"Вениамин Шехтман. Инклюз" - читать интересную книгу автора

может, и полезли б - любопытно ведь, но не сразу же!
Добыче налетчики были рады; они и до того-то были не злые, а стали и
вовсе добрые. Машиниста по плечу хлопнули, угостили ломтем хлеба с салом,
велели передать Дыбенке, что старые знакомые ему кланяются. Хлеб машинист в
карман тужурки сунул, плечами опять пожал и пошел паровик разгонять. А я на
паровоз не полез. Помахал машинисту и стал знакомиться с налетчиками.
Объяснил про себя, мол, дружен с эсэрами, но человек вольный. Про них-то
сразу понятно было: анархисты из самых идейных. Не тех, которые Кропоткина
начитались, и не матросни пьянущей, которая рада что со своих броненосцев
живой утекла и теперь шараболится во весь клеш, а такие вот люди, которые
свободу не узнали и не поняли, а сами они свобода и есть.
Вот сказал про матросню, а матрос-то среди них был один. Подошел к нам,
когда паровоз уехал. До того, оказывается, на горушке поодаль с драгункой
лежал, и, если не врет, в любое время мог нам с машинистом головы отщелкать.
- Зачем же секрет делать, если мы и так под пулеметом лежим? - это я
поинтересовался.
- Видишь, дорогой человек, нас пятеро, - ответил матрос, - и об тот год
было пятеро, и хорошо бы, чтобы и на будий год тоже. Много, знаешь кого,
чтоб в степи впятером буянили и все живы были? А мы вот живехоньки, потому
что друг об друге переживаем, как говорится - страхуем.
И пояснил, что страховка - это, когда в цирке за веревку артиста
держат, чтоб не расшибся.
Пулеметчик, как оказалось, не просто так на путях лежал, а на складной
дрезине-качалке. Мне, как гостю, первым качать выпало, а остальные пока
пассажирами ехали. Кроме курносой: она как с коня не слезала так и не
слезла, верхом вперед умелась. Я подумал: кухарить там, самовар ставить.
Ошибся.
Кухарить пошел матрос, а курносая, обогнав нас, только разведала: нет
ли засады на обезлюдевшем после Шкуро немецком хуторе, от которого не
выгорел только каретный сараек. Хороший сарай в удобном месте. Огня снаружи
не видно, а изнутри, если надо, полстепи в бинокль разглядеть можно. Там в
сарае они и жили вместе с десятком коней. Отменных коней, командирских.
Я люблю истории послушать, а они-то все друг другу по семь раз на круг
пересказали за полтора-то года. Вот теперь мне все и выкладывали под мою
сливянку, которую один грек в Екатеринослав привез продавать, да мне даром
досталась, и дыбенковский кокаин.

***

Рыжего звали Борькой, родом он был из Тифлиса и был он жулик. Семи лет
от роду Борька умел скидывать карты из-под колоды и вызолачивать медные
кольца. А все потому, что повезло с соседом по буйному и громкому
тифлисскому двору. Старик Бешалидзе вернулся с каторги умным и осторожным,
стал подделывать поручительства, а с мелочевкой не связывался. Но руки все
помнили, а голова требовала передать полученное когда-то на тифлисском рынке
и умноженное аж на сахалинской каторге. В неуемном рыжем мальчишке,
переехавшем с родителями из Авлабара вниз, к Шайтан-базару, Бешалидзе сразу
и вслух признал себя в детстве. Якобы он тоже был рыжим, хотя теперь сверкал
лысиной, а тех, кто помнил его детство, в живых не осталось - не проверишь.
С родителями, ссорившимися из-за внезапной бедности, Борьке было скучно; к