"Александр Шленский. На хую" - читать интересную книгу автора

поразмыслить и, возможно, пересмотреть свое отношение к миру. Чувство
защищенности только мешает этому процессу. Чтобы изменить что-то в себе,
нужно сперва отбросить защиту. Вот почему, как мне кажется, в обуви на хую
нельзя. Как, скажем, в мечети...
- Вы не представляете себе, как Вы правы! - восторженно воскликнул
длинный тощий субъект в деловом костюме с блестящей авторучкой в нагрудном
кармане,- Видите ли, я довольно долго прожил в Соединенных Штатах. Так Вы
знаете, эти бесцеремонные и самоуверенные американцы и вправду теряют свою
уверенность вместе с кроссовками. Американцы вообще относятся к обуви совсем
не так как в России. У них обувь - это как часть одежды, даже может быть,
как часть тела. Они стирают свои любимые кроссовки в стиральной машине
вместе с трусами и футболками, не снимают их ни на пляже, ни даже, ложась на
кровать или на диван. Могут так и заснуть в обуви. А я, живя в Америке,
работал в компании, которая плотно сотрудничала с японцами. Японцы нас
довольно часто приглашали в свои японские традиционные рестораны и прочие
такие места для деловых встреч, всяческих протоколов и так далее. А там у
входа внутрь положенно снимать обувь. И наши шумные самоуверенные янки, сняв
кроссовки, вдруг неожиданно становились такими тихими, скромными, что твои
овечки!
- Согласно древнему иудейскому обычаю, поминки по умершему следует
справлять, сидя непременно босиком, прямо на голом полу,- добавил пожилой
мужчина со скорбным лицом и с типичной внешностью сельского раввина.
- А как Вы, священнослужитель, здесь оказались? - полюбопытствовал я.
- Как я здесь оказался? - раввин с каждой секундой все глубже
погружался в пучину иудейской скорби, что изумительно хорошо отражалось на
его лице, - Как я здесь оказался, Вы это меня спросили?
Раввин воздел руки к небу, а затем взялся обеими руками за голову и
сказал:
- О горе мне, горе! Ну что ж, Вы меня спросили, и я Вам отвечу. В один
несчастный день - да умереть бы мне за день до того - я послал своего сына в
город получать образование, приличествующее юноше. И он там его получил
гораздо больше, чем я бы хотел. Его образование теперь простирается до
понимания того, что ни к чему жениться на достойной еврейской девушке,
которую мы, его родители, ему хотели посватать. Ни к чему дарить своим
родителям внуков, ни к чему родительское благословение... Мой сын вместо
того стал гэем, как он говорит, то есть гомосексуалистом. Какое несчастье!
Какой позор! Он заявился в родительский дом вместе со своим дружком и не
таясь рассказал, кем он стал. Мы сильно поссорились, и вот теперь я здесь...
О горе мне, о горе! - и несчастный раввин сел, поджав под себя худые босые
ноги.
- Ну полно вам отчаиваться,- ласково обратился к нему философ. Утешьте
себя молитвой. Вы ведь не кто-нибудь, а профессионал, в конце концов.
- Я сперва несчастный отец, а уже потом я профессионал,- ответил
раввин, не вставая и не оборачиваясь.
- А вот тут вы неправы! - назидательно заметил философ. Настоящий
профессионал - всегда сначала профессионал, а потом уже отец, сын, брат и
все остальное.
- Вот за это я и не люблю профессионалов,- пробурчал я.
- А что Вы, собственно, имеете против профессионалов? - спросил
профессиональный философ.