"Лев Шейнин. Злой гений 'Народной воли' ("Записки следователя") " - читать интересную книгу автора

году, Окладский успокоился. Он решил, что "карантин" прошел и что тайна
Ивана Окладского навсегда погребена в прошлом.
Он вернулся в Петроград, который тогда еще носил это имя. Здесь он
устроился на службу в мастерские Мурманской железной дороги. Он снова стал
мастером и начал работать. Но и здесь рабочие невзлюбили его. Начались
конфликты. Невесть откуда и невесть как поползли слушки, что мастер
Петровский был близок к охранке. Ему пришлось уйти.
Тогда он поступил на завод "Красная заря" и стал подписчиком журнала
"Былое", в котором нередко печатались материалы о предателях революции.
Каждый новый номер этого журнала повергал его в трепет. И он успокаивался
только тогда, когда дочитав последнюю страницу, не находил своего имени.
Страх - плохой советчик, и он подсказал Окладскому рискованную идею
написать в анкете, что он имеет революционные заслуги и примыкал еще к
народникам. Он написал, кроме того, что подвергался репрессиям как народник
и даже сидел два года в Петропавловской крепости.
А в это время следственные органы уже занимались розыском Ивана
Окладского. Вскоре в очередном номере "Былого" появилась статья
революционера Н. Тютчева "Судьба Ивана Окладского". Тютчев проделал огромную
работу, изучая архивы охранки, и нашел документы, относившиеся к Окладскому
и к его превращениям из Окладского в Иванова, из Иванова в Александрова, из
Александрова в Петровского...


После своего ареста Окладский пытался доказать, что он действительно
Петровский и никакого отношения к Окладскому не имеет.
- Это ваш рапорт на имя "его превосходительства Ратаева"? - перебил его
следователь и протянул Окладскому написанный его рукой рапорт, в котором он
"покорнейше ходатайствовал" о представлении его через директора департамента
полиции к званию потомственного почетного гражданина.
Окладский посмотрел на пожелтевший от времени лист и строки с
выцветшими чернилами. Отказываться было бессмысленно. Он заплакал злыми,
бессильными слезами.
- Я спрашиваю снова - это писали вы? - произнес следователь.
- Я, - ответил Окладский. - Я это писал...
- Вы намерены давать показания о своей тридцатисемилетней работе в
охранке?
- Я все скажу, как было, все... Тютчев приукрасил в своей статье, будь
он проклят!.. Меня заставили... Я не выдержал... Но я старался говорить лишь
то, что охранка знала и без меня...
- Окладский, вы изобличены не только своим рапортом. В нашем
распоряжении документы, устанавливающие каждый ваш шаг, каждое ваше
донесение, каждого человека, которого вы предали... Рекомендую не пытаться
обмануть следствие и преуменьшать свою роль... А там, как знаете... Дело
ваше...
И Окладский начал рассказывать, все еще, однако, пытаясь изобразить
себя жертвой. Но каждая такая попытка парировалась документом. Старший
следователь Игельстром так изучил всю историю "Народной воли" и архивы
охранного отделения, что мог бы смело читать лекции по этим вопросам.
Окладскому приходилось с ним трудно. Все попытки сбить следователя с толку,
увести его в сторону, запутать в сложных эпизодах взаимоотношений "Черного