"Лев Шейнин. Охотничий нож ("Записки следователя") " - читать интересную книгу автора

извлечь из его глаза нож. Но мне это не удалось, - с такой силой его
всадили. Тогда, не помня себя, я бросился бежать к тому месту, где мы
оставили нарты. Когда я прибежал, Вася уже заканчивал починку. Я сказал ему,
что с профессором несчастье, и он погнал собак. Но когда мы приехали,
профессор был уже мертв. Мы отвезли его труп на зимовку, где с трудом
извлекли из раны нож, которым было совершено убийство;
Вот и все... Позволите мне закурить?
- Прошу вас, - сказал следователь. Воронов закурил и жадно затянулся.
После небольшой паузы он заговорил снова:
- Как видите, мне трудно защищаться. Я разумный человек и понимаю, что
все в этом деле против меня. Вероятно, мне даже выгоднее признаться, чтобы
рассчитывать на снисхождение суда. Чистосердечное раскаяние и признание, или
как это там у вас называется... Я не юрист, но приходилось слышать. Но я не
могу. Я не убивал его, не убивал... Но бессилен доказать. У меня к вам
только одна просьба. Вот это - письма девушки, моей невесты. И это - мое
письмо к ней. Пожалуйста, передайте ей их.
- Не могу, - сказал следователь, - вы передадите ей сами. Я не
собираюсь вас арестовывать, Воронов.
Бывают такие судебные дела, в которых неожиданное решение, внезапная
разгадка, окончательный вывод приходят вовсе не как результат сцепления
имеющихся формальных улик и доказательств, не как логическое следствие того,
что уже выяснено и установлено, не как завершающее подведение итогов.
Случаются такие темные и запутанные лабиринты фактов, деталей и человеческих
отношений, такие чудовищные нагромождения всякого рода случайностей и
обстоятельств, что самый опытный следователь, сталкиваясь с ними, теряется и
как бы опускает руки. Интуиция и талант следователя, его настойчивость, его
революционная следовательская совесть, его гуманизм, гуманизм советского
судебного работника - вот что ведет следователя в таком деле, вот что
освещает ему путь, вот что приводит его к раскрытию истины.
Отпустив Воронова домой, следователь поставил себя в тяжелое положение.
С одной стороны, виновность Воронова в убийстве профессора Бурова казалась
бесспорной, она как бы логически вытекала из обстоятельств дела и была
единственной версией в нем. Это была, кроме того, вполне обоснованная
версия, принятая тем общественным кругом, который был осведомлен об этом
деле и проявлял к нему законный интерес.
С другой стороны, освобождение Воронова базировалось исключительно на
внутреннем убеждении следователя, на том, что он почему-то поверил Воронову.
Поверил, вопреки формальной логике, вопреки многим обстоятельствам и фактам,
вопреки грозному и очень тяжкому нагромождению этих фактов и обстоятельств.
Поверил по тем неясным, расплывчатым и туманным основаниям, которые
слагаются изнутри, которые внешне не всегда логичны, которые так трудно
сформулировать и на которые не принято ссылаться, но которые в совокупности
своей приходят как следствие таланта следователя, как выражение силы его
психологического, профессионального проникновения и остроты его интуиции,
как благодарный результат многих лет напряженного и вдумчивого труда,
тренированной наблюдательности, криминалистического опыта и привычки к
анализу явлений и людей.
Следователь был уверен, что Воронов не убивал профессора Бурова. Но эту
уверенность надо было обосновать, доказать, и главное - надо было раскрыть и
объяснить тайну гибели профессора Бурова.