"Галина Щербакова. Год Алены " - читать интересную книгу автора

от дождя. Он не знал стоимости только вчера купленных английских лодочек.
Дашка ступала ими в лужи и потоки, демонстрируя полное пренебрежение к
Нининому рублю.
А однажды он не пришел больше никогда.
Сгинул, канул... Провалился в тартарары...
Нина никогда ни у кого не видела такого выразительного отчаяния, какое
было у Дашки.
Она почти не ела, не пила, не спала. Сидела неумытая, непричесанная,
какая-то затвердевшая, смотрела в одну точку, и даже Капрал не решался к ней
подойти.
Один раз ее лизнул и, потрясенный, отошел. Горькой ли, соленой
показалась ему девочка, кто знает? Только вот было так - лизнул и отошел
потрясенный.
Что Нина должна была делать? Она ждала, ждала, а потом сказала:
- Ты что, ненормальная? Подумаешь, мальчик ушел! Тоже мне сокровище. Ну
обидно, ну досадно, ну самолюбие задето. Но не до такой же степени, чтоб не
умываться?
Нина говорила спокойно и уверенно, слова у нее, как ей казалось, были
разумные, и, вернись та минута сейчас, когда она уже знает, что дочь ей
ответила, она все равно лучших бы слов не придумала.
Неумытая, голодная, невкусная даже для преданной собаки, девчонка
повернула к матери свое осунувшееся в горе лицо и сказала абсолютно
спокойно:
- Эй ты! Что ты понимаешь во всем этом? Откуда тебе что знать, если ты
каменная? Меня тошнит от твоего спокойствия. Меня вообще тошнит в этом доме
ото всего. Единственный у нас в семье человек - Капрал, да и то собака. Но и
он стал похож на тебя, хоть бы когда-нибудь нагадил, где ему хочется. Хоть
бы покусал кого-нибудь. Собака же!
Она не орала, не блажила, что было бы естественно, а говорила все это
противным тусклым голосом, что заставляло предполагать не сиюминутность
мыслей, а их выношенность, что ли... Будто давно ей все ясно и говорить об
этом не хочется, но мать сама напросилась.
- Все вы такие, - продолжала Дашка. - Дрессированные собаки... Не мешай
мне горевать, как я хочу и умею... - закончила она так, как говорила: не
мешай мне смотреть телевизор.
Капрал сочувственно лизнул Нине руку. Она сняла с крючка поводок.
Собака ошалело подпрыгнула: это было не ее время. И смотрела потрясенно, не
веря своему счастью, а Нина надевала плащ, туфли, она хотела побыть наедине
с собой, она должна сама решить, что сделать с этими Дашкиными словами: то
ли понять их, то ли выбросить в мусоропровод, то ли высадить в какой-нибудь
грунт и подождать, что из них вырастет?
Три часа Нина гуляла с собакой, потому что была ошеломлена, сбита с ног
обвинением. Ей горько было быть в глазах дочери каменной. Вообще с понятием,
какой быть, было непросто. Ну например, разве плохо быть сильной? Но сильные
женщины, которым Нина иногда завидовала и которым даже пыталась подражать,
так часто оказывались стервами, так легко, шутя-играючи, могли обидеть и
предать, что Нина говорила себе: "Нет, нет! Быть "тряпкой" порядочней". С
другой же стороны... Эти ноющие, скулящие "тряпки". Эта их рабская
покорность. Она ведь рабство - по капле, по капле, по учебнику... И вот
такая неуверенная в себе женщина, стыдящаяся как напористой силы, так и