"Ричард Бринсли Шеридан. Соперники (Комедия в пяти действиях) " - читать интересную книгу автора

этом поприще убедился в справедливости и непредвзятости суждений
беспристрастного зрителя, в его умении отличать ошибки по неопытности от
ошибок по недостатку таланта, а также в его снисходительности к автору,
который выказывает готовность преодолеть недостатки как первого, так и
второго рода.
Я не стал бы перечислять упреки, раздававшиеся по адресу моей пьесы,
если б один из них не касался и руководителей театра, которым пеняли, зачем
они еще до того, как пьеса была впервые показана зрителю, не постарались
устранить ее недостатки, а в особенности неслыханные длинноты, коими
изобиловала премьера. Не опровергнуть подобное незаслуженное обвинение,
когда его предъявляют тем, с чьей стороны я встретил самый радушный и
снисходительный прием, значило бы воздать злом за добро. Ссылка на
недостаток времени давно уже не считается оправданием для писателя, и тем не
менее, когда речь идет о театре, трудно осудить торопливость, с какой порою
автор и дирекция, действуя в интересах публики, стремятся заполнить брешь в
репертуаре. Сезон давно уже начался, когда я впервые вручил свою пьесу
мистеру Гаррису; в то время она была по крайней мере в два раза длиннее
любой комедии, идущей на сцене. Я принялся сокращать пьесу, опираясь на его
знания и опыт, пока мистер Гаррис, щадя самолюбие молодого автора, не
поступился ради этого своими собственными взглядами. И если он оставил в
пьесе некоторые длинноты, то лишь потому, что от многих помог избавиться.
Правда, мне говорили, что действия остались непомерно затянутыми, но я тешил
себя надеждой, что первое же испытание пьесы на публике даст мне возможность
составить себе более трезвое мнение о ее недостатках и позволит в дальнейшем
исправить самые значительные из них.
Многие другие ошибки, мною допущенные, отчасти объясняются, вероятно,
моим слабым знакомством с драматургией: я не приобретал его ни в театре, ни
чтением. И все же, признаться, я в известном смысле ничуть не жалею о своем
невежестве, ибо, когда я принимался за пьесу, первым моим желанием было
избежать всего, сколько-нибудь смахивающего на плагиат, а это, по-моему,
скорее удается в области малознакомой, где собственным находкам грозит
меньшая опасность смешаться с воспоминаниями. Чем более вы искушены в
предмете, тем труднее внести в него свое. Потускневшие воспоминания
всплывают в сознании подобно полузабытым снам, и разыгравшееся воображение
вынуждено с сомненьем взирать на свое потомство, не в силах отличить
собственных кровных отпрысков от приемных детей.
Что касается некоторых частей пьесы, единодушно осужденных во время
премьеры, то, признаюсь, меня не так удивило публичное порицание, как моя
собственная слепота: я сам должен был видеть всю их слабость. Впрочем, эти
нападки посыпались задолго до того, когда их можно было бы счесть обдуманным
приговором, который, как известно, никогда не выносится слишком поспешно, и
мне даже не раз намекали, будто они рождены скорее злопыхательством, чем
взыскательностью, но я по-прежнему не придаю значения подобным толкам, ибо
знаю, что пьеса заслуживает упреков, в то время как для злословия по моему
адресу я не вижу никаких причин. Но, если бы эти намеки и были справедливы и
я бы даже мог указать, кто мои недоброжелатели, я все же счел бы
невеликодушным отвечать оскорблением на оскорбление, ибо злоба - это такая
страсть, которая гибнет без поощрения. Что касается меня, то я не вижу,
почему бы драматургу относиться к публике премьеры иначе, чем к
чистосердечному и здравомыслящему другу, посетившему в интересах будущих