обращаются к отцу. Им в свой последний час
хоть было кого криком молить о спасении. Отец! Отец, самый мудрый, самый
большой, самый сильный! И в юном смертельном испуге им не дано понять, что
мука их отца стократ страшней. Гибнут его дети! В их крике надежда на
него. А он знает, да, знает, что спасенья нет. Напрасна борьба и напрасен
жалкий вопль о пощаде и покорности. Над ним недосягаемо высокое лазурное
небо. Голоса их, расплеснувшись в нем на мириады миров, распадутся на
мириады осколков, и каждый будет столь мал, что никто ничего не расслышит.
Сила на стороне змей. Они отвратительны, они свирепы. Есть скульптура,
изображающая младенца Геракла: он душит отчаивающихся змей, - разве их
судьба всколыхнула бы Вселенную? Тоже нет.
Вот сегодня и он, сенатор, кажется, выскользнул из холодных давящих
тисков, а кое-кому не повезло.
Да, карьере мистера Черриза, похоже, пришел конец. Досидит он свой срок
в конгрессе, а что дальше? Кто поддержит кандидата, на которого пала тень
государственной измены? Где подробности? Во тьме, лишь увеличивающей вину?
Жаль. Мистер Черриз производит приятное впечатление. И что тут скажешь?
Ведь ему, сенатору, просто повезло. Это все Ширли! Ширли - это везенье,
это счастье, счастье во всем, потому что это слишком большое горе. Его
чаша полна, и большего судьба от него не требует.
А с этим П-120 удивительно противная возня. Какая-то сказочная змеиная
кожа. Прав мистер Черриз. Эта возможность безграничного тихого
подглядывания. За всеми: и внутри страны, и за пределами. Ну за пределы не
очень-то сунешься. Провал по всей форме. А здесь? Что же теперь - бояться
каждого "слова, написанного на плотной голубоватой бумаге, которой "Скотт
пэйперс" через год или полгода наводнит страну? Или уже наводняет? Нет, на
это вряд ли кто-нибудь пойдет. Это же скандал! А, собственно, почему
скандал? Ничего противозаконного здесь нет. Сомнительно - да. А
противозаконно - это еще надо доказать. Другое дело, если был бы закон.
Закон! Закон Тинноузера о П-120! Это не мелочь бренчит в кармане насчет
отмены железных дорог - это стодолларовый хруст! Это здорово! Это мысль!