"Галина Щербакова. Ангел Мертвого озера" - читать интересную книгу автора

городе, хотя до него всего шестьдесят километров. "Мне туда не надо", -
гордо отвечала она. Но был уже телевизор, плохонький, но все-таки. Из него
узнавали про очень высокие дома. "Люди не вороны, чтоб жить на высоте. Ты
никогда так не живи".
...Так вот, домик-завалюха. Все вкривь-вкось. Можно отодвинуть доску
стены и заглянуть внутрь. Можно отодвинуть две - и войти.
Она не хочет об этом думать. Еще чего! Она уводит себя из этого
стыдного дома и исчезает.
Видимо, мозг ее трепещет от отчаяния, от невозможности справиться с
нею.
...Я там не была. У меня не могло быть в таком месте дел.
Дела. Хорошее слово. Прочное, как мамин намечтанный дом. Дела, дом.
"Д" - вообще основательная буква. "Дурак, дубина, дьявол", - говорит ей
Воннегут. Или Эйнштейн, она запуталась. Но кто-то взял и снова мягко перенес
ее в кривую избушку. Ну, ужас, как в нее можно войти? И действительно
раздвигаются две доски в стене, и оттуда торчит голова, которую она
ненавидит всю свою жизнь, она так ненавидит ее, что обрушивает
домишко-кривишко и исчезает вместе с ним.
...Она не знает, что из реанимации выносят умирающих, их много, такой
был взрыв, и ее уже подвигают ближе к выходу. В коридоре ждут люди, которым
еще могут помочь ее трубочки. В сущности, она уже раздражает своей
живучестью.
Каким-то непостижимым образом она это улавливает: она никогда в жизни
ничьего места не занимала. Вынесите меня, пожалуйста! Она не знает, что ее
внутренний крик услышан стрелками аппаратов и к ней подошли.
- Все идет к концу, - сказал врач, который поспорил на бутылку виски,
что она не задержится на белом свете и пятнадцати минут. Шла четвертая...
Другой (оптимист) говорил о запасе прочности советского тела, которое живет,
будучи мертвым по сути, и так может держаться до бесконечности. Во всяком
случае часов пять она пролежит. Он от души желал этого больной, тем более
что у него не было денег на виски, а выигранная бутылка хорошо бы стояла в
его шкафчике, имея очень глубокое назначение. На нее могла бы клюнуть одна
врач-анестезиолог, дама красивая, пьющая, гулящая, но не со всеми и не
всегда. Самое же смешное, что бутылка виски пессимисту была нужна для той же
самой половой цели. Живой мир жил живыми желаниями плоти, столь сильными,
что один доктор норовил сделать укол для поддержания сердца, а другой криком
кричал, что это "почти хулиганство" так истязать умирающего человека.
...Она же стоит у проема в стене, и ее зовут войти в эту хибару. Она
просовывает голову. Оглушительно (глупо сказано по отношению к запаху)
пахнет мышами. У противоположной от нее стены стоит широкая с шишечками
кровать с панцирной сеткой. На сетку брошено старенькое стеганое одеяло, на
нем сидит, раскачиваясь, Он. Его зовут Глеб. Она южанка, она называет его
Хлеб, и ей стыдно перед другими, но еще стыднее переходить на звонкость,
рождающуюся где-то в глубине гортани, и этим предать живущее прямо во рту,
теплое и мягкое "Х". Ее произношение демонстрируют.
- Скажи-ка, ты! Голубь!
Многие смеются. Больше всех Хлеб.
Шла Саша по шоссе и сосала сушку. Карл у Клары украл кораллы. При чем
тут это? Тут другое!
...Она исчезает.