"Иван Шевцов. Во имя отца и сына (роман)" - читать интересную книгу автора

и прощают ему его реплики, пересыпанные эмоциями болельщика.
- А ты зря, папа, - заступился Коля. - Действительно, на земле в
естественном состоянии нет плазмы. Плазма, дедушка, это новое, четвертое
состояние вещества. Ведь раньше как считали: твердое, жидкое, газообразное.
У плазмы какое-то количество молекул и атомов ионизировано. - И поняв, что
он уже переходит границу популярного, Коля неожиданно замолчал, подыскивая
более доходчивые образы.
- Не газ, не жидкость и не твердое, - словно про себя размышляя,
повторил старик. - А тогда что?
- Это - огонь, тысячи градусов температуры, - отвечал, воодушевляясь,
Коля. - Вот солнце, - оно находится в состоянии плазмы. И звезды.
- Тысячи градусов, - снова, не оборачиваясь, проговорил Константин
Сергеевич. Он как бы поддразнивал отца и сына. - А сколько? Две тысячи или
сто тысяч градусов?.. Ну что ж ты стоишь, чего ждешь? Э-эх... Вот и
достоялся, голова баранья. И упустил мяч, дура!
- Ну пять, десять, в зависимости от вещества, - уверенно ответил Коля.
- Десять тысяч! - удивился Сергей Кондратьевич. - Так это выходит что?
При такой температуре все горит, все плавится - и сталь, и гранит, и бетон,
и алмаз. В чем же ее держат эту плазму, в каком горшке?
- Есть такое специальное устройство, - охотно пояснил Коля, -
плазмотрон называется. Представь себе цилиндрический сосуд из обыкновенного
материала, в нем образована плазма в десять тысяч градусов. А стенок сосуда
она не касается, от них ее отталкивает магнитное поле, она как бы висит в
середине цилиндра. Понимаешь? Я, разумеется, несколько упрощаю.
- Гол!!! - воскликнул Константин Сергеевич и захлопал в ладоши, впервые
оборотив свое возбужденное розовое лицо к отцу и сыну. - Красиво влепил... с
подачи головой... Ах, молодец. Ну, теперь держитесь, "Крылышки", счет
открыт.
Сергей Кондратьевич нарочито громко вздохнул, и вздох этот прозвучал с
вызывающей иронией: старик не любил футбола и не понимал фанатизма
болельщиков. Потом медленно встал, проговорил, положив Коле на плечо свою
худую руку:
- Я, пожалуй, пойду.
- Да посиди еще, куда тебе спешить? - резко поднялся Константин
Сергеевич, но сказал это так, для приличия, потому что знал: старик не
останется, уйдет к себе.
И он действительно ушел, неторопливо, с обычной своей учтивостью
поблагодарив сноху за обед.
В спокойном московском небе разгорался багряный закат. На улицах, как
всегда по воскресеньям и праздникам, было мало машин, отчего город казался
просторным, неторопливым, чего-то ожидающим. Чего?
Город не знал, и Лугов не знал. Людям вообще свойственно ожидание
чего-то нового, неведомого, необыкновенного. В ожидании рождаются большие
надежды, красивые, как сказка, удивительные, как быль.
Сергей Кондратьевич шел не спеша, смотрел в лица прохожих, не замечая
их: все мелькало чем-то бессвязным, отрывочным - люди, такси, дома, поздние
хризантемы на сквере, желтые ясени и еще зеленые тополя, медвяно-терпкий
запах резеды и огоньки светофоров. И облака над горизонтом, ленивые, слегка
нарумяненные; и бойкие, галдящие о чем-то своем воробьи на старой,
золотистой липе; и мысли, бегущие со всех сторон и снова улетающие в разные