"Михаил Шишкин. Урок швейцарского" - читать интересную книгу автора

будет запрещен для публичного показа и проведет долгие десятилетия в
запасниках Русского музея.
Греч чувствует себя оскорбленным за унижение уникального явления
природы, которое человек заставил банально крутить колесо табачной фабрики.
То, что побуждает Жуковского оставить восторженное романтическое
описание, дает повод Толстому остаться равнодушным к месту обязательного
восхищения и записать в дневнике: "Ненормальное, ничего не говорящее
зрелище".
В 1902 году, совершив нашумевший в свое время побег из киевской тюрьмы,
десять искровцев, в том числе Бауман и Литвинов, будущий сталинский министр
иностранных дел, договариваются о встрече не где-нибудь, а в Швейцарии, в
ресторане над водопадом, откуда отправляют телеграмму в Россию шефу
жандармов: "Все вместе мы празднуем удачный исход нашего побега в
ресторанчике у Рейнского водопада, о чем посылаем телеграфное извещение за
всеми нашими подписями генералу Новицкому".
Через год в перерыве между заседаниями учредительного совещания "Союза
освобождения" сюда придут отдохнуть от споров о судьбах империи основатели
"партии профессоров": Сергей Булгаков, Владимир Вернадский, Семен Франк,
другие будущие пассажиры "философского парохода". Здесь, на берегах Рейна,
скажет Петрункевич, будущий эмигрант из большевистской России, нашедший
убежище в Швейцарии, свои роковые для русской истории слова: "У нас нет
врагов слева".
В апреле 17-го здесь переедет мост через Рейн "пломбированный" вагон,
но его пассажирам будет не до красот природы.
Русскому путешественнику чужд музейный пиетет. Он ощущает себя, вдыхая
альпийский ветерок, законным наследником, хозяином, вступающим в права
владения своей долей мирового наследства. Он подгоняет эту страну по своей
фигуре.
Местные святыни пробуются русским зубом на фальшивость. Люцернский лев,
знаменитый памятник швейцарским солдатам, погибшим при защите Тюильри от
революционного народа, если и поражает, то своими размерами. "В Люцерне есть
памятник, - пишет Жуковский, - которому нет подобного по огромности". Уже
Александр Тургенев ставит под сомнение смысл монумента: "Мне все что-то
больно, когда думаю, что этот памятник воздвигнут швейцарам и, конечно, за
прекрасный подвиг, но этот подвиг внушен не патриотизмом, а только
солдатским point d'honneur и швейцарскою верностью. Они умерли за чужого
короля, защищая не свою землю, не свое правительство, - не за свое дело, - а
в чужом пиру похмелье". А Салтыков-Щедрин, не стесняясь, так интерпретирует
латинскую надпись на памятнике "Helvetiorum virtuti ас fidei" ("Доблести и
верности швейцарцев"): "Любезно-верным швейцарцам, спасавшим в 1792 году, за
поденную плату, французское престол-отечество".
Русский путешественник чувствует себя в Альпах как дома. Гоголь
выцарапывает свое имя на камнях шильонской тюрьмы. Белый сжигает Гетеанум,
как бунтующий мужик помещичью усадьбу. Розанов усаживается в кресло
Кальвина. Вольтер опускается на колени перед образованной русской гостьей -
мучимый геморроем философ, принимая княгиню Дашкову, не может даже присесть
по-человечески. Под строгим взглядом автора "Города Глупова" гордый символ
Швейцарии - гора Юнгфрау -поднимается с насиженного места и отправляется на
поселение в Уфимскую губернию. Монтрё приобретает рождественские очертания,
набоковский карандаш рисует силуэт вершины Маттерхорна, а получается профиль