"Борис Шергин, Степан Писахов. Сказы и сказки " - читать интересную книгу автора

"Был Конон Тектон велик ростом, глазами светел и грозен,
волосы желты, как шелк.
Он встречал меня тихим лицом, и много я от него узнал о
греческих, римских, итальянских строителях и художниках. О
Витрувии, Винчи, Микеланджело, Браманте, Палладио.
... И первого сентября утром, когда обрадовалась ночь
заре, а заря солнцу, поплыли артельные к острову, где "Трифон"
строился. И увидели: стоит корабль к востоку, высоко на
городах, у вод глубоких, у песков рудожелтых, украшен, как
жених, а река под ним, как невеста.
... Мастер Конон сошел по сходням, стал на степени и
поклонился большим обычаем. У него топор за поясом, как месяц,
светит".

Все ровно-возвышенно, благолепо в этом летописно-размеренном ритме
повествования. И подбор "желтых, как шелк", "рудожелтых", "светлых, как
месяц", тонов озаряет героя лучистым сиянием величия, сближает образ помора
с легендарным Витрувием и Браманте. И в эту минуту Поморье выглядит миром не
просто особым, а искони и неколебимо противостоящим всему тому,
превосходящим все то, что именовалось Россией царской.
Но вот Шергин переходит к рассказу о современнике Тектона - батраке
Матвее Корелянине, жестоко побиваемом неудачами при попытках выбиться в
люди, и манера изображения решительно меняется. "Оправу" жизни героя создают
натуральные реалии "неочищенного" быта. И повествование уже идет не от имени
автора, а строится как непосредственная исповедь Корелянина.
Он ли, Матвей, его ли жена не отдают все силы работе. Вот этот -
буквально распинающий человека - труд.

"Матрешке моей тяжело-то доставалось. Ухлопается, спину
разогнуть не заможет, сунется на пол:
- Робята, походите у меня по спине-то...
Младший Ванюша у ей по хребту босыми ногами и пройдет, а
старшие боятся:
- Мама, мы тебя сломаем...
Тяжелую работу работаем, дак позвонки-ти с места сходят,
надо их пригнетать".

И такая жизнь, оказывается, и требует от человека неиссякаемой любви,
непрестанного нравственного подвига, притом неэффектного, невидного, не
рассчитанного ни на какое признание со стороны:

"Матрена смолода плотная была, налитая, теперь выпала вся.
Мне ее тошнехонько жалко:
- Матрешишко, ты умри лучше!
- Что ты, Матвей! Я тебе еще рубаху стирать буду!..."

Лишь самым большим художникам отпущено такое разумение "силы и смысла
письма". С пронизывающим лаконизмом Шергина идет в сравнение разве
немногословность одного из его прямых литературных учителей - Аввакума. Это
на страницах читанного-перечитанного писателем "Жития" жена протопопа