"Александр Шленский. Я больше не летаю во сне" - читать интересную книгу автора

мучителей, летя впритирку к потолку, прячась за колонны, обдирался в кровь о
верхние перекладины высоченных дверных проемов. Меня настигали, в меня
летели грязные тряпки из туалета, жеваная бумага и просто плевки, меня
пытались достать ручкой от швабры и багром с пожарного щита. Мне стоило
бешеного напряжения удержаться в полете и избежать юных линчевателей,
гнавшихся за мной с искаженными от ярости и от зависти лицами. Я пытался
улететь от них, улететь вон из этой проклятой школы, я лез в какие-то
маленькие окошечки и не пролезал, я пытался отодрать вентиляционные решетки,
но они не поддавались. Окна и двери были почти все закрыты, а если я видел
открытый выход, - дверь или окно - то там уже стоял один из загонщиков,
готовый схватить меня и держать, пока вся стая не подбежит и не растерзает.

Однажды, уже совсем взрослый, я ловил синицу, запертую в вагоне
электрички. Из этой маленькой птицы исходило столько страха и отчаяния, что
я неожиданно вспомнил свой давно забытый детский ночной кошмар. Я поймал
синицу и выпустил в воздух, пронизанный железнодорожными гудками и грязный
от тепловозного дыма. Глядя, как она в панике улетает прочь, я вдруг до боли
ярко вспомнил свои детские полеты и понял, что эта синица уже никогда не
будет прежней беззаботной синицей, какой она была до этого рокового вагона.
Мои детские ночные полеты прошли вместе с детством, и я уже начал
забывать, как это делается. Но однажды мне вдруг, уже совсем взрослому,
опять приснился летучий сон. А потом еще и еще, и вскоре я опять начал
летать с завидной регулярностью. Теперь я летал над открытой местностью, вот
только отрываться от земли стало сложнее. Очень часто я зависал на метр от
земли и не мог подняться выше. Случалось, что меня вдруг поворачивало в
воздухе, и я очень мягко и плавно опускался спиной на землю, но ни разу не
ударился больно.
Иногда мои полеты были восхитительны. Как правило, мне снился
незнакомый или почти незнакомый городской район. Это всегда был район
новостроек с многочисленными пустырями, усеянными битым стеклом, ржавой
проволокой и прочей дрянью, с черными оконными проемами недостроенных
зданий, с длинношеими кранами и деревянными переносными заборами,
отгораживавшими строительные площадки. Погода всегда была солнечная, и
солнце стояло довольно высоко, как будто было где-то 11 или 12 часов утра.
Нет, солнце не просто сияло, оно было ослепительным, оно брызгало из битого
стекла, вкрапленного в кучи строительного мусора, его лучи плясали по
неровному асфальту, отражались в редких оконных стеклах, отблескивали в
провисших проводах и тускло вязли в черных котлах, где топилась смола для
крыш. Я шел по этому бугристому асфальту, цепляясь ногами за деревянные
обломки, щебенку и ветошь, щурился на солнце, смотрел на недостроенные
многоэтажки снизу вверх, и вдруг что-то говорило мне: пора! И я мягко и
осторожно взлетал, обычно не выше шестого этажа.
Я никогда не смотрел сверху на весь район, и не мог представить его
себе с высоты птичьего полета. Как правило, мое внимание было приковано к
близлежащим объектам, мимо которых я пролетал: верхние этажи строящихся
зданий, краны, верхушки деревьев. Я часто смотрел вниз, выбирал небольшой
участок улицы или двора и изучал его сверху так и эдак. Удивительно, но в
районах, над которыми я летал, никогда не было ни людей ни машин. Да что
там! Не было даже кошек и собак. Я был там совершенно один. Если мне и
удавалось заметить машины, то это всегда были неуклюжие грузовики и