"Иван Михайлович Шевцов. Остров дьявола " - читать интересную книгу автора

экономки, секретаря, прислуги и так далее и тому подобное. Она была из тех,
о которой поэт сказал "стройна, румяна, круглолица", пышущая задорной
молодостью, здоровьем и самыми искренними пылкими чувствами к своему
патрону, которого она откровенно боготворила. Герта молча кивнула
оберфюреру, одарив его слегка смущенной улыбкой, с привычным изяществом и
быстротой накрыла стол, расставив закуски и бутылки с напитками: коньяк,
вино, водку, - вопросительно посмотрела на Хасселя.
- Спасибо, Герта, вы свободны, - кивнул доктор и предложил оберфюреру,
провожающему прилипчивым взглядом фрейлейн, садиться за стол.
- У вас, доктор, отличный вкус, - потирая руки и облизываясь, сощурил
масленые глазки Шлегель.
- О вкусах не спорят, - вяло, не поддержав игривого тона, ответил
Хассель, потянувшись к бутылкам. - Что будем пить?
- Коньяк? Французский? Великолепно!.. Хассель налил гостю коньяку, себе
рейнского вина. Поднял бокал, изучающе уставился на Шлегеля, сказал:
- Ваше здоровье, оберфюрер. Желаю в следующий ваш приезд видеть вас
бригаденфюрером.
И хотя слова Хасселя содержали увесистую долю иронии, тщеславный
оберфюрер принял их за чистую монету и был приятно польщен.
- Благодарю, сердечно благодарю, герр доктор. Будем надеяться: уже
сделано представление на бригаденфюрера. Я очень польщен, но мне хотелось бы
первую рюмку выпить за нашу победу там, на Востоке, за победу в новой летней
кампании, которую готовит наш фюрер. - Шлегель сделал многозначительное
лицо, стараясь показать, что ему кое-что известно о готовящемся генеральном
наступлении немецких войск. Прибавил с хвастливым намеком: - Это будет
жестокая расплата за Сталинград.
- Дай бог, - сказал Хассель и не спеша осушил свой бокал. Доктор не был
поклонником Бахуса, из всех спиртных напитков предпочитал сухие вина.
Впрочем и в них не находил особого наслаждения. Зато гость олицетворял собой
полную противоположность хозяину. Второй тост он уже пил не из маленькой
коньячной рюмочки, а из винного фужера, пил с жадностью и наслаждением, не
забывая при этом помянуть недобрым словом французов, чей коньяк, по мнению
Шлегеля, недостаточно крепок и не имеет настоящего аромата.
После второго фужера коньяка Шлегель, казалось, начал трезветь. Но
доктора называл на "ты" и просто по имени. Свой тост он говорил стоя,
уверенно держась на ногах:
- Я пью за тебя, дорогой Артур, за твой талант, за твой ум. Тебя любит
Германия, тебе доверяет фюрер! К черту всякий гуманизм и совесть. Да
здравствует долг гражданина перед Отечеством!..
Хассель дружески улыбался, фужер за свое здоровье выпил до дна и, как
многие умеренно пьющие, быстро захмелел. А будучи слегка навеселе, он
становился общительным, разговорчивым, впадал в состояние раскованной
доверчивости, совершенно чуждой ему в трезвости. Он уже не задавал себе
вопроса: "Зачем пожаловал этот подручный Шелленберга и что ему здесь нужно?"
Наплевать ему на всех - и на гестапо, и на СД. В конце концов, он честно
исполняет свой долг, и этот оберфюрер сказал правду по его адресу. Долг
превыше всего, а он, Хассель, человек долга. И Шлегель показался ему не
таким уж примитивным и ограниченным, какими считал всех эсэсовцев доктор
Хассель, а даже, напротив, человеком, не лишенным трезвого ума и
преисполненным чувства долга. Ведь работа у него, у этого оберфюрера,