"Иван Михайлович Шевцов. Семя грядущего (Роман, дилогия #1) " - читать интересную книгу автора

разглядеть, что творится на дворе.
В доме сразу сделалось по-вечернему сумрачно, серо и неуютно - хоть
свет зажигай. Глебов перестал писать, отодвинул от себя учебник немецкого
языка и взял трубку телефона.
- Где политрук? - спросил он дежурного по заставе.
- В ленинской комнате, товарищ лейтенант. Позвать?
- Позовите... - И уже через минуту политруку Махмуду Мухтасипову: -
Видал, что в природе творится?
- Давно пора, хоть пыль прибьет, - весело сказал Мухтасипов. -
Благодать!
- И для нарушителей тоже благодать, - погасил Глебов веселое
настроение политрука. - Часовому с вышки ни черта не видно.
- Не надолго: через четверть часа все кончится, тучка местного
значения, - попробовал успокоить политрук.
- За четверть часа можно переплыть реку и углубиться на целый
километр, - нахмурился Глебов и уже тоном приказа произнес: - Вышли на
правый фланг конный наряд с собакой. - И положил трубку.
Дождь действительно перестал скоро и внезапно. Яркий солнечный свет
щедро ударил по окнам. Емельян Глебов настежь распахнул рамы и увидел во
дворе большую мутную лужу, над которой в лучах ослепительного солнца
призывно и ласково струился теплый парок. И сразу на лейтенанта пахнуло
деревенским детством, забередило душу, и так захотелось снять сапоги,
выскочить во двор и босиком, как когда-то, побегать по лужам, разметая
брызги. И он непременно бы это сделал, забыв о своем возрасте и
положении, если б не увидал, что от заставы к его дому шел пограничник
Василий Ефремов с охапкой белой и фиолетовой сирени.
Из всех цветов на свете Емельян больше всего любит сирень. Она будит
в душе всё светлое, доброе, что было в его двадцатилетней жизни: ему
вспоминается родная деревня Микитовичи, утонувшая соломенными крышами в
сиреневых сумерках, и сиреневый куст, у которого им были произнесены
слова первого робкого признания однокласснице.
Василий Ефремов, долговязый нескладный парень с веснушчатым лицом, с
зеленоватыми в накрапах глазами, будто тоже веснушчатыми, сразу занял
полкомнаты, но почему-то комната от этого не стала меньше, а, наоборот,
как это ни странно, показалась даже еще просторней, точно в нее втиснули
огромный цветущий и благоухающий мир в сиянии радуги и солнца,
окропленный росами и дождем. И мир этот держал в своих длинных узловатых
руках Василий Ефремов и, улыбаясь во все свое некрасивое смешное лицо,
сказал, не в силах побороть смущение:
- Нина Платоновна себе наломала один веник, а это вот вам. Во что бы
его поставить? - Ефремов озабоченно оглядел комнату начальника заставы:
никаких ваз и банок не было.
- Давай прямо в ведро, - совершенно серьезно сказал лейтенант и сам
же быстро погрузил сирень в стоящее на лавке ведро с водой,
предназначенной для питья. Поблагодарив пограничника за букет, он все же
попытался уточнить, кому он обязан таким вниманием: жене политрука Нине
Платоновне или ему, ефрейтору Ефремову? Такой вопрос еще больше смутил
пограничника: он что-то невнятно промямлил и поспешил скрыться с глаз
начальника.
Маленькое внимание растрогало Глебова. Сирень как-то сразу придала