"Галина Щербакова. Ангел Мертвого озера" - читать интересную книгу автора

одна и есть сила - слабость открытой груди. Кто-то же сказал: "Смирись,
гордый человек".
Хотя есть и другая присказка по поводу силы и слабости, она уж точно
народная: "Не писай против ветра". Ну, писать, конечно, сложно. Кроме машин,
еще враг - милиция. За десять лет незаконного существования надо было найти
способ никогда не раздражать ни постового, ни идущего по улице или стоящего
во вратах служивого. Коля был вежлив, приветлив, он умел отвлекать от себя
внимание ментов литературным приемом, позаимствованным у Чехова: резко
подымет голову и смотрит вверх с открытым от удивления ртом, глядишь, еще
человек десять туда же смотрят. Можно еще для силы впечатления сказать
что-нибудь типа "Е-мое!" или "Мать честная!" И тихонько раствориться в
пространстве удивления. И еще Коля - исходя из существования машин и
милиции - научился не думать о завтрашнем дне. Его ведь могло и не быть.
Дня.
Русские вообще тысячелетиями живут на "авось", без гарантий. То их
войной накроет, то начальником страны станет безумец - Иван Грозный там или
Сталин. А когда-то под этой русской чудью обязательно колыхнется измученная
земля и поглотит всех. Коля помнил, как старательно, по правилам, вычерчивал
свою жизнь его старый отец. Как отрекся от всей посаженной и расстрелянной
родни, как взял другую фамилию, как он воевал и строил на ура, вытаптывая
следы предков-неудачников. Как стал в конце концов третьим секретарем
райкома партии, но боялся других повышений, ибо на тех уровнях и проверки
другие. Могли дознаться про истинную фамилию. А у себя, в сельском районе,
он был посланец центра, и ни одна собака не порылась в его жизни.
Боже, как он умер! Умер в самый расцвет перестройки потому ли, что
понял наконец свой стыд отречения, или потому, что уже не мог придумать
новых правил выживания. Все расписал до смерти. До его, Колиной, взрослой
жизни: вот тот институт кончит, вот назначение хорошее получит (папа ведь
партийный работник), вступит в партию, внуки-пионеры пойдут. Они с бабушкой
будут петь им песни про "заветный камень". Коля не сочинил эти планы, он их
слышал от отца в десять лет и в пятнадцать. А в шестнадцать его схоронил. В
райкоме накануне побили стекла и с фронтона пытались стащить портрет Ленина.
Удалось частично, портрет повис на одном гвозде эдаким ромбом. Ленин был
смешон в этом ракурсе. Он как бы лежал на затылке, пялясь в небо, и вся его
кривоватость вызывала здоровый детский смех, а папа - перекинулся. А за ним
и мама, абсолютно крепкая, на двадцать лет моложе отца мама, раз - и нету. И
ни тебе флагов на похоронах, ни впередсмотрящей подушечки с орденами.
Ни-че-го!
Он остался один в трехкомнатной квартире, и никаких родных и близких,
которые могли бы сказать какие-нибудь слова. Все было в апреле. Это было
существенно. Ленин был вывешен ко дню рождения и одновременно к майским. Но
на май Коля уже был круглым сиротой, а впереди маячили выпускные экзамены.
Фа-фа, ля-ля. Сдал легко. Учителя "пожалели". Сделали ему троечный аттестат,
хотя учился он на крепкую четверку. Видимо, это была их месть советской
власти. После родителей не осталось никаких сбережений. Отец стеснялся (как
бы) сберкнижек. Вот тогда Коля первый раз подумал: а как они и с чем
собирались отправить его в университет, в Москву? На какие шиши? И может,
деньги все-таки где-то были? Он искал тщательно, ящик за ящиком, книжка за
книжкой, банка за банкой.
Плохо искал. Не умел мальчишка. Именно для Москвы, для поступления