"Юлия Шмуклер. Новый Левин (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

- это напрячься, выдохнуть, и, прижав к себе колени, разорваться ещё
больше. Теперь этого делать было нельзя.
Ужасным усилием воли Женька остановила в себе волну и укусила руку. Это
было невозможно, нельзя было этого делать, во всяком случае, второй раз
получиться не могло. Второй раз она тоже удержалась. "Что делать, что же
делать?" - думала она в ужасе. "Не было вчера такого. Врача, почему нет
врача? Я не смогу!". Но она все удерживалась, раз за разом, и даже
открыла, что надо делать: вытягивалась в струнку, чтобы волна проходила
над головой, и задерживала дыхание. Потом, через час, наступил момент,
когда терпеть больше нельзя было. её бил сильный озноб, зубы стучали,
байковое одеяло, которое она натянула на горло, не грело.
- Дуся! - она почти крикнула. - Подойдите, пожалуйста!
- Ну, разоралась, - добродушно сказала Дуся и - есть бог на свете! -
подошла.
- Дуся, - стуча зубами, сказала Женька, стараясь говорить как можно
вразумительнее - почему мне нельзя тужиться. Я больше не могу. Позовите,
пожалуйста, врача. Пожалуйста.
- Я, кажется, русским языком сказала, - тоже терпеливо произнесла Дуся,
- нельзя тебе тужиться. Ребенок не опустился. А врач спит, она тоже
человек, операцию делала. Отдохнет - придет.
- О, боже мой... Но что же мне делать, чтобы не погубить ребенка?
Может, походить, а? ТАК я больше не могу!
- Вообще-то ходить разрешается, - сказала Дуся с сомнением. - Ну,
походи. Все у тебя, не как у людей.
Стуча зубами, Женька перевалилась через бок, встала, накинула на себя
одеяло и побрела по палате. Во время потуг она хваталась за ближайшую
кровать и приседала на одной голой ноге, поджимая, как цапля, другую -
погружаясь этим движением в кромешную тьму боли. Потом к ней возвращались
зрение, и слух, и она слышала, о чем говорят люди:
- Такие роды, шел ягодичками... Обещал за сына "Москвича" купить, права
у меня уже есть. Представляете, как шикарно: женщина за рулем!
Женька брела к следующей кровати. "Хорошо, что Илюшки здесь нет, -
думала она в полусне, - не хочу, чтобы видел меня такую... А маленькому
моему тяжело... Хоть бы он выжил, был здоров... все равно кто, сынок или
дочка... только чтоб живой...".
Она с удивлением услышала, что давно что-то бормочет.
Было уже одиннадцать; три часа, как начались потуги. Мозг её одурел,
веки слипались. Она подошла к Дусе, сонно взглянула на нее, сказала, как
пьяная - "Все, я пошла ложиться", и пошла, и легла обратно на мокрые
простыни, и стала проводить потуги, как положено было, чувствуя всем
существом, что именно это надлежит делать. "Может, в двенадцать, - думала
Женька. - Ах, почему мне так все равно? Дуся, - позвала она, - Дуся".
И Дуся подошла и послушала.
- Говорила я не тужиться, или нет? Плохо твоему ребенку.
"Плохо" - повторила Женька - и не испугалась. Умом она понимала, что
случилось что-то страшное, но сердце её не сжалось. "Надо встать, -
сказала она себе, - встать". Встала, накинула на голову одеяло, пошла.
Пять минут, десять - новый счет времени. Последний. Она ослепла и оглохла,
чувствуя только свое непоправимо разодранное тело и страдальческое биение
ребенка. Будущего не существовало. Она была в том одиночестве, выше