"Иван Шмелев. Свет разума" - читать интересную книгу автора

свою веру объявил... мисти-цисти-ческую! В кукиш... прости, Господи! И на
евангельской закваске! Первосвященником хочет быть, во славе! И...
интелли-гент?!. А?!. Свет разума?!. Объявил свою веру - и мутит! Но я вызвал
его на единоборство, как Давид Голиафа. Зане Голиаф он и есть.
Восьмипудовый. И вот теперь вышло у меня сомнение. Высших пастырей близко
нет, предоставлен скудоумию своему и решил с вами поделиться тревогой!..
Дьякон вскочил, оглянул море, горы: снежную Куш-Каю, дымный и снежный
Чатыр-Даг, всплеснул, как дитя, руками:
- Да ведь чую: воистину, Храм Божий! Хвалите Его, небеса и воды!
Хвалите, великие рыбы и вси бездны, огонь и град, снег и туман... горы и все
холмы... и все кедры, и всякий скот, и свиньи, и черви ползучие!.. Но у
нас-то с вами разбег мысли, а мужику надо, на-до!.. - стукнул он себе в
грудь. - Я про реформацию учил - все на уме построено! А что на уме
построено - рассыплется! Согрей душу! Мужику на глаза икону надо, свечку
надо, теплую душу надо... Знаю я мужика, из них вышел, и сам мужик. Тоскливо
мне с господами сидеть подолгу, засыпаю. Храм Господень с колоколами надо!..
В сердце колокола играют... А не пустоту. С колоколами я мужика до
последнего неба подыму! И я вызвал его на единоборство!
- Кого - его? Ах, да... интеллигента-то?..
- Самого этого езуита, господина Воронова. Ка-кая фамилия! Черный
ворон, хоть он и рыжий, с проседью. И вот, послушайте и разрешите сомнение.
А вот как было...
Еще в самую революцию, как социалисты-то наши на машинах-то все пылили,
а интеллигентки, высуня язык, бегали, уж так-то рады, что светопреставление
началось... - ах, что бы я мог порассказать... а вы роман бы какой
составили!.. - в самое это время и объявился у нас тот господин Воронов, и
даже потомственный дворянин. Из Англеи! В нем всякой закваски есть, от всех
поколений. Вы его видали! Вот. И я на его лавочке нарвался. Пудов восьми,
бык-быком. А как я на лавочке нарвался... Это после было, как я испытывать
его ходил, его "Вертоград Сердца". Но скажу наперед, ибо потом сразу уж все
трагической пойдет. Росту он к сажени, плечи - копна, брюхо на аршин
вылезло. Ходит в полосатом халате и в ермолке, с трубкой. Рычит, в глазищах
туман и кровь. Открыл он с мадамой лавочку "Дружеское Содействие". Принимать
на комиссию. Всякого добра потащили, и он свои картины повесил для
прославления. Денег у него было много, и давай по нужде скупать. Купил я у
него, простите за глупость... машинку "примус", за сорок тысяч. Принес жене,
а Катерина Александровна моя так вот ручки сложила: "Ах, ты, дурак-дьякон!
Слезами своими, что ли, топить-то ее буду? Керосин-то ты мне достал?!"
Хлопнул я себя в лоб: правда! Керосину уж другой год нет, и миллионы стоит!
Не догадался. Жалко Катеньку было, как она с ребятами за дубовыми кутюками,
как вот и вы, по горам ползала. Пошел назад. Не отдает денег! "А, -
говорю, - вы мстите, что я дьякон и борюсь идеальным мечом?" "Нет, -
говорит, - я в лавке не проповедаю, и у меня правило на стене. Грамотны?"
Читаю объявление в разрисованном веночке из незабудок: "Вынесенная вещь
назад не принимается". Хуже Мюр-Мерилиза! А мне сорок тысяч - неделю жить.
"Хорошо, - говорит, - возьмите мылом, два куска. Чистота тела первое условие
свободы духа!" "Дайте, - говорю, - один кусок и двадцать тысяч!" "Нет. Кусок
и... молоток хотите или - щипчики для сахарку?" А сахарку у нас и в помине
нет! Взял его мыло, а оно в первую стирку как завертится, как зашипит, так
все в вонючий газ и обратилось! Поплакали, постояли над пузыриками, и