"Юлия Шмуклер. Уходим из России (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

заявившего, что он всегда примерно так и думал, спасло Геню от погрома.
Сергей смотрел, как она ругается со старичками, взъерошенная,
отчаянно-храбрая, ни дать ни взять воробей, спасающий свое имущество, и
про себя наслаждался побоищем,-но это уже потом, когда непосредственная
опасность миновала, а до этого он только от страха глаза закрывал и
готовил защитительную речь, которая в сложившихся обстоятельствах
окончательно погубила бы дело. Когда доклад кончился- самый многолюдный,
скандальный и интересный доклад за весь симпозиум-Геня получила
предложение от "самого" ходить к ним на семинар-честь, которой мало кто из
присутствующих был удостоен, и сияя от уха до уха, счастливая, запаренная,
она побежала переодеваться, чтобы быстрее бежать куда-нибудь со своим
ненаглядным, и там, тараторя, вскрикивая, закрывая глаза и всплескивая
руками, поведать ему Свои переживания.
Их дела широко обсуждались общественностью; знающие люди рассказывали
про Гениного мужа, железного человека. Известно было, что он добыл Геню
тяжелым трудом, ходя за ней следом, сначала открыто, а когда она стала
сердиться, тайно; утром и вечером ждал у подъезда, проверяя уходы и
приходы, с кем и как-так что в плохую погоду она невольно торопилась
домой, зная, что он торчит на холоде, голодный, в черном рыбьем пальто, и
в его твердых голубых глазах можно было прочесть, что он скорее умрет,
нежели прекратит. Он был русский и до знакомства с Геней-антисемит, но
если бы Геня велела ему совершить обрезание, или заговорить
по-китайски-через две недели он был бы обрезан, аккуратно и точно, а
по-китайски говорил бы с самым правильным, пекинским акцентом.
В конце концов, Геня плюнула и вышла за него замуж, считая, что лучше
пусть она одна будет мучаться, чем они оба. Женившись, он продолжал свою
линию, которая заключалась в том, что Геня должна быть счастлива и
заниматься наукой; поэтому, когда родилась дочка, он отправил Геню
работать, а сам остался дома-случай беспрецедентный в мировой практике;
ребенок, конечно, был ухожен мастерски, и он ещё успевал подрабатывать в
вечерней школе, преподавая физику. Дома он все делал сам, и на каждом шагу
у них щелкало и выключалось какое-нибудь автоматическое его изобретение, а
беленькая дочка играла потрясающими дидактическими игрушками собственного
производства, развертывающимися и раскладывающимися в трех измерениях.
Через три года он, наконец, решился, отдал дочку в детский сад,
вздохнул облегченно-и отправил Геню на конференцию, делать доклад. Вот
какая это была конференция, и вот почему Генины знакомые глаза отводили,
когда наша парочка, с утра пораньше, прямо после завтрака, в кедах и
шортах, нахально проходила мимо зала заседаний и, сделав ручкой, лезла на
очередную вершину. Геня сорвалась с цепи, и, видя это нарастающее безумие,
а также его изменившееся, как бы проснувшееся лицо, ученые-биологи мало
помалу догадались, что перед ними не простая интрижка, а что-то вроде
любви, и были поражены, что такое еще случается в наше время.
Существовало, правда, течение, осуждающее этого матерого павиана, который
воспользовался неопытностью втюрившейся в него девочки, и представители
этого направления требовали напомнить об ответственности, пристыдить,
просто поговорить, наконец.
Провернуть это дело взялся верный ученик. Лева Розенцвайг, несмотря на
угрозу побоев и эпитет "говно" со стороны Вали Костюченко. У Левы были
свои интересы-накануне поездки шеф недвусмысленно заявил ему, что