"Юлия Шмуклер. Витька Пальма (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

я осеклась и подумала, что не напрасно Сталин их благодарил за то великое
терпение, с которым они на его дыбе висели - и как-то расхотелось мне с
ним лобзаться, и объясняться тоже стало неохота, и я велела ему топать
восвояси, тоном, с Гофманом невозможным, и он ушел понуро, в своем
обвисшем коричневом пальто, ничего не понимающий, очень одинокий.
Но на следующее утро он уже ждал меня на лестнице, бледный, держа
поперек живота тигра за девять тридцать - и он молча протянул его мне, как
искупительную жертву Молоху, и в первый раз я почувствовала над ухом свист
крыла судьбы.
И, конечно же, через несколько дней в общежитии состоялась драка -
кто-то, как-то оскорбил мое национальное достоинство - и Витька в качестве
влюбленного рыцаря дрался сразу с тремя, причем, стоял настолько твердо,
что они никак не могли одолеть его, но потом повалили и начали бить
ногами. И когда я накладывала ему примочки на черный, закрывшийся глаз,
второй, карий глаз смотрел на меня любовно и довольно, будто спрашивая "ну
как, этого достаточно?! - а потом вдруг взял и закатился, потому что у
Витьки была сломана ключица, и никто об этом не знал.
И пока он лежал у тетки на станции Бескудниково, на широкой купеческой
постели, возле которой примостилась я, мы снова втянулись в наши
поцелуйные утехи - но на этот раз не в темном, холодном парадном,
неоднократно прерываемые жильцами, а на выдающихся пуховиках, в маленькой
деревянной комнатке, куда тетка, похожая на бабу с чайника и такая же
безобидная, и не думала заходить - и последствия вышли самые
разрушительные, потому что я осталась жить в этой комнате, приведя
родственников в состояние ступора, и каждую ночь засыпала рядом с Витькой
на теткиной постели, куда ни одно привидение не осмеливалось носа сунуть,
и он ещё обнимал меня для верности своей смуглой рукой, даже в глубоком
сне.
И когда я просыпалась иногда в темноте, то видела за окошком в
мерцающем снегу старые яблоневые деревья, луну, плывущую за облаками,
Витькино спящее лицо и крепкую грудь, будто вылепленную Донателло, и
счастливо вздыхала, и заворачивалась снова в его руку, и засыпала опять. А
на рассвете он уже будил меня - его ненасытной утробе всегда и всего
казалось мало - и он был так поразительно хорош со своим выражением
глубокой нежности в глазах, уже свободных от всякого рабства, уверенных во
мне, что любая красавица почитала бы себя счастливой на моем месте, в чем
я его очень горячо уверяла.
Потом он бегом носил воду из колонки, в рубахе без пояса колол дрова,
крякая при каждом ударе, разжигал печь, стоя на коленях, и бежал в
институт - чтобы не отвлекаться на меня, дремлющую до одиннадцати в
постели, вяло ковыряющую картошку, затем эдак следящую взглядом
какую-нибудь науку - потому что с некоторых пор я слонялась по дому, как
отравленная кошка, и прошел целый месяц, прежде чем я догадалась, в чем
дело.
В панике я побежала в женскую консультацию - и там полная врачиха
сказала мне бодро: "Рожать будем, девушка, рожать", и пока я дрожащим от
ужаса голосом бормотала ей что-то насчет науки, своей жизни и права на
аборт - она уже начала производить какие-то измерения и записывать их в
большую карту. И только когда я внезапно сбесилась и стала кричать, что
пойду жаловаться, что я тоже человек, хоть этого не видно с первого раза -