"Йозеф Шкворецкой "Легенда Эмеке"" - читать интересную книгу автора

снова палатка со святыми образками; и селяне в черных костюмах, в черных
котелках вытирали потные лица красными платками, их черные шнурованные
ботинки все в пыли от долгого пути; и старушки в белых воскресных одеждах,
и замученные дети, и утомленные сельские парочки, пришедшие сюда
помолиться о здравии молодого супружества, о зачатии, которое не приходит;
а старики молились о счастливом часе смерти; из костела доносились звуки
органа и церковное пение; дорога сворачивала в горы, пробираясь сквозь
лес, по краям ее стояли белые часовенкн с ручной работы картинками из
житий святых и божьих угодниц на деревянных алтарях, теперь давно
поблекшие и облупившиеся, омытые многими дождями; на ступеньки одной
часовенки взобрался наш культмассовик в шортах, с волосатыми паучьими
ногами (в первый вечер он распространялся о плане культурных мероприятий
на нашу смену, однако на второй день надрался к вечеру, весь третий
отсыпался и потом уже на прощальной вечеринке упился до беспамятства,
рухнул под эстраду, на которой играл оркестр, и музыканты вытряхивали на
него слюну из саксофонов), и начал говорить об этой обители, и уже с
первых слов мне стало ясно, что он ни черта не знает не только о
католической церкви, о догматике, литургиях, традициях, катехизисе, о
церковной и библейской истории, но вообще ни о чем ни черта не знает; ои
отпустил остроту, насчет того, что сюда, в Мариаталь, ходили бесплодные
женщины и импотенты вымолить жизненную силу, потом посерьезнел и заговорил
о религии, поразительный сумбур из отчаянно вульгаризованного Энгельса,
пережеванного для запаянных наглухо мозгов, произносимый ради галочки в
отчете за те двенадцать сотен в месяц, которые этот культмассовый референт
регулярно получал; даже не популяризация науки для необразованного, но
умного от природы мозга рабочего человека, а вульгарная полу- и
четвертьправда для пиявок-паразитов, которым на истину наплевать; не
наука, а лженаука, профанация науки, насмешка над ней, оскорбление; не
истина, а глупость, бесчувственность и бессердечие, грошовая тупость,
грошовая кожа, которую не могли проколоть шипы той трагически отчаянной
поэзии отчаянного сна, который воплотится только в будущем, в
коммунистическом мире будущей мудрости, без пьяных проходимцев, брезгующих
ручным трудом и кормящихся плохо выученными фразами путеводителей по
старым замкам; той поэзии солнечных храмовых дней, когда со звуками органа
смешивается шелест бумажных украшений, а запах елей и сосен насыщен
ароматом кадильного дыма, и маленькие министранты в красных или зеленых
накидках и шнурованных ботинках под длинной комзой ревностно размахивают
дымящимися кадильницами, и сквозь пышность леса, сквозь его тень и свет,
под кукование далекой кукушки шествует священник в золотом орнате и
поднимает высоко сверкающую дарохранительницу, и она плывет над
склоненными головами в платках и над сединами сельских стариков; плывет,
облитая дымом кадильниц, затопленная сиянием солнца и лесной тени, как
символ той вечной человеческой тоски и иадежды, которая будет воплощена
здесь, на этой земле, но которая невозможна, немыслима, неосуществима без
этой поэзии простой человеческой веры в добро, которое в конце концов
будет господствовать в мире, в любовь, в справедливость, немыслима без
этой веры, надежды и любви, на какую не способен мозг этого пьяного,
вульгарно-тупого культурно-массового референта.
В тот вечер у нас в номере учитель сказал мне: "Я вижу, ты с бабами не
очень умеешь. Разве так с бабой надо? Разговорчиками про господа бога и