"Игорь Иванович Шелест. Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла " - читать интересную книгу автора

работе сумела воспитать в сыне чувство ответственности, самым серьезным
образом внушая с малых лет мысль, что он единственный в доме мужчина - ее
опора, ее защитник, - и от того, как он станет ей помогать, будет зависеть и
ее здоровье, и ее настроение, и даже ее успех в театре, и эта установка на
самостоятельность более всего способствовала раннему формированию в нем
добросовестности в любой работе и самодисциплины.
И еще, конечно, сама атмосфера в доме и исключительная
работоспособность Антонины Алексеевны не могли не отразиться лучшим образом
на понимании Сергеем с самого раннего детства значимости труда. С семи лет
он приобщился к маленьким обязанностям по дому. Не забывал с вечера завести
будильник и вскакивал с постели, опередив маму, чтобы, пока она будет делать
гимнастику, приготовить нехитрый завтрак. В десять лет без напоминаний он
бегал в прачечную, по субботам чистил квартиру пылесосом... И делал это не
из боязни получить подзатыльник, а лишь в надежде увидеть на материнском
лице улыбку и услышать все то же: "Ты ведь моя опора, сын, - единственный в
доме мужчина!"
По утрам она распевалась, аккомпанируя себе. Часами могла работать над
какой-нибудь арией, или романсом, или каким-то трудным местом клавира, даже
над музыкальной фразой... И Сережа тогда удивлялся, как у нее только хватает
терпения все это повторять до бесконечности... Но особенно нравилось ему,
когда, прибежав из школы, он слышал, что у мамы друзья из театра и они
разучивают сцену или дуэт. Он и сам мог пропеть про себя то за Лизу и
Германа, то за Недду и Сильвио, то за Дездемону и Отелло - тут уж что
приходило в голову!
Лет в одиннадцать, когда мать впервые взяла его на спектакль "Отелло",
он воспринял все происходящее на сцене как чудо! И еще ошеломило, что многое
услышанное со сцены, оказывается, он знал наизусть... Но какой теперь
приобрело это смысл!.. Домой он вернулся потрясенный. Во сне метался и
вскрикивал, и матери то и дело приходилось вскакивать к нему, класть руку на
его воспаленный лоб: "Глупышка, - успокаивала она, - ведь это же
спектакль!.. Все это было... как вы говорите, "понарошку"... Ну вот же я,
рядом с тобой, ничего со мной не случилось!" - "И Мавр жив?.." - "Конечно!"
Последняя сцена, естественно, более всего потрясла Сережу. Сперва мама,
прекрасная, как фея, - в первом акте он ее не сразу даже узнал - тягуче
распевала про ивушку, потом, упав на колени, горячо молилась перед крестом
на тумбочке... И опять, к великому удивлению Сережи, и мелодия, и слова были
ему знакомы. Сколько раз слышал он их: "Аве Мариа риена ди грациа... Дева
святая, сжалься надо мной..." Но дома мама пела за роялем, в домашней
шерстяной кофточке, и ее короткой стрижки Сергей даже не замечал. А тут
мама - сказочная принцесса!
Помолившись, принцесса прилегла на диванчик и уснула... В полумраке
появился со свечой в руке мавр с огромной серьгой в ухе... Он побродил
немного, прикрывая рукой пламя свечи, потом вдруг опустился перед диванчиком
на колени и поцеловал маму... Сергей закрыл лицо руками: так ужасно было,
что этот чужой человек целует его маму... И тут он услышал заставившие его
вздрогнуть слова: "Молилась ли ты перед сном сегодня?.." Мама проснулась и
тихонько ответила: "О да!" Мавр резко отвернулся от нее: "Но если грех
тяжкий терзает душу твою, проси творца, чтобы он этот грех тебе
прос-тил!.." - "Простил?" - удивилась мама. "Скорее! - вскричал мавр, -
убить без покаяния я не хочу!"