"Иван Михайлович Шевцов. Среди долины ровныя (Роман, дилогия #2) " - читать интересную книгу автора

советских солдат понуро бредет под дулами автоматов. А то все - вперед,
вперед, на Москву, туда, откуда движется солнце, где встает новый день.
Как и другие, на восток идет и этот танк T-IV с желтым крестом на
броне, высекает гусеницами кремневые высверки на мощенном булыжником
шоссе. Внешне он, как и все остальные, ничем не выделяется на первый
взгляд. Только люки в нем наглухо закрыты, как в бою. Зачем бы ему в
такую духоту закупориваться, когда и так нечем дышать? Но никто не задает
этого вопроса, никто не обращает на танк внимания - каждый занят самим
собой или подхвачен общим боевым порывом: скорей, скорей на восток за
огненным шквалом, туда, где грозно гремят раскаты, где плачет небо и
стонет земля! И потому нет никому дела до этого одиночного танка: может,
он отстал от своей колонны, или в нем едет важный генерал или
особоуполномоченный от самого фюрера. Кто знает? Да и не все ли равно?
Бегут на запад километры, мчат на восток машины, обгоняют танк,
который, кажется, и не очень-то спешит. А в его стальной утробе сидит не
генерал и не особоуполномоченный Гитлера. В немецком T-IV сидят три
советских офицера и один ефрейтор. Обязанности механика-водителя
выполняет командир танковой роты старший лейтенант Иван Титов, потерявший
всю свою роту еще до полудня в первом жестоком и неравном бою. У пушки и
пулеметов сидит лейтенант Максим Братишка, которого фашистские "мессеры"
в полдень сбили над пограничной заставой лейтенанта Емельяна Глебова. От
пятой заставы осталось в живых только двое: Глебов да ефрейтор Василий
Ефремов, хмурый, молчаливый, с серым лицом и оторопелыми глазами, в
которых сохранилось недоумение от того, что произошло на рассвете дня.
Емельян Глебов крутит настройку танковой рации, ловит в эфире
торопливые команды и распоряжения (и здесь пригодилось знание немецкого
языка), зорко вглядывается в смотровую щель. Титов сбавил ход. Две
легковые автомашины в сопровождении мотоциклистов на бешеной скорости
обогнали танк. Промчались вперед три грузовика с пехотой, четыре
бензозаправщика. Глебов посмотрел в тыльную щель. В сплошном потоке машин
получился разрыв: вперед уходили последние бензозаправщики, сзади, в
полукилометре, виднелась голова новой колонны. Глебов открыл верхний люк,
высунул обнаженную русую голову. Ветер приятно обдал свежестью потное
лицо, поток воздуха ворвался в душную утробу стальной крепости.
Справа - желто-зеленое поле хлебов, за ним в километре - хуторок в
окружении лип и тополей. Слева стремительно двигался густой темно-зеленой
стеной к самому шоссе лес. Сплошной, посуровевший, настороженный и
неожиданно такой родной. Когда-то он пугал женщин и детей. Теперь же, как
губка, впитывал в себя и прятал в тайниках чащ оставшихся в живых и
поклявшихся мстить врагу, незвано пришедшему на советскую землю с оружием
и огнем. К темному лесу потекли ручейки вдовьих слез и сиротские тропы.
Темный лес вселял в наших людей надежду и внушал страх пришельцам.
Шоссе пошло на насыпь. Впереди показался луг с копнами сена, речка,
за ней - село на горе. Насыпь не такая высокая, метра три-четыре, но она
обрадовала Глебова. Он проворно юркнул в люк и резко хлопнул крышкой,
сказал в наушники:
- Пора, хлопцы: самое удобное место - лучшего и желать не надо.
Точно так же думал и Титов. Довольный тем, что его мысли совпали с
мнением товарища, он резко затормозил танк и развернул его круто, на сто
восемьдесят градусов, назад к границе, на запад, откуда уже надвигался