"Бернхард Шлинк. Сын" - читать интересную книгу автора

продолжавшихся всю ночь в перерыве между этими двумя перелетами.
Его напарником был канадец, инженер и бизнесмен, который поставил свое
дело так, что оно и без него работало как часы, и теперь подвизался в некоей
правозащитной организации. Поняв, что офицер и команданте, с которыми они
должны были отправиться в северную из двух приморских провинций, мало
интересуются рассказами о его предыдущей работе в качестве наблюдателя,
канадец вытащил из кармана бумажник и выложил на стол фотографию жены и
четверых своих детей.
- А у вас есть семьи?
Офицер и команданте удивленно и несколько смущенно переглянулись, не
зная, что ответить. Но затем полезли за бумажниками. Офицер достал свадебную
фотографию - он в черном парадном мундире, белых перчатках, его жена в белом
платье с бантами и шлейфом, оба серьезные и грустные. Была у него и
фотография детей; они сидели рядом на двух стульях, дочка в рюшечках и
кружевах, сын в камуфляжной форме, оба еще не достают ногами до пола, у
обоих те же серьезные и грустные глаза.
- Какая красивая женщина! - Канадец восхищался невестой, девушкой с
черными глазами, алыми губками и круглыми щечками, даже прищелкивал языком.
Офицер быстро убрал фотографию, как будто хотел защитить своих близких
от такого неумеренного проявления восторга. А канадец уже рассматривал
фотографию жены команданте, смеющейся студентки в магистерской шапочке и
мантии, приговаривая при этом:
- О, ваша жена тоже такая красавица! Команданте положил на стол вторую
фотографию, на которой он был изображен с двумя мальчиками на руках, они
стояли перед могильной плитой. Немец увидел, как у офицера глаза сузились в
щелочку, а на скулах заходили желваки. Но жену команданте не убили солдаты,
она умерла при родах третьего ребенка.
Потом все трое уставились на немца. Он пожал плечами:
- Я разведен, а сын мой уже взрослый.
Ему стало неловко. Все равно мог бы иметь при себе фотографию. Но даже
когда сын был маленьким, он тоже не носил с собой его фотографии. Почему?
Потому что это напоминало бы ему про должок перед сыном, которому при
разводе было пять лет, которого воспитывала мать, а сам он видел его
чрезвычайно редко. Он должен был ему отца.
Подали ужин. За первым блюдом быстро следовали второе, третье и
четвертое, запивали красным вином из приморских провинций. Команданте ел и
пил, сосредоточенно склонившись над тарелкой. Покончив с каждым блюдом, он
брал кусочек хлеба, вымакивал им тарелку насухо, отправлял хлеб в рот,
распрямлялся, как будто хотел что-то сказать, но не говорил ничего. Вряд ли
по возрасту он был старше, чем офицер, но, казалось, принадлежал к другому
поколению, поколению медлительных, тяжелых на подъем, немногословных мужчин,
которые изведали в жизни все. Время от времени он изучающе поглядывал на
других, на канадца, рассказывавшего о жене и детях, офицера, который
оттопыривал мизинец, когда пользовался вилкой и ножом, и задавал вежливые
вопросы, на немца, который слишком устал, чтобы наслаждаться ужином, и,
откинувшись на спинку стула, лишь взглядом отвечал на взгляды команданте.
Мне тоже нужно что-то говорить, думал немец, чтобы освежить в памяти
свой корявый испанский. Но ему ничего не приходило в голову. Да, его
собеседники, главы семейств и отцы, показав эти фотографии, не стали от
этого ближе друг другу. Но ему все же казалось, что у них было право на