"Виктор Широков. Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке " - читать интересную книгу автора

сталинских пятилеток.
Трамвайчик легко резал темно-зеленый студень реки. Холмистые берега,
заросшие ельником и сосняком, редким кедрачом и пихтою, небрито отражались в
зеркальной неподвижности прибрежной воды. Огненно-желтое солнце медленно
уходило за горизонт. Говоря высоким штилем, в природе разлита была
первобытная тишина и какой-то особый покой, который можно искать
десятилетиями, не найти всю оставшуюся жизнь и, дай Бог, обрести за
мгновение до ухода из этого прекраснейшего из миров.
Впрочем, Володя не заходил столь далеко в философические изыскания; он
жил только настоящим и в данное время думал, как ему разыскать свой класс,
уехавший на автобусе и попавший, как оказалось, на другой трамвайчик, пункт
назначения которого отстоял от выпавшего ему километров на пятьдесят.
- Ничего не попишешь, надо вписаться в тот коллектив, который есть,
сказал бы он себе, будучи лет на пять постарше. А сейчас,
четырнадцатилетний, нелепо одетый в лыжные вытертые на коленях шаровары,
вельветовую куртку поверх канареечного цвета рубашки, старую, хотя и
тщательно заштопанную фуфайку, обутый в лыжные ботинки, он, перегнувшись
через верхнюю длинную трубку поручня, опоясывавшего нижнюю палубу, следил за
бурунчиками желеобразной воды, разбегавшимися в стороны от усердно
утюжившего водную ткань судна. Быстро и внезапно наступили сумерки, словно
кто-то задернул небесное окно плотной темной завесой. Солнце пропало и сразу
стало как-то холодно, влажно-промозгло и неуютно на открытой встречному
ветру палубе. Володя ушел в нижний салон и с трудом отыскал сидячее место.
Было скучно, хотелось теплой доверительной беседы или хотя бы необязательной
болтовни. От нечего делать Володя прислушивался к сторонним разговорам и
стал жевать кусок хлеба с салом, заботливо положенный в дорогу
предусмотрительной матерью.
К назначенному месту прибыли в полной темноте, сгрудились и нестройной
колонной потянулись по берегу в деревеньку Лисий Хвост. Ночевать устроили по
избам и сеновалам. Володя попал в группу, расположившуюся на сеновале.
Электричества не было, при жиденьком свете нескольких карманных фонариков
распределились тесным живым ковром по дощатому настилу. Сеновал, даром, что
так назывался, сеном не баловал. Так какие-то прошлогодние стебли, солома.
Каждый из школьников старался подоткнуть под себя и с боков. Манило и грело
тепло соседа.
Володя попал в стайку девушек-десятиклассниц. Они бесконечно
ворочались, возились, о чем-то перешептывались. Он чувствовал, как в нем
растет предчувствие чего-то грандиозного. То в одном, то в другом углу
слышалась откровенно-чувственная возня, представлявшаяся в воображении
подростка сладкой сексуальной оргией.
Володя почувствовал электрические разряды в низу живота, руки его
налились странной тяжестью, ему хотелось немедленно сгрести в объятие кого
угодно, любую соседку, но страх, боязнь непонимания и всенародного осмеяния
удерживали его от самых робких попыток прикоснуться к чуду.
Две подружки, на одну из которых он имел робкие виды, продолжали
перешептываться и смеяться слева от него, а справа началась серьезнейшая
возня далеко не перворазовых партнеров. Володя прислушался. Весь сеновал был
пронизан шуршанием, шелестом, шевелением; остатки золотистой соломы,
казалось, взметены в воздух и время от времени крошечными копьями кололи его
лицо. Володя зажмурился. Он почувствовал себя одиноким-одиноким, маленьким,